Кукольник - Кунц Дин Рей - Страница 32
- Предыдущая
- 32/35
- Следующая
- Она хочет, чтобы ты умер, - продолжал Скрэтч, - потому что ты лишен качеств, необходимых для выживания. В тебе есть жестокость и любовь к смерти, которые, как она думает, понадобятся всем нам в будущем для претворения в жизнь наших планов. Но есть отличие в том, какты любишь боль. Твой садизм - лишь следствие твоего эгоизма. Когда ты убиваешь или калечишь, ты делаешь это для того, чтобы подняться выше в глазах других. Ты играешь роль героя вне сцены, также как и на ней, и ты всегда ждешь, когда на тебя упадет луч прожектора.
- Я не понимаю, - простонал принц. У него уже не было сил подняться.
- Остальные любят смерть и боль за присущий им уровень страдания. У нас нет скрытых мотивов. Мы убиваем ради того, чтобы убить, а не для того, чтобы завоевать себе высокое положение. Это честнее, чем то, что делаешь ты. И не исключено, что твой эгоизм привел бы нас в будущем к поражению. - Он отбросил шпагу в сторону и скрестил руки. - Твой эгоизм и потребность выдвинуться портят все, что ты делаешь. К примеру, когда ты занимаешься сексом, ты порою прилагаешь больше усилий для того, чтобы доставить удовольствие партнерше, чем для того, чтобы удовлетворить свои собственные желания.
- Разве это неправильно? - спросил принц.
- Только не для нас. Если мы собираемся выжить. Все, что мы делаем, мы должны делать для себя самих, ради нашего собственного удовольствия. Если вся группа выигрывает от наших действий - это просто побочный продукт нашего собственного выигрыша. Удовольствие. Мы ищем удовольствия везде, где его можно найти. И Битти Белина показала, что наша природа не может найти большей радости ни в чем ином, как в порождении боли. Она говорит, что мы созданы иначе, нежели человек, но вследствие этого мы более смертоносны и более способны, чем он. Исключая тебя, это так и есть.
- Меня?
- Тебя.
- Пожалуйста...
- Пожалуйста? - усмехнулся дьявол. - Пожалуйста? - Он прыгнул на принца, и его ужасные пальцы сдавили кости бедного воина так, что они выскочили из суставов.
Он дошел до той грани, когда разум отказывается от эмоций, отбрасывает их и целиком и полностью прекращает работать - до тех пор, пока не возникнут определенные стимулы. Муж, оплакивающий свою умершую жену, может дойти до истерии. Но истерия не может длиться вечно, подводя его все ближе и ближе к безумию. И наступает момент, когда все это должно смениться либо кататонией, либо приятием. То же самое приложимо и к ужасу. Ужас - это, возможно, наиболее сложная эмоция, с которой способен иметь дело разум, поскольку она воздействует на тело более целенаправленно, чем ненависть или любовь. Он провоцирует выброс адреналина, заставляет сердце биться быстрее, делая более чутким слух и обостряя зрение. И если разум оказывается неспособен разорвать круг, чтобы избежать наиболее невыносимых степеней ужаса, безумие вполне может оказаться его итогом.
Идиот жил в ужасе. Всю свою жизнь он пребывал в страхе перед силами, которых не мог ни определить, ни оттолкнуть. Ему потребовалось достаточно времени, чтобы подавить тот, давний ужас, но тогда его сопротивляемость была выше, и ему это удалось. В трансе он продолжал торопливо карабкаться прочь от того места, где проходили шахты и где он увидел голову, и все же он имел весьма смутное представление о том, что им двигало. Дважды безразличие овладевало им, и он останавливался, чтобы осмотреться. И оба раза, достаточно было ужасу хоть немного пришпорить его, и он начинал карабкаться вперед быстрее, чем раньше.
Наконец тоннель вывел его к стене комнаты, погруженной во мрак. Вентиляционная решетка была снята, чтобы из тоннеля можно было выйти с легкостью. Он знал, что внизу расположена комната, поскольку его пальцы смогли нащупать за краем трубы деревянную поверхность панели. Кроме того, он определил, что это была не слишком большая комната с низким потолком. Воздух в ней был спертым, а отзвук его дыхания - глухим.
Он хотел только одного: чтобы внизу было больше света, чтобы он мог разглядеть ее.
Ему удалось развернуться внутри этой трубы с тонкими стенками, после чего он смог потихоньку сползти в комнату. Он порезал большой палец об острую окантовку вентиляционного отверстия, пока нащупывал ногами пол, но это была мелкая травма, просто физическая боль. Он давным-давно понял, несмотря на то, что размышления давались ему с трудом, что телесные раны - последнее, о чем следует беспокоиться.
Это место было очень темным и слишком теплым - и здесь было тихо, как на кладбище. Однако это отсутствие раздражителей немного успокоило его. Казалось, что здесь он будет в безопасности - столько времени, сколько захочет, независимо от того, какие силы преследуют его. И тем не менее он не мог вполне наслаждаться отдыхом и покоем, потому что все время помнил о том, что Битти Белина, возможно, попала в беду. Она исчезла вместе с остальными, и у нее нет надежды на освобождение. Кроме той, которая заключена в нем.
Себастьян пересек комнату, протянув перед собою руки. Он стремился нащупать стену, вдоль которой намеревался двигаться дальше - пока не наткнется на выключатель. Кафельный пол, казалось, был покрыт тонким и чрезвычайно потертым ковром, который пружинил у него под ногами.
Свет включился еще до того, как он достиг стены. Кто-то за пределами комнаты повернул выключатель. После стольких часов, проведенных во мраке, свет резал ему глаза. Себастьян прикрыл глаза рукой и, покосившись, осмотрел комнату. В ней не было мебели, хотя когда-то она здесь стояла, на это указывали неровные пыльные силуэты на полу и на стенах. Стулья, кушетки и картины заменили как минимум три тысячи пауков...
Натуралист мог бы рассказать идиоту, что в Северном полушарии каждый акр земли, поросшей травой, содержит от десяти до сотни тысяч пауков, хотя человек смог бы насчитать в течение дня только одного или двух. Обычно стены и подвалы нормального дома являются прибежищем для нескольких тысяч паукообразных. Количество, не превышающее три сотни, следовательно, не является необычным, исключая разве изменение естественных мест обитания, которыми являются стены, фундаменты, теплоизоляция дома. Но подобная лекция не могла бы ни в малейшей степени спасти Себастьяна. Ужас расцвел в его душе более пышно, чем когда-либо, раскрывая сверкающие красные лепестки безумия.
Себастьян обнаружил, что дверь закрыта и забаррикадирована с другой стороны. Ему было не под силу ее открыть.
Пауки бегали по его ботинкам.
Пауки покрывали мебель.
Пауки забрались в его кальсоны.
Он почувствовал, что один из них шевелится у него в волосах, и ударом ладони размазал его по лбу.
- Пертос! Пауки.
- Дженни!
Еще пауки - они падали из трубы в стене, по которой он забрался в комнату.
Он принялся топтать их, давить своими подошвами. Они легко лопались, и тем не менее многие продолжали карабкаться на него даже тогда, когда были уже на пороге смерти.
Он пытался убивать тех, которые сыпались из трубы.
Паук, размером в половину его ладони, выпал из вентиляционной шахты. Он был черным и мохнатым, с отметинами, похожими на пятна тарантула. Куклы нашли его в подвале, полном гниющих продуктов, куда его предков завезли из какого-то южного региона много лет тому назад. Возможно, его привез тот самый шофер-мародер. Потомки того, первого паука выжили здесь, на севере, благодаря тому, что в подвале сохранялась постоянная температура и отсутствовали естественные враги, хотя условия не были достаточно идеальными, чтобы поддерживать жизнь более чем нескольких подобных гигантов одновременно.
Себастьян отшатнулся, уставившись на это гротескное зрелище. Для него гигантский паук был чем-то большим, нежели просто анахронизмом. Он был знамением, предзнаменованием, он предвещал несчастье.
Пытаясь отодвинуться от тарантула, он позабыл о более мелких пауках. Они уже копошились на его брюках, несколько штук добрались до рубашки, где они, похоже, заинтересовались его холодными, металлическими пуговицами.
- Предыдущая
- 32/35
- Следующая
