Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 69
- Предыдущая
- 69/102
- Следующая
Кровь Зумруа… Стоило подумать об этом, как помимо воли вспомнилась и госпожа Бальшь — ее укутанное в черное хрупкое тело, неловко лежащее на полу. Железные руки Лаа-Гра на ее тонкой шее… Лаа-Гра сломал ее шею, вдруг поняла я, это было очень просто для него — и слезы полились сами собой.
Шуарле обнял меня, я спрятала лицо у него на груди — и он не сказал: "Улыбайся, принцесса". Я оплакивала госпожу Бальшь, которая, возможно, сделала в жизни много непоправимого зла, но любила Тхарайя и была добра со мной. Я поплакала над Зумруа, думая об уцелевших из свиты госпожи Бальшь — судя по ужасу в глазах Эрлие, их ждала самая жалкая участь. Я вспомнила о Гулисташь, о других женщинах из нашей свиты — на них у меня уже не хватило слез, я только хныкала и кусала губы. О Тхарайя я не могла даже думать.
Шуарле молча гладил меня по спине. Чья-то рука — Сейад? — протянула мне чашку с отваром ти:
— Э-э, Лилес, весь мир нынче плачет по государю — но по государю Манолу, не по государю Тхерану. Что бы ни случилось завтра — сегодня еще жив твой мужчина, слышишь ли? Не режь себя мыслями — младенцу от того тоже больно, глупая ты!
Я хлебнула ти, отдающий холодком степных трав Сейад — и этот холодок слегка остудил мою горящую голову. Напряжение потихоньку сходило на нет, оставляя только ноющую боль в висках и ту тяжесть, какая всегда сопровождает бессонную ночь. Шуарле расстелил для меня постель, и я прилегла, почти не раздеваясь, скинув только платок и плащ, рядом с малышом.
Эд ухватился за меня и моментально уснул; я чувствовала безмерную усталость, но поняла, что сразу уснуть не удастся — было никак не найти удобную позу. Раадрашь присела на ложе у меня в ногах, Шуарле — на ковер рядом; их присутствие отогревало меня, но не помогало отогнать мучительную тревогу.
Я слишком много услышала за эту ночь — и слишком многого не поняла.
Сейад обтирала платком, смоченным в настое трав, мое заплаканное лицо — и что-то мурлыкала про себя. Ее мурлыканье и прикосновения странным образом прояснили мои мысли.
— Сейад, — спросила я неожиданно для себя, — а почему врата в горах Хуэйни-Аман можно закрыть только ценой жизни? Неужели, чтобы победить в войне, непременно нужно погибнуть? И что это за победа, если победитель мертв? Мне кажется, ты знаешь…
— Это все знают, — сказала Раадрашь. Ее голос прозвучал непривычно уважительно и возвышенно. — Птицы — уж во всяком случае, с людей слишком много не спросишь… Это и я знаю. Последний, кто закрывал эти врата, был принц аглийе, брат моего прадеда… Знаешь, Лиалешь, я должна была полететь с Тхарайя. Быть может, я тоже могла бы закрыть их, я ведь тоже королевского рода, — сказала она с глубоким мечтательным вздохом. — Ах, Лиалешь, это — смерть воина, это — смерть героя, и это необыкновенно достойно — отдать живым свою душу…
— О-э, — подала голос Далхаэшь, которую доселе было не видно и не слышно, так, что я почти забыла про нее. — Видишь, Лиалешь, эта сумасшедшая мечтает умереть, как солдат! Так рвется умереть, что порицает желающих жить!
— Я рвусь спасти Тхарайя, которого ты предала! — немедленно отрезала Раадрашь, тут же выпадая из своего жертвенного пафоса.
Мне снова пришлось вмешаться в их ссору, чтобы она не зашла слишком далеко.
— Сейад, — сказала я чуть громче, чем хотела бы. — Расскажи мне об этом; я, похоже, не дождусь внятного рассказа ни от кого, кроме тебя.
Далхаэшь недовольно замолчала, но перебить меня не посмела. Шуарле оперся локтями о край ложа, а Раадрашь раздраженно вильнула хвостом, но тоже спорить не стала. Сейад грустно улыбнулась.
— Не победа — умереть за победу, говоришь ты… — начала она, вынимая из торбочки очередной недовязанный носочек. — Э-э, может, и права ты… Но уж такая это война, такие враги. Смертного врага можно убить — с мертвым врагом что сделаешь, скажи? С тем, кого ты убил, уложил в землю и засыпал его очи землей, а он снова встал, чтобы достать тебя клинком, что, скажи, делать с таким?
— Как это может быть? — спросила я. — Это звучит, как кошмар…
— Э-э, как! Давно это началось, Лилес… может, тыщу лет назад, а может, больше — очень давно. Там кому-то, — Сейад ткнула спицей вверх, очевидно, имея в виду небеса, — или там, — она ткнула спицей вниз, в направлении преисподней, — захотелось крови. Да не той, что всегда ручьями лилась на поле боя — эту кровь они могли горстями черпать — а той, что стоит куда подороже. Крови невинных, видишь ты. Беззащитных. На которых и у очерствевшего душой не вдруг поднимется клинок. Вот какая им кровь приспичила, Лилес.
— И аманейе стравили людей с птицами! — вставила Раадрашь, не выдержав. Ее зрачки расширились, как у ребенка, слушающего страшную сказку.
— Хэй, так! — Сейад кивнула, продолжая вязать. Непостижимо длинная, пушистая шерстяная нить тянулась из торбочки, но клубков внутри я никогда не видела. — Кто-то из них, из тех хитрецов, которые любят кровь и знают, как ее добыть, понимаешь ты, нашептал людям, какие из птенцов получаются дивные рабы! Это он первый выжег у птенца на лбу проклятый знак, что зовут "страх полета" — а дальше все само пошло, так ведь с людьми всегда. Им покажи крошечное зло — они вырастят его с гору, верно.
Шуарле вздохнул или всхлипнул, и я подала ему руку. Он прижал ко лбу мои пальцы, будто у него вдруг разболелось место стертого клейма.
— Э-э, вот так, как с ним, делали с многими тогда! — сказала Сейад, кивнув в сторону Шуарле. — И хуже, чем с ним! Так появились первые полукровки, камень бесплодный — от птах, которых брали силой. А потом птицы стали мстить, и уже человечья кровь полилась потоками. Птицы-то без разбора убивали, никого не щадили, даже младенцев — а все оттого, что птицам нет хуже зла и беды, чем рабство. Все они могли стерпеть, кроме обрезанных крыльев, а видеть братьев и сестер с обрезанными крыльями было им нестерпимо…
— Да, да! — снова перебила Раадрашь. — Они убивали друг друга без счета, пока однажды птицы не уничтожили человеческий поселок почти целиком! И тогда мертвые ужаснулись и встали защищать живых! Вот так врата и открылись! Так рассказывала моя бабка!
— Э-хе-хей, если бы! — вздохнула Сейад. — Мертвые сами возжаждали кровавой мести, вот что я говорю! И они все встали, брошенные в степи тела, проткнутые железом тела, растерзанные тела, несчастные тела, лишенные оплакивания и погребения, встали, чтобы живым отомстить, вот что случилось! Э-э, они, мертвые, понимаешь ты, не стали разбирать, кто убил их, а кто убивал их убийц. Они одно знали — их убила война! Их ненависть убила. И они напились крови живых и их слез до отвала!
— А из воинов никто не вернулся домой, — кивнул Шуарле. — Я вспоминаю… когда-то очень давно мне эту легенду тоже рассказывали… Мать рассказывала… Воины людей и птиц забыли о вражде друг к другу — они стали плечом плечу сражаться с мертвецами. Только мертвеца ведь нельзя убить второй раз, да, Сейад?
— Да, это верно, — сказала Сейад, покачивая головой. — Нельзя убить уже убитого. Пока у него будет тленное тело — будет сражаться тело, когда тело распадется в прах — будет сражаться голодный дух, а он сильнее тела и вовсе неуязвим. Люди их укладывали — и сами ложились в землю, но людей становилось все меньше, а мертвецов — все больше. Тогда-то уцелевшие и воззвали к Солнцу!
— К Нут, — поправила Раадрашь.
— Ай! — отмахнулась Сейад. — К самым сильным из всех! Они воззвали — они и ответ получили. Жажду мертвых утолит самая чистая кровь, а их ярость утишит сердце, не знающее ненависти. Как только нашелся высокородный мужчина, готовый пожертвовать собой ради жизни живых и покоя мертвых, так все это бедство и прекратилось. Вот все.
— С тех пор мертвые вставали несколько раз, — сказала Раадрашь. — И всегда находился принц, готовый умереть за других. Последний раз — наш, птица, брат моего прадеда, о нем до сих пор поют песни. А в этот раз — полукровка, — ее голос зазвучал прорывающимися слезами, — опальный принц людей — получил каплю счастья, чтобы умереть со славой — ах, горе мне, ничтожной! — и Раадрашь, беззвучно рыдая, упала в мои объятия.
- Предыдущая
- 69/102
- Следующая
