Душа тьмы - Кунц Дин Рей - Страница 3
- Предыдущая
- 3/28
- Следующая
– Ты в порядке, Сим? – спросил Харри. Морсфаген оттолкнул моего стряпчего (агента, почти отца) и склонился надо мной. У него было костистое лицо, и я видел волоски в его ноздрях.
– Что случилось? В чем дело? Тебе не заплатят, если не добьешься результата.
– Я не был готов к тому, что обнаружил, – сказал я. – Все просто. И не нужно истерик.
– Но ты кричал и стонал, – запротестовал Харри, втискиваясь между мною и генералом.
– Не волнуйся.
– Так что ты нашел неожиданного? – спросил Морсфаген. Он был скептиком, и по его мнению, я мог встревожиться больше, но никак не меньше.
– У него нет никаких осознанных мыслей. Там просто огромная яма, и я упал в нее, ибо мне не на что было опереться. Очевидно, все его мысли или же большинство их – исходят от того, что мы считаем подсознанием.
Морсфаген подался назад.
– Так ты не можешь достичь его?
– Я этого не сказал. Теперь, когда уяснил, что там есть и чего нет, все, надеюсь, будет в порядке.
Я с усилием сел: комната перестала наконец вращаться у меня перед глазами, шестиугольники на стенах и световые пятна замерли. Я взглянул на свои часы с картиной Эллиота Гоулда на крышке, высчитывая время, и сказал:
– С вас примерно сто тысяч кредитов. Положите их на мой счет или как?
Он брызгал слюной, бушевал, рычал. Он извивался. Он цитировал правительственные тарифы для служащих и Акт о правах наемных служащих 1986 года, параграф два, пункт три.
Я невозмутимо наблюдал.
Он гарцевал по комнате. Он рвал и метал. Он требовал сказать, что я такого сделал, чтобы требовать платы. Я ему не ответил. Немного передохнув, он принялся бушевать снова. Однако в конце концов выписал чек, в отчаянии шарахнул кулаком по столу и удалился из комнаты, назначив мне время следующего сеанса.
– Не испытывай судьбу, – немного погодя посоветовал мне Харри.
– Не судьбу, а важность собственной персоны, – возразил я.
– Он законченный ублюдок и не сдаст своих позиций.
– Я знаю. Потому и подкалываю его.
– Это что, мазохизм?
– Да нет, это все мой "синдром Бога". Я просто проверял одно из своих знаменитых заключений.
Послушай, – сказал он, – ты можешь выйти из этого дела.
– Нам обоим нужны деньги. Особенно мне.
– Есть вещи поважнее денег.
Ассистент, выносивший оборудование из комнаты с гексаграммами на стенах, оттолкнул нас с дороги.
– Важнее денег?
– Так говорят…
– Только не в этом мире. Тебя неправильно информировали. Нет ничего важнее денег, когда являются кредиторы или когда приходится выбирать жить в нищете или в богатстве.
– Иногда мне кажется, что ты слишком циничен, – сказал Харри, поглядев на меня одним из тех отеческих взглядов, право на которые я унаследовал вместе с его фамилией.
– С чего бы это? – спросил я, застегивая пальто.
– Похоже, из-за того, что они пытались сделать с тобой. Ты должен об этом забыть. Больше общаться. Встречаться с людьми.
– Я так и делал. Но, видимо, совсем их не люблю.
– Есть одна старая ирландская легенда, в которой говорится…
– Во всех старых ирландских легендах говорится об одном и том же. Послушай, Харри, все они, кроме тебя, пытаются меня использовать. Хотят, чтобы я выслеживал, не спят ли с кем-нибудь другим их жены, или обнаруживал любовниц их разлюбезных муженьков. А если приглашают меня на свои вечеринки, то единственно затем, чтобы я продемонстрировал им пару забавных трюков. Мир сделал меня циничным, Харри, и укрепляет на этих позициях. Так что давай поведем себя разумно и подзаработаем на моем цинизме. Вполне вероятно, что, если какой-нибудь психиатр сделает меня вполне счастливым и примирит со мной же самим, мой талант попросту исчезнет.
Я вышел прежде, чем он нашелся с ответом, и когда закрыл за собой дверь, мимо меня на каталке провезли Ребенка. Его пустые глаза были устремлены на светлый потолок.
Снаружи продолжал падать снег. Волшебные искорки. Кристальные слезы. Сахар с небесного пирога. Я старался выдумать побольше милых метафор может быть, желая доказать, что не так уж циничен.
Я сел в ховеркар, кивнул морскому пехотинцу, который его пригнал, и, резко развернувшись, выехал на улицу. Белая пелена падающего снега сомкнулась позади, скрыв из виду здание ИС и все, что я стремился оставить позади…
Книга лежала рядом со мной – суперобложкой вниз, потому что там ее портрет. Я не хотел видеть янтарные волосы и капризно изогнутые губы. Эта картинка была мне отвратительна – и непонятно почему зачаровывала.
Я включил радио и прислушался к скучному голосу диктора, одинаково приятным тоном ведавшего об излечении рака и гибели сотен людей в авиакатастрофе. "Сегодня днем Пекин объявил о создании оружия, эквивалентного Сферам Чумы, оно запущено вчера Западным Альянсом…
("Па-чанга, па-чан-га, сисе, сисе па-чанга", – вплеталась в обзор новостей латиноамериканская музыка, передаваемая по другому каналу.)…согласно азиатским источникам информации китайское оружие представляет собой серию платформ…
("Са-баба, са-баба, по-по-пачан-га".)…за пределами атмосферы Земли, способных запускать ракеты, содержащие вирулентный мутированный возбудитель проказы, который может заразить обширные территории…
(Гайморит можно за час безболезненно вылечить в клинике на Вест-Сайд, уверяла меня другая станция.)…Новые маоисты заявили сегодня, что они уверены…" Я выключил радио.
Отсутствие новостей – уже хорошие новости. Или, как большинство людей могли бы сказать в гот славный год: все новости – плохие. Угроза войны так ощутимо нависла над миром, что у Атланта наверняка трещала спина. По сравнению с восьмидесятыми и девяностыми годами двадцатого века – периодом мира и доброй воли – последние четырнадцать лет были ужасны, потому-то юные борцы за мир и настроены столь воинственно. Они никогда не знали мира и жили с убеждением, что власти предержащие всегда связаны с оружием и разрушением. Возможно, будь они постарше и успей застать времена до холодной войны, их пламенный идеализм превратился бы в отчаяние, как у большинства. В последние предвоенные годы я был еще слишком мал, но едва достигнув двух лет, умел читать, а в четыре года говорил на четырех языках. И уже тогда боялся. Теперешний хаос прямо-таки сводит меня с ума.
Много чего случилось. Угроза всепланетной эпидемии чумы. Ядерный инцидент в Аризоне, унесший тридцать семь тысяч жизней, – чудовищная цифра, неспособная даже вызывать эмоции: поистине, смерть одного трагедия, смерть тысяч – статистика. Ищейки Андерсона успели заразить половину страны, прежде чем люди из биохимических подразделений смогли усмирить продукт собственного эксперимента. И конечно же, творения лабораторий ИС-комплекса, их ошибки – несчастные создания, которых отсылали гнить в лишенные света клетки под предлогом необходимости "постоянного профессионального лечения". Так или иначе, я выключил радио.
И стал думать о Ребенке.
Не нужно мне было браться за эту работу – я знал это.
И знал, что не отступлюсь.
Глава 4
Дома, в тепле, чувствуя себя защищенным среди любимых книг и картин, я снял суперобложку, чтобы невзначай не увидеть женского лица на ней, и начал читать "Лилию". Это был роман, которому присуща чарующая мистика, вовсе не сродни надуманной прозе, созданной в угоду среднему читателю, стремящемуся хоть на несколько часов сбежать от действительности. В восхищении одолевая главу за главой, между строк я непрестанно видел лицо, которое вот уже несколько дней пытался забыть… Янтарные волосы, прямые и длинные.
– Видишь ту женщину? Вон там. Это Марк Аврелий. Автор полупорнографических книжек – "Лилия" и "Тела во тьме".
Точеное лицо, молочная кожа.
Зеленые глаза – слишком большие, но в них ничего от мутанта.
Таким же точеным, манящим, влекущим было и ее тело.
Ее…
Я пропустил мимо ушей то, что этот тип говорил о ней, все эти ядовитые шпильки, и смотрел на янтарные волосы, кошачьи глаза, тонкие пальцы, поправляющие волосы, касающиеся бокала с джином…
- Предыдущая
- 3/28
- Следующая
