На грани счастья - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/51
- Следующая
Они так нагулялись, что, возвращаясь, заснули на заднем сиденье машины. И ее голова лежала у него на плече, и во сне Власов дышал ее ароматом и улыбался.
Расставаясь у калитки дома, Дарья спросила:
— Игорь Николаевич, вы завтра во сколько уезжаете?
— В шесть вечера.
— А на завтра вы тоже что-то запланировали?
— Обязательно.
— А можно я предложу вам одну поездку? Здесь не очень далеко, часа полтора на машине, правда ехать придется в горы.
— Дашенька, да хоть пешком! — радостно согласился Власов.
— Это деревушка в горах, совершенно потрясающей красоты! Там выращивают особый сорт винограда, разводят коз, делают сыр и вино сказочной вкусноты. А еще женщины делают вышивки, это вообще фантастика. Все это можно купить, вы сможете привезти друзьям оригинальные подарки.
— Во сколько выезжаем? — улыбнулся краем губ Игорь.
— Давайте в десять, я специально раньше встану.
— Договорились.
Их принимали радушно — ну а как же! — громко, шумно, жестикулируя. И показали все, что гостям было интересно. Сводили на виноградники, продемонстрировали производство сыров, колбасы, отвечали на многочисленные вопросы Власова, а Дарья переводила без остановки.
Он накупил всего, что предлагали: и расшитые роскошной ручной вышивкой легкие мужские и женские рубахи, и длинные прямые женские платья, и головку твердого козьего сыра, и жесткую колбасу, и вино потрясающего аромата и вкуса…
Их усадили за стол, угощали, рассказывали, расспрашивали, и в какой-то момент местные женщины запели старинную многоголосную балладу.
И Власов, потрясенный силой и мощью этого хора, красотой песни, слушая, подумал, что в такой момент хорошо умирать… Когда ты переполнен величием красоты увиденного, пропущенного через себя и пережитого за эти дни и тебе напоминают о вечности и мимолетности жизни грустной, звучащей как церковная песнь, саднящей сердце балладой, плывущей между горами и высокими соснами.
Он еще чувствовал каждый миг, каждое проживаемое им здесь, рядом с Дарьей, мгновение, но уже прощался с ней, с Италией и всем тем, что переполняло его эти четыре дня…
И эта многоголосная печальная баллада была как точка в вырванном из суеты и жизни обыкновенной необыкновенном, похожем на сказку отдыхе.
— Я приду вас проводить, — уведомила Дарья, когда он помог ей выйти из машины у калитки дома.
— Буду очень рад, — сдержанно ответил Власов, передал ей кучу каких-то подарков, букет, купленный по дороге, поцеловал руку и уехал в гостиницу.
Он успел собраться, подтвердить вызов машины и поджидал Дарью в кафе возле гостиницы, потягивая напоследок превосходный кофе.
— Я не опоздала? — чуть запыхавшись от быстрой ходьбы, подошла к его столику Дарья.
Он встал, приветствуя, поухаживал, отодвинув и придвинув стул, когда она усаживалась, и подумал мимолетно, что ему будет не хватать этого ухаживания.
— Нет, не опоздали, у нас есть еще пятнадцать минут. Кофе?
— Да, наверное, — рассеянно согласилась она.
Власов сделал знак официанту, а Дарья вдруг заспешила словами:
— Я хотела поблагодарить вас, Игорь Николаевич, за чудесно проведенное время…
— Не надо, Даша, — перебил он. — Благодарить должен я.
И обрадовался, что вовремя подошел официант, принесший ей кофе.
Он не хотел обоюдных дежурных фраз, они испортили бы, разбили очарование. Он не хотел пустых разговоров, сопутствующих расставанию, — уезжающий уже мысленно в пути, а провожающий мается пустотой последних минут, ненужностью напутственных слов и торопится уйти.
У него все звенела в голове, а может, и в сердце звучащая в горной деревушке прощальная, переполненная грустью баллада.
Дашка его чувствовала, точно. Молча пила кофе, стараясь не смотреть на Игоря, и почему-то не было в их обоюдном молчании ни неловкости, ни неуютности, ни маеты несказанности.
Ко входу гостиницы подъехала машина, заказанная для него. Власов сделал знак официанту, положил на стол купюры и поднялся с места:
— Ну вот, Даша, мне пора.
Дарья поднялась со своего места, Игорь поухаживал, отодвигая ей стул, и они вместе вышли из кафе, медленно направляясь к машине.
Дежурный портье уложил его вещи в багажник, ловко принял купюру чаевых, чуть поклонился уважительно и исчез.
— Ах да! — спохватилась Дарья и полезла в свою объемную соломенную сумку-кошелку, достала пакет и протянула Игорю. — Это вам.
Власов развернул пакет и вытащил из него книгу с особой преосторожной почтительностью, ее книгу, другую, не ту, что рассматривал в первый день.
— Стянули у девочки Лизы? — улыбнулся краем губ.
Они посмотрели в глаза друг другу, понимая, проживая вдвоем этот момент, на котором кончилась их Италия.
Они не сделали за эти дни ни одной фотографии, не обсуждали прошлое, ни разу ни намеком, или вскользь не упомянули о будущем, о возможности продолжения знакомства — они проживали только настоящий момент, в котором находились эти дни. Вдвоем.
Их итальянские каникулы закончились. Прямо сейчас.
— Нет, — ответила Дашка, — это новая. Я доделала ее здесь.
Власов наклонился, взял ее руку и поцеловал.
И это был совсем не тот поцелуй, которым он целовал ей руки в эти дни, — ухаживающий, легкий, уважительный.
Этим поцелуем он выразил свое восхищение ее талантом, благодарность… и попрощался. Он поднял голову, заглянул ей в глаза и увидел там синие озера грусти.
— До свидания, Даша, — произнес он ровным, без красок голосом.
Она кивнула.
Он подошел к машине, открыл заднюю дверцу, намереваясь сесть, но она окликнула его:
— Власов!
Игорь повернулся, чего-то ожидая, чего-то…
— Это было красиво! — прочувствованно сказала Дарья каким-то особым тоном, озарив синей печалью глаз.
Теперь кивнул он.
Сел в машину, захлопнул за собой дверцу. Он не стал оборачиваться, чтобы узнать, уходит она или смотрит ему вслед.
Он уже скучал по ней. Сильно.
Он летел в самолете, рассматривал Дашкину книжку, дотрагиваясь пальцами, изучал объемные картинки, чувствуя устойчивое нежелание расставаться с этим необыкновенным творением, отдавать его кому-то. И усмехнулся про себя: «Она еще сделает, будут у меня ее книжки!»
Он чувствовал такую непривычную, незнакомую теплую печаль, легонько сжимающую горло и сердце, светлую, как паутинка на солнце, грусть по уже прошедшему и невозможности ни вернуть, ни повторить.
Он вдруг вспомнил строчки из не очень известной песни Окуджавы, годов семидесятых, непонятным образом всплывшие сейчас в памяти: «К чему мы перешли на «ты», за это нам и перепало, на грош любви и простоты, а что-то главное пропало».
Они не перешли на «ты», и у них что-то главное осталось!
«Это было красиво!» — сказала она.
Это было непередаваемо красиво и стало щемяще прекрасно, когда прошло и закрепилось воспоминанием.
У них теперь есть навсегда, как бы ни сложились их жизни — у них, у обоих, теперь навсегда есть четыре дня своей Италии и совместно пережитые, перечувствованные вдвоем моменты красоты.
И он летел в самолете, увозя с собой солнце, море, горы, природу, смех, разговоры, его ухаживание, ее уважительное приятие его ухаживания и их «вы». И сердце щемило отзвуками высокогорной баллады…
Власов почувствовал слезы, текущие из глаз, и резко сел на кровати, посмотрел на часы — полчетвертого утра. Он, оказывается, заснул, и во сне продолжая вспоминать Италию, проживая и чувствуя заново, до слез.
Сколько он спал? Часа три.
Он прошел в ванную, умылся холодной водой и задержался взглядом на своем отражении в зеркале.
«Ничего! — сказал он себе зеркальному. — Ничего, прорвемся!»
И быстро пошел к холодильнику, достал из морозилки водку.
В дверь настойчиво и громко постучали.
«Дашка!» — заколотилось сердце, на мгновение испугавшись самого страшного. Власов широкими шагами прошел к двери и рванул, распахивая.
- Предыдущая
- 16/51
- Следующая
