Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 48
- Предыдущая
- 48/102
- Следующая
Госпожа Алмаз точно знала, что темная сторона Гранатового Дворца — чрезвычайно опасное место, где у меня гораздо больше шансов на довременную смерть, чем на ашурийский престол. Поэтому девиз ее воспитания звучал так: "Можешь рассчитывать только на отца и меня, а доверять только нашим солдатам, пока не имеешь собственных". Поэтому моими первыми товарищами по играм были юные тени, а в более зрелом возрасте — бойцы из дворцовой охраны.
Братья должны бы были стать мне смертельными врагами, если бы не тень по имени Чши, старый боец, преданный Лучезарному, как пес. Его сыновья-близнецы, мои ровесники, отлично объяснили мне, что такое дружба и братская любовь; из-за них мой характер несколько растерял цельность. Вместо того, чтобы убивать ради власти, я начал сторониться родни; это уронило меня в глазах госпожи Алмаз и, подозреваю, дало возможность некоторым упорным интриганам настроить Лучезарного против меня.
Но уже не в детстве. Поэтому я еще топчу этот берег.
Я был бы счастлив и удовлетворен без меры одним разрешением лично приносить Лучезарному вести. На то, чтобы постоянно жить при особе Светоча Справедливости, особенно сейчас, уже попробовав благословенной свободы, и особенно с Яблоней и сыном, не просто уязвимыми местами, а настоящими сквозными дырами в моей броне, я совершенно не претендовал. Я привык любить государя моего отца на расстоянии. Я порадовался бы, слегка сократив это расстояние — но не уничтожив его совсем.
Яблоня, любящая весь мир подзвездный и всех людей на свете, так улыбалась, что мое сердце кровоточило — она не годилась для той тихой войны, которая велась в здешних женских покоях. Молния понимала больше, ее ведь привезли именно сюда из родного дома, она прожила здесь несколько лет — по дороге мы с ней даже переглянулись пару раз. У меня вдруг появилось необычное и приятное чувство, что Молния по какой-то неисповедимой причине, может, из парадоксальной дружбы с Яблоней, вдруг решила стать моим союзником.
Евнух Яблони оказался более разумным ребенком, чем я думал: он улыбался одними губами, а оглядывался настороженно. Дурачка обманет показная радость и придворная пышность; умница учует за резными решетками, цветными коврами и драгоценными витражами обглоданные кости своих предшественников. Мальчик мог претендовать на должность смотрителя покоев Яблони — высокую не по летам. Я ему доверял.
Старуха Сейад стала мне лишней парой глаз, а может, и не только, как знать? Хорошо жилось в Каменном Гнезде — мои люди в нарушение всех приличий ходили всюду и контролировали все; здесь, в моем родном доме, у моих бойцов-птиц было до тоски мало прав. Волей-неволей возложишь избыточные надежды на шаманку! Если бы я еще мог приказать остаться с Яблоней своему Кериму…
Моя свита тем временем проехала ворота и оказалась на площади, мощенной темно-красными каменными плитами. Статуя Нут в три человеческих роста, укутанная в покрывало из тканого серебра, опирающаяся на спины двух каменных ирбисов, возвышалась в центре площади, окруженная бьющими из каменных чаш фонтанами — а саму площадь окружали горные стены, превращенные во флигеля дворца, вырубленные в камне. Вокруг фонтанов толпился служилый люд. Дворцовая челядь рассыпала розовые лепестки под копыта коней; стражники-люди, изображающие царскую охрану у ворот, гремели щитами, а музыканты били в барабаны и трубили в рога. Мою свиту торжественно встречали родственники. Старший из моих братьев, бедняга-Орел, родившийся лишь на месяц позднее меня и оттого ненавидящий меня особенно истово, улыбался сердечной улыбкой и низко поклонился, придержав стремя моего коня. Остальные уцелевшие братья, шестеро бойцов с лицами спокойными и веселыми, изображая вассальную преданность, стояли чуть поодаль, склонив головы, поднимая их лишь для того, чтобы показать восхищенные улыбки. Младший, Июль, хорошенький мальчик, которому еще не исполнилось и двадцати, с кроткими глазами и лисьим носиком законченного лжеца, просиял, преклонил колена и крикнул по-детски звонко:
— Какая радость видеть тебя с матерью твоего сына, Ветер! Гранатовый Дворец ждал этого дня много лет!
— И как прекрасна вторая царица! — подхватил Орел. — Никто никогда не видал у женщины глаз прекраснее — узришь и поверишь в легенду о женском взгляде, сжигающем города!
— И сердца, — добавил Туман, рубака с парой роскошных сабельных шрамов на лице, средний братец без шансов. — Светоч Справедливости ждет тебя, Медное Крыло. Вместе с нею. Гранатовый Государь надеется узреть ее золотой локон из-под платка — все знают, что твоя младшая госпожа превосходит красотой дев, танцующих на месяце!
И все рассмеялись. Такая безобидная фривольность. Родственная встреча.
Мне пришлось улыбаться самым трафаретным образом.
— Ты вырос, Июль, — сказал я ласково. — Я помню тебя малышом, мы давно не видались. Орел, ты льстишь красоте моей второй жены — она бледная чужеземка, и роды обезобразили ее. Она показалась бы тенью на стене рядом с любой из твоих наложниц… Ты все такой же весельчак, Туман, но боюсь, что встреча со мной, ничтожным демоном, и с девкой из-за моря не принесет Лучезарному радости.
Братья примолкли.
— Кху, — запнулся Орел. — Ветер, ты боишься, что слова твоих родных братьев нанесут рану душе твоей жены? Как можно? Ты веришь в сглаз?
— Я трус и перестраховщик, — сказал я с самой нежной улыбкой. — Я суеверен и мнителен, вдобавок уже отвык от изящных и возвышенных придворных речей, целыми днями болтая с солдатами-птицами, разнузданными и неотесанными.
Мои бойцы спешились и конюшие Светоча Справедливости увели коней; прислуга женских покоев, сияя золотым шитьем, гранатами в ушах и на шее и бриллиантами в перстнях, подсунулась помочь моим наложницам спуститься с повозки. Женщины выглядели польщено, но Молния и маленький евнух, не подпустив здешних близко, сами подали руки сперва Сейад с младенцем, потом — Яблоне, и встали с двух сторон от них, как стража.
— Лучезарный ждет, — напомнил Туман.
— Ты собираешься отправиться в покои Светоча Справедливости со всей своей свитой? — живописно поразился Орел. — И с шаманкой?
— Да… — сказал я сколь возможно рассеянно. — Она — нянька моего сына. А что?
Орел пожал плечами и сделал рукой приглашающий жест, а его рабы распахнули перед нами резные створы дверей в покои Лучезарного. На широчайшей лестнице лежал раскатанный алый шелк. Я ступил на него, Яблоня и Молния пошли за мной мелкими шажками, так, будто долго репетировали этот выход; Сейад, укутав дитя чуть не с головой, семенила сзади точно так же, а евнух Одуванчик брел рядом с Яблоней и глазел по сторонам, как деревенский мальчишка. Дворня отца тихонько хихикала у меня за спиной — это мне понравилось. В тот момент мне хотелось бы казаться смешным, а не опасным. Успею побыть опасным, услышь, Нут!
Мне и без того было неуютно и неприятно оставлять моих птиц. Только нежелание пугать Лучезарного и усугублять положение заставило меня расстаться с бойцами — в этих коридорах, в одиночку, все время чувствуя всем телом сквозняки потайных ходов, я каждый миг невольно ждал удара в спину.
Темно-красный резной камень стен, шелково-гладкий, как яшма, с золотыми врезками, освещенный лампами в виде тюльпанов, источавшими золотистый свет и нежный запах курящихся благовоний, темно-красный камень пола, прикрытый великолепными коврами, то винного, то алого, то индиго-синего цвета, в извивающихся ветвях сложного узора… Прекраснейший из дворцов, кажется, пропитался кровью насквозь — глядя на это кровавое великолепие, об этом было трудно не думать.
Я шел, ощущая спиной беззащитность своих женщин, проклинал дворцовый этикет, запрещавший пропустить их вперед, и слушал шаги и болтовню братьев, сопровождавших мою свиту, вытянутый в струну тревогой — но напряжение резко отпустило, когда холодные полубесплотные пальцы скользнули по моим щекам справа и слева, спереди назад. Их отец служил Светочу Справедливости, но они без разрешения служили мне, мои бесценные друзья — и они сумели идеально дать понять, что контролируют обстановку. "Нас, как прежде, двое, — сказали они молча. — Мы по-прежнему тебя любим. Мы присмотрим за женщинами и малышом, не беспокойся".
- Предыдущая
- 48/102
- Следующая
