Дом, где исполняются мечты - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 24
- Предыдущая
- 24/50
- Следующая
— У тебя, Марина, пока я в командировках пропадал, мужики были? — суровея от неизбежности разговора, спросил он встречным поездом.
А она не ответила. Глаз суетливо не прятала, румянцем щек не окрасила, смотрела чуть надменно, улыбаясь уголком губ.
— Значит, были! — понял Стрельцов, запил одним махом утверждение коньяком, поставил бокал на стол и спросил: — Претензии?
— Мы с тобой стали посторонними, незнакомыми людьми, Стрельцов, чего тебе мои претензии высказывать. Я честно пыталась этот год привыкнуть к тебе заново, но ты относишься ко мне, как к чужой. Правда, один плюс в твоих долгих отсутствиях все же есть — трахаешься ты совершенно потрясающе! Оттого, что мы виделись месяц-два в году, все в любовниках состояли.
— Марин, ты к чему всю эту бодягу начала? — скривился от ее грубости Игнат.
— К чему начала, не знаю, от обиды скорее всего, а закончить хочу разводом, — разъяснила она.
Встала, взяла с полки бокал, вернулась на место, Игнат налил им обоим. Она достала из холодильника нарезанный лимон, сыр.
Понятно. Непострадавшими им уйти спать не удастся.
— Зачем тебе развод, Марин? Или у тебя любовь какая? — устал еще до начала беседы Стрельцов.
— Нет. Без любви пока живу. Но зачем нам вместе, Игнат? Ты меня не знаешь, я тебя. Мы стали другими и жизнь разную прожили. У меня к тебе масса обвинений, тебе скорее всего это безразлично.
— Так, может, нам начать все сначала? — попытался что-то залатать-склеить Стрельцов. — Институт наш стал отдельной компанией, меня назначают главным над всеми экспертными отделами, буду в обойме руководства фирмы. Зарплата стабильно высокая, больше никаких поездок длительных, кабинетная работа. Ну, трудные годы для нас обоих были, так давай попробуем новое построить, учиться жить семьей, Машку растить, может, еще ребенка родим.
— Машку растить надо было раньше, сейчас уже поздно, она и без тебя выросла. А для того чтобы семью создавать, не мешало бы любить друг друга. Ты меня любишь, Стрельцов?
И что? И на такие вопросы надо отвечать? Женщины, а вы уверены?
Или маниакальная упертость толкает вас туда, где вам совсем быть не хочется?
— У тебя тон атакующей жертвы, — сказал Стрельцов как-то безысходно. — В чем ты меня обвиняешь?
— А ты не понимаешь? — сбилась со спокойно-устойчивого тона на нажим Марина.
Кстати, тоже любимейший идиотский вопрос женщин! Как, ты не понимаешь?
Нет, бля, не понимаю, иначе не спрашивал бы! Что я могу понимать в твоих трагических придумываниях?!
— Ты выскажись, для полной ясности! — немирным баском предложил Стрельцов и отхлебнул коньяка.
— Не надо изображать непонятыша, Стрельцов! — завелась, как мопед от тычка, Марина. — Ты ни муж, ни отец — никто! Приходящий раз в год дядя с подарками! Дитю памперсы с конфетками, бабе секс до обморока, и привет! Нет его! Отметился! Призрак! Летучий голландец! А то, что жизнь надо жить, ребенка растить-воспитывать, — это ему по барабану!
— Ты не заводись так, Марин! — остудил холодно Стрельцов, но желваки на скулах заходили. — А то, что у нас квартира отдельная есть, машина, ездили вы с Машкой на курорты по два раза в год, и одеты мы не с рынка, в китайское шмотье, и евроремонт сделали, и сидела ты дома спокойно несколько лет, копейки никогда не считала? Это не от Санта-Клауса появилось.
— Мне муж нужен, а не барахло всякое! — отмахнулась от аргументов Марина.
— А у тебя есть муж, если ты не заметила! — рявкнул в ответ Стрельцов.
— Не заметила! Вот именно! Нету тебя! Ау! Стрельцов, где ты? А в ответ тишина! И так десять лет!
— Но сейчас-то я здесь и никуда не собираюсь, Марин, — примирительно сказал Игнат. — Я все понимаю, тебе было тяжело, но ведь родители мои помогали во всем, и с Машкой, и с работой, ты же не матерью-одиночкой жила. Мне тоже досталось выше крыши, но времена самые трудные, самые безнадежные мы прошли, пережили. Ты же помнишь, я именно для того, чтобы мы не нуждались, и подписался на эти поездки. Но теперь-то все наладилось, надо постараться наладить и наши отношения.
— Да ничего уже не наладишь, Игнат! Ты думаешь, я не видела, не понимала, как ты маялся дома и как у тебя глаза загорались, когда ты уезжал? Тебе это нравилось, ты кайф ловил! И не надо мне рассказывать про тяготы твоих командировочных будней! Все ты успевал: и работать, и по бабам таскаться. Жил в свое удовольствие!
— Все! — хлопнул ладонью по столу Стрельцов, вставая.
От неожиданности Марина вздрогнула и посмотрела на него испуганным, обескураженным взглядом. Что значит «все»?
— Я согласен на развод, — уведомил Стрельцов.
И вышел из кухни. Оделся, покидал в чемодан какие-то вещи, потревоженным хищником шастая по квартире, но тихо, чтобы не разбудить Машку.
— Ты куда? — неверяще смотрела во все глаза на него Марина.
Он не отвечал, боялся, что сорвется и наорет или такого наговорит, о чем потом жалеть будет.
— Игнат, не глупи! — принялась увещевать мужа Марина, осознав, что он уходит бесповоротно.
Он ушел, так ничего ей и не сказав. Да бесполезно потому что! Что она хотела доказать тем разговором? Что выяснить? Чего ждала от него?
Любимая женская житейская позиция: я хорошая, правильная, а ты — сволочь мужская, меня обижающая, и я тебе это докажу — растолкую, объясню, донесу до твоего тупого разума, пока он набекрень не свернется!
Ну что, наобъясняла, растолковала, счастлива стала? Себе все испоганила, мужику душу наизнанку вывернула, да так, что он видеть больше «любимую» не может!
Чего хотела-то? Чего? Правой быть? Ну, будь!
Развелись не сразу. От неизбежности развода, от непонимания, как он умудрился угробить семью, любовь, сбегая от самого себя, Стрельцов принял интересное предложение генерального поработать в Европе, как представителю своего института, по совместному проекту, предполагающему сотрудничество и обмен научным опытом в нескольких странах. Сказал Марине: разводись, делай что хочешь, не дав себя втянуть в очередное разбиралово, и уехал.
Машка гостила у него все лето, хулиганя, они еще и сентябрь учебный прихватили. Игнат возил дочь по всей Европе, и так им было весело-здорово вдвоем! Когда отец работал, Машка общалась с ровесниками под присмотром нанятой Стрельцовым гувернантки, совершенствовала свой английский и зачатки французского.
Вернулся в Питер. Позвонил Марине: пошли разводиться. Та закатила истерику, принявшись обвинять его, что он их бросает. Как, не понял Стрельцов, ты же сама настаивала.
— Ну и что! — обвиняла она. — Ты меня обидел, обижал все эти годы! Я хотела, чтобы ты извинился, признал свою неправоту! Неужели ты не понял?! Что ж теперь сразу разводиться! А о Машке, обо мне ты подумал?!
В таком вот ключе.
Жить он с ней не может. И не будет. Ее желание, чтобы оставшуюся жизнь он провел в коленопреклоненном положении, вымаливая прощение неизвестно за что, — извините, для него это неприемлемо.
Развелись. Как и не жили. А и не жили, что ж лукавить.
Он оставил жене с дочерью все, презрительно названное Мариной барахлом. Влез в кредит и купил себе квартиру. Марина разговаривала с ним теперь исключительно требовательно-истерично и только на одну тему — Маша.
Грустно, не грустно? Не поймешь.
Стрельцов, часто лежа ночами без сна, думал, где растерял любовь к жене, то чистое, красивое чувство, которое испытал тогда в самолете? На что разменял? Где оно рассыпалось и закатилось потерей? В знойной африканской саванне, или в удушающе-липких, влажных джунглях, или в пыли афганской, или в переулках цивилизованной Европы? В не обязующих ни к чему редких объятиях женщин, случайно залетевших в его жизнь? Что любил он? Что потерял?
Безответно, как в небо господу.
Думай сам. А любил ли вообще?
— Как ты говоришь? — грустно спросил у Инги Стрельцов. — Нерифмованная жизнь? Вот именно она.
— Маше, наверное, очень тяжело? — тихо произнесла, сочувствуя, Инга.
- Предыдущая
- 24/50
- Следующая
