Нукер Тамерлана - Кулаков Олег - Страница 9

• Предыдущая
• 9/76
• Следующая

За ним и старухой в отдалении следовали любопытные. Но из осторожности не приближались.

Аллея привела к горбатому мостику, перекинутому через неширокий канал с прозрачной водой. Увидев воду, Дмитрий обогнал старуху и прыгнул – высохшая глина, в которой он измазался, взбираясь по откосу речного берега, стянула обожженную солнцем кожу, и он уже не мог терпеть зуда, к которому прибавилась саднящая боль от порезов, полученных во время нескольких схваток.

Канал оказался глубиной по колено. Не обращая внимания на удивленное восклицание старухи и оханье зевак, он стал смывать с себя грязь и кровь. Вода в канале была проточной, и вниз по течению поплыли мутные клубы. Вымывшись, он долго и жадно пил, зачерпывая воду обеими ладонями. И вдруг увидел собственное отражение: поперек грудb шел длинный, неглубокий порез. Откуда это?

Когда он вылез из канала, старуха стояла, что-то бормоча. Он терпеливо ждал, когда она пойдет дальше. Стоял и щурился на солнце.

Наконец там, куда она привела, ему дали хлеба и мяса. Он сел прямо на землю и набил рот: вторые сутки он почти ничего не ел. Старуха торопливо ушла. Его обступили, уже не стесняясь, и следили, как он пожирает мясо с хлебом, обсуждая каждое его движение. Неожиданно толпа раздалась. На него упала тень. Он оторвался от еды и поднял голову.

Они снова стояли перед ним: старуха в красном широком платье и маленький мальчик, который его испугался. Бабка смотрела на него, поджав губы, а карие мальчишеские глаза светились восторженным любопытством. Мальчик больше не боялся.

Дмитрий растерянно улыбнулся мальчишке. Тот в ответ засмеялся, дернул бабку за рукав и быстро заговорил.

Дмитрий взглянул на кусок темного мяса и хлеба, которые держал в руках, и вцепился в них зубами.

Много пленных мастеров согнал в Самарканд эмир Тимур, и они трудились денно и нощно, украшая его столицу. Сначала столицей был Кеш, но в конце концов Тимур предпочел, чтобы под его властной рукой расцвел Самарканд. Он выстроил цитадель и обнес город крепостными стенами, разбил вокруг стен сады, тянувшиеся на множество фарсахов[7]. Многолюден стал Самарканд и многоязык. Не всем хватало места под крышами, и люди жили прямо под деревьями.

Но столица редко видела эмира. Его воинственный дух не знал покоя: разгромив одного противника, он уже думал о другом. Походы следовали один за другим. А однажды Тимур дал зарок семь лет не входить в Самарканд – и сдержал слово. Но даже когда пришел к концу срок обета, Тимур не баловал Самарканд присутствием. Эмир не любил прятаться за городскими стенами и предпочитал жить в загородных дворцах, которых тоже понастроил во множестве среди садов.

Кроме войны Тимур считал достойными мужчины три занятия: охоту, пиры и игру в шахматы. К последней он благоволил настолько, что его четвертый сын при рождении был наречен Шахрухом[8].

Тимур мог провести за шахматами целый день, играя с сеидами[9] и учеными людьми, что состояли у него на содержании. Однажды мала показалась Тимуру обычная доска из шестидесяти четырех клеток, и он придумал свои шахматы – большие, с доской из ста сорока четырех клеток, с дополнительными фигурами – верблюдом, жирафом, лазутчиком и барабанщиком-трубачом. Придворный шахматист Тимура Алаэддин ат-Табризи, более известный под псевдонимом Али Шатранджи[10], которого, явившись ему во сне, обучил искусству игры сам Аллах, был сильнейшим из мастеров. Играл он и на обычной шахматной доске, и на большой Тимуровой, и на нескольких сразу. И никогда не проигрывал.

Эмир содержал пышный двор, при котором было много образованных людей – цвет мысли своего времени, ученые и писатели, художники, зодчие и музыканты. Его империя должна была служить образцом всему мусульманскому миру. Кто-то приходил к нему сам, ища лучшей доли, кого-то он привозил из похода, захватив в плен. Если человек представлял для Тимура какую-то ценность, то судьба его была решена. Неважно, что сам Тимур не умел читать и писать. Зато он умел воевать и править. Прочесть и написать за него могут и другие. Тимур был неграмотным, но не был невежественным, и его вопросы, когда он участвовал в диспутах с богословами и учеными, частенько ставили их в тупик.

Он был умен, хитер и двуличен, и в то же время простодушен и прям, как лезвие собственного меча. Он убивал сотнями тысяч и терпеть не мог, когда при нем говорили об убийстве и кровопролитии. Он ненавидел ложь и лесть, но мог, не моргнув, выслушать вопиющую дерзость, если она шла от чистого сердца и произнесший эти слова верил в свою правоту. Тимур любил правду, какой бы она ни была.

Он создал империю и следил за нею, как рачительный хозяин. Как бы далек и длителен ни был его очередной поход, возвращаясь, он строго спрашивал с тех, кому в свое отсутствие доверил управление государством. Он был въедлив и проверял каждую мелочь, вплоть до гвоздей, пошедших на строительство новой мечети. Не потому, что не доверял людям, которые были преданы ему душой и телом, а потому, что иначе не мог. Он не был скуп, просто империя являлась детищем его жизни, единственным достоянием, которое он хотел передать внукам. Не сыновьям, а внукам. Ибо было ему пророчество, что семьдесят поколений его потомков будут царствовать после него. Он создавал империю для них, а не для себя.

* * *

Тимур охотился и пировал два дня подряд – краткая передышка перед грядущим походом в Индию, где много золота и его нужно взять. Два дня пиров – сущая безделица. Он мог пировать неделями, если была к тому охота, и притом сохранять трезвую голову. Он охотился, пировал и менял резиденции – не мог долго сидеть на месте, словно постоянно находился в походе, не прекращающемся ни на миг.

С коня Тимур соскочил сам. Нелегко это сделать, когда правая нога, ужаленная в молодости сеистанской стрелой, с той поры так и застыла полусогнутой. И правая рука тоже не гнулась в локте. За годы он настолько свыкся со своим увечьем, что не замечал его. И горе было тому, кто с дури сунулся бы помочь ему сойти с седла.

Он захромал по садовой аллее, делая широкую отмашку правой рукой. Скособоченная долговязая фигура подпрыгивала на каждом шагу, лишь голову Тимур держал гордо и прямо, выпятив рыжую с проседью бороду.

Свита потянулась следом. Тимур был выше всех минимум на голову – за глаза его звали не только Хромым, но и Длинным.

– Дедушка! – зазвенел высокий мальчишеский голосок.

По аллее вприпрыжку несся Улугбек, прислуга едва поспевала за ним. Мальчик с ходу наскочил на Тимура и зарылся лицом в кафтан, вдохнув приятный запах лошадиного пота и степного ветра.

– Славная была охота, дедушка? – звонко спросил Улугбек и, не дожидаясь ответа, зачастил: – А у нас сегодня такое приключилось… Я убежал в сад и увидел там его. Я подумал, что он дэв, и страшно испугался. А бабушка сказала, что он не дэв, а юродивый. Он просто в сад забрался. Он такой громадный, с красной кожей и очень сильный. Прямо как ты. И глаза у него зеленые, как у тебя. Я на него с кинжалом напал. Я бабушку защищал, а он ничего мне не сделал. Правда, я храбрый? Он такой сильный: махнет рукой – и нукер вверх тормашками летит. Они его обидели и испугали. А он странный и смешной… Я никогда таких, как он, не видел… Бабушка хочет, чтобы он ушел, а я – чтобы остался… У меня будет самый настоящий дэв. Я его так и назову: Дэв. Ни у кого нет своего дэва, а у меня будет. Пусть он останется, дедушка, а? Почему бабушка сначала сказала, что он юродивый, а теперь молчит и сердится, когда я о нем спрашиваю?

Рыжие брови Тимура сошлись у переносья. О ком ему рассказывает Улугбек?

– Погоди, Улугбек, – остановил Тимур поток слов, льющихся из мальчика. – Пойдем. Расскажи все с самого начала. Спокойно расскажи. Я пока ничего не понял из того, что ты мне тут наговорил. Ведь ты же царевич, а трещишь, как базарная торговка.

• Предыдущая
• 9/76
• Следующая