Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 55
- Предыдущая
- 55/102
- Следующая
Сумрак осклабился и поклонился. Я поклонился в ответ — он отлично знал свое дело. Что бы я ни сказал — все можно обернуть против меня. И что бы я ни сделал — все может выглядеть, как предательство. Самое главное — это трактовать правильно.
А Сумрак, проживший более полувека во дворце, трактовал правильно.
Когда начало темнеть, тяжелые цепи свалились с моей души.
Я с наслаждением послал за Яблоней и лежал на ложе, прислушиваясь, не раздадутся ли ее легкие шаги за дверью, по традиции украшенной резным изображением вздыбленных лошадей. И услышав их, эти шаги, которые нельзя спутать ни с одним звуком в мире подзвездном, возблагодарил и снова возблагодарил Нут за милость.
Она впорхнула, как маленькая птаха, как бабочка, сдернула и бросила на пол синий шелковый плащ, голубая и золотая — и я вскочил к ней навстречу. Она обхватила меня цепко и сильно, прижалась всем телом; я слышал, как сбивается ее дыхание, но не от восторга, услышь Нут — Яблоня не хотела расплакаться при мне.
Я поднял ее и понес на ложе. Она тронула мою щеку:
— Ветер… не торопись.
Я сел с Яблоней на коленях. Она вздохнула и горестно сказала:
— Слишком весело не выйдет. Нынче моя луна взошла рановато, — и хихикнув, добавила, — от ужаса, наверное. В тронном зале я думала, что умру от страха.
Я поцеловал ее в макушку.
— Не везет — так во всем не везет… Но в зале ты вела себя, как опытный интриган — я восхищен. И потом… нам запретна страсть, но не нежности?
Яблоня снова хихикнула, дыша мне в шею, и мелко укусила за мочку уха:
— Да, царевич, нежности позволительны. Или послать Одуванчика за Молнией? Она сегодня живет под солнцем.
— Маленькая негодяйка, — вздохнул я. — Если бы я хотел солдата — у меня за стеной дежурят Рысенок и Филин, за ними можно даже не посылать евнуха…
Яблоня прыснула, ласкаясь, как кошка.
— Прости… просто вы такие забавные, оба… Я ведь знаю, что откажешься, и знаю, что она постаралась бы улизнуть от необходимости идти… Хотя, кажется, она любит тебя.
— Как Гранатовый Венец, — пробормотал я. — И как молодым бойцам полагается любить своего командира. Я знаю, что ты с ней ладишь — но уволь меня, ради Нут, от разговоров о ней в нашей спальне.
— Снова прости, — сказала Яблоня, уже осознав и оттого виновато. — Я несу всякий вздор. Был тяжелый день.
— Да, — у меня кружилась голова от карамельного запаха ее тела, чуть сбитого металлическим привкусом крови, и я безнадежно попытался отвлечься беседой. — Тяжелый. Бабушка Алмаз очень непроста в общении?
— Очень, — кивнула Яблоня. — Она всем недовольна. Хуже всего, что она недовольна Одуванчиком, а если бы не его молчание, мне не позволили бы прийти к тебе сегодня. Сделай что-нибудь — если его отошлют, и мне, и ему самому будет очень плохо.
Я хлопнул в ладоши, чтобы евнух вошел, и сам не удержался от смешка. Госпожа Алмаз так рьяно взялась переделывать деревенского воробья в райскую птицу, что только перья полетели. Но разве можно красить воробьев золотом? Им же будет тяжело летать…
Он подошел и сел на ковер у моих ног, глядя настороженно и хмуро. Я погладил его по голове:
— Одуванчик, ты молодец. Дерись за свою госпожу, дерись — с кем бы ни пришлось. Я сам подтверждаю твою должность — слышишь?
Он взглянул снизу вверх и грустно улыбнулся:
— Царевич не командует на темной стороне.
— Там командуют люди, — сказал я. — Всего-навсего люди. Покажи им, что ты — аманейе, не стесняйся. Покажи, что ты — мой солдат. И они подожмут хвосты, вот увидишь.
Яблоня рассмеялась.
— Нет у них никаких хвостов, — сказал Одуванчик, чуть повеселев.
— Я по привычке, — сказал я. — И потом, за тобой — сила близнецов-теней. Зови их, если почуешь опасность.
Одуванчик несколько недоверчиво пожал плечами; Яблоня сказала укоризненно:
— Что, эти… чудовища, которые пришли перед обедом — это и есть те самые близнецы, с которыми ты в детстве в прятки играл? Спаси Бог-Отец, когда ты рассказывал про них, я думала, они милые! Я вообще едва догадалась, что эти… эти существа и есть твои близнецы…
— Вообще-то, они милые, — сказал я, несколько смутившись. — Я как-то не подумал, что тебе может быть… ну, в общем, я решил, что ты их узнаешь, госпожа сердца моего.
— Я не такая смелая, как ты, — сказала Яблоня. — Я даже не такая смелая, как Молния.
— Неправда, неправда, — возразил я. — Ты — отважна, как настоящая тигрица…
— Да уж… — усмехнулась Яблоня. — Тигрица с полосками на животе… Они ведь так и останутся, да? Эти полоски?
Я задрал ее рубашку из полупрозрачного голубого шелка и поцеловал ее живот:
— Не бывает тигрицы без полосок, владычица души моей. Они — знак доблести и чести женщины, как шрамы воина — знак доблести мужчины. Скажи мне, кто говорил при тебе обратное — и я прибью его кожу к дверям твоих покоев!
— Старшая жена Орла, — сказала Яблоня. — И ее кожа мои двери не украсит… она всего лишь горько пожаловалась на мужское непостоянство. Я много узнала за этот день, Ветер. О твоих отношениях с братьями, о твоих отношениях с отцом… Жены твоих братьев очень любезны и милы со мной, но все, что они говорили — это сплошной яд. Я просто не думала, что меня могут настолько ненавидеть и быть при этом настолько любезными.
— Ты жалеешь о Каменном Гнезде? — спросил я, зная, что она ответит.
— Я — мать царевича и жена царевича, — сказала Яблоня, перебирая мои волосы. — Я так люблю тебя и так люблю малыша, что жалею о Каменном Гнезде — тебе, а потом и ему, здесь будет очень тяжело. Но ты когда-нибудь станешь царем…
Я промолчал. Мы встретились взглядами — и Яблоня покачала головой:
— Ты… тебе тяжело об этом думать? О том, что ты будешь сидеть на каменном троне в подземном зале, что тебя будут называть Лучезарным, и тебе придется существовать только в церемониях, да? И о том, что ты получишь власть — и потеряешь свободу?
— Приблизительно, — сказал я.
— Женщины твоих братьев говорят, что ты не создан для дворца, — продолжала Яблоня с усмешкой. — Ты — Медное Крыло, свободная птица, тебе здесь душно и тесно. А вот их мужьям — в самый раз. Уже тысячу лет здесь существует определенный порядок вещей: Светоч Справедливости — царь Ашури и раб церемоний и ритуалов, которые нельзя изменить. А ты можешь захотеть изменить. Ты — птица, не человек.
— Захочу, — сказал я ей в ухо, еле слышно. Она поцеловала меня в уголок губ:
— За это они и ненавидят тебя и меня заодно. За это они уже успели возненавидеть и Одуванчика, и Молнию, и Сейад. В Гранатовом Дворце живут рабы, просто рабы и рабы обстоятельств, судьбы, ритуалов, правил и принципов — а ты сам не раб, да еще притащил сюда целую компанию смутьянов. И твой сын вряд ли будет добропорядочным рабом. Я права?
— Да, — шепнул я, вдыхая теплый сливочный запах ее волос.
— Нам придется драться, драться и драться, да? Кто как умеет?
— Да, госпожа сердца моего, — сказал я, прижимая ее к себе. — Да. Драться, кто как сумеет. За нашу свободу — за свободу гранатовой крови. Долго. И жестоко.
— Я поняла, — сказала Яблоня, и ее глаза вспыхнули. — Я все поняла. Одуванчик, оставь нас. Я собираюсь быть особенно нежной с царевичем, дабы у него были силы для грядущих драк.
И коснулась меня наирискованнейшим образом прежде, чем евнух успел до конца закрыть дверь.
Я закрыл за собой дверь и подпер ее спиной. И чуточку так постоял. Подышал поглубже, ага.
Чтобы перестать злиться на нее, хотеть убить его, ненавидеть себя и роптать на Нут. Я уже знал, что сейчас пройдет — кое-какой опыт появился. Пройдет, надо только поглубже подышать и спокойно подумать.
Надо вспомнить, что я ее люблю, и она меня любит, как может. Как царевна вообще может любить евнуха — или даже, кажется, побольше, чем царевна может любить евнуха. И что злиться на нее я совершенно не смею. Вот еще кто-нибудь влепил бы мне по морде, чтобы я не бесился — совсем было бы ладно, ага.
- Предыдущая
- 55/102
- Следующая
