Сэру Филиппу, с любовью - Куин Джулия - Страница 20
- Предыдущая
- 20/69
- Следующая
Это ощущение казалось Элоизе странным, восхитительным и немного пугающим.
И оно же странным образом вселяло в Элоизу уверенность. Стало быть, все-таки не зря решилась она на этот сумасшедший поступок — убежать из дома в глухую ночь в надежде на счастье с мужчиной, которого никогда не видела. Во всяком случае, Элоиза все еще не могла сказать определенно, был ли ее поступок ошибкой. Ведь иногда случается, что какой-нибудь безумный шаг оказывается в конечном счете более верным, чем холодный расчет.
И уж конечно, Элоизе совсем не хотелось вернуться в Лондон разочарованной, объясняться с родными, оправдываться и выглядеть при этом полной идиоткой.
Элоиза уже успела убедиться, что Филипп, может быть, и не так красноречив, как ей хотелось бы, но, во всяком случае, умеет быть вполне приятным собеседником.
Элоиза по-прежнему не могла бы сказать, что хорошо знает своего нового знакомого. Но то, как Филипп отнесся к ее проделке с рыбой, уже говорило ей о многом. Во-первых, он не так уж сильно связан всеми этими светскими условностями. Будь на месте Филиппа кто-нибудь из представителей лондонского высшего света, он наверняка пришел бы в ужас от поступка Элоизы — не потому, что она посмела издеваться над несчастными детьми, а потому, что в свете подобное поведение считается неприличным. Во-вторых, сэр Филипп, узнав о мести Элоизы, не встал на защиту своего отпрыска — значит, родительский инстинкт все-таки не заглушает в нем чувства справедливости и простирается не настолько, чтобы считать, что его ребенок заведомо прав.
Элоиза, с удовлетворением отметила про себя, что, похоже, она уже начала производить хорошее впечатление на своего возможного жениха. Чем черт не шутит? Да, предложение, или, скорее, если можно так выразиться, предложение предложения сэра Филиппа было довольно дерзким, но ведь нельзя сказать, чтобы они совсем уж не знали друг друга — как-никак все-таки год переписки…
— Мой дед, — произнес Филипп, указывая на большой парадный портрет.
— Симпатичный мужчина, — проговорила Элоиза, хотя в полумраке не могла рассмотреть портрет как следует. Она перешла к другой картине. — А это, по-видимому, ваш отец?
Филипп кивнул. Элоиза с удивлением отметила, что губы его при этом дрогнули.
— А ваш портрет здесь есть? — спросила Элоиза, чтобы избежать вопросов об отце, о котором Филиппу почему-то явно не хотелось говорить.
— Он там.
Элоиза последовала за Филиппом и вскоре увидела портреты двух мальчиков. Один, лет двенадцати, очевидно, и был Филиппом в детстве, другой, постарше, — его братом.
— А что случилось с вашим братом? — осторожно спросила она, предположив, что того, видимо, уже нет в живых — иначе бы Филипп, как младший, не унаследовал этот дом и титул баронета.
— Ватерлоо, — коротко ответил Филипп.
Элоиза дотронулась до его руки. Жест был неосознанным — в нем была инстинктивная, извечная женская, материнская жалость.
— Как жаль! — проговорила она. С минуту Филипп молчал.
— Никому не было так жалко его, как мне, — наконец, сказал он едва слышно.
— Как его звали? — спросила Элоиза.
— Джордж.
— Вы тогда, должно быть, были еще очень молоды, — проговорила Элоиза, мысленно подсчитывая, сколько лет было Филиппу в 1815 году.
— Мне тогда был двадцать один год. Мой отец пережил Джорджа всего на две недели…
Элоиза вспомнила себя в двадцать один год. Уже тогда вокруг поговаривали о том, что ей пора выходить замуж — девушка из приличной семьи к этому возрасту уже должна быть замужем, так принято в свете. Тогда Элоиза и сама всерьез думала, что она уже взрослая, но теперь, с высоты прожитых лет, ей казалось, что двадцать один — слишком юный возраст, чтобы взваливать на себя бремя семейной жизни.
— Марина сначала была помолвлена с Джорджем, — произнес Филипп.
С губ Элоизы сорвался вздох, рука ее отпустила руку Филиппа.
— Я не знала, — проговорила она.
— Теперь это уже не важно, — пожал он плечами. — Хотите увидеть ее портрет?
— А он здесь есть? Хочу!
Элоиза ответила так не из вежливости — ей действительно вдруг захотелось увидеть портрет Марины — в конце концов, они ведь были сестрами, хотя и четвероюродными, и в последний раз виделись много лет назад. Марина и Элоиза были ровесницами и одно время довольно часто встречались на семейных празднествах, но сейчас Элоиза, как ни напрягалась, не могла толком вспомнить, как Марина выглядела — в памяти всплывал лишь смутный образ с темными волосами и светлыми — должно быть, голубыми, — глазами. Как бы то ни было, близкими подругами они с Мариной никогда не были. Даже тогда, когда им было примерно столько же, сколько Оливеру и Аманде сейчас, уже было видно, какие они разные. Элоиза была бойким, подвижным ребенком, с характером, пожалуй, скорее мальчишеским — лазала по деревьям, лихо съезжала по перилам, всегда ввязывалась во все игры и забавы своих братьев и сестер. Марина же была тихой, задумчивой девочкой. Элоизе вспомнилось, как однажды она тащила Марину за руку, пытаясь вовлечь в какую-то игру, но та предпочла сидеть в уголке с книжкой. Хотя у Элоизы создалось впечатление, что и читать-то эту книжку Марина вовсе не читала — та почему-то все время была открыта на тридцать второй странице. Элоиза сама не знала, почему этот странный эпизод из детства так врезался ей в память. Должно быть, потому что она, девятилетняя, тогда была не на шутку удивлена: как можно в такой погожий, солнечный день сидеть в душном, темном углу с книжкой, которую к тому же и не читаешь?
— Вы помните ее? — словно прочитав ее мысли, спросил Филипп.
— Довольно смутно. — Элоиза не стала рассказывать Филиппу про эту самую тридцать вторую страницу, хотя не могла бы объяснить, почему. Возможно, потому, что этот эпизод с книжкой был, собственно, единственным отчетливым воспоминанием Элоизы о Марине.
Филипп подвел Элоизу к портрету. Живописец изобразил Марину сидящей на диване в красном платье, пышные юбки которого занимали собой едва ли не все пространство картины. На коленях ее сидела Аманда — разумеется, на картине она была младше, чем теперь. Оливер стоял рядом в позе, которую обычно заставляют принять ребенка, — мрачный и серьезный, словно маленький взрослый.
— Она была красивая, — проговорила Элоиза.
Филипп молчал, неотрывно глядя на портрет покойной жены.
“Любит ли он все еще ее? — думала Элоиза. — Любил ли он ее когда-нибудь?”
Она решила, что это совсем не очевидно. Марина вначале была помолвлена с Джорджем — скорее всего, тоже не по любви, а из каких-нибудь соображений, связанных с титулом или деньгами. Филипп как бы получил невесту брата в наследство вместе со всем, что изначально причиталось Джорджу. Так что, возможно, о любви здесь речь не шла. Впрочем, могло быть и так, что Филипп полюбил ее позднее, уже после женитьбы…
Филипп продолжал стоять неподвижно, и Элоиза смотрела на его профиль. То ли в выражении его лица появилось что-то необычное, то ли тени на него падали как-то по-особому, но Элоизе вдруг невыносимо захотелось отвести взгляд от Филиппа, словно она подсматривала за чем-то, не предназначенным для постороннего глаза, — и в то же время что-то неудержимо притягивало ее взгляд к его лицу. Трудно было догадаться, что именно Филипп чувствовал, но ясно было одно — он до сих пор не оправился от смерти жены. Со дня ее смерти прошел год — срок, считающийся в свете достаточным для окончания траура. Но достаточный ли для того, чтобы изгладить из памяти скорбь по безвременно ушедшему любимому человеку?
Филипп обернулся и, встретившись взглядом с Элоизой, явно почувствовал себя неловко и опустил глаза. Элоизе тоже стало не по себе — они с Филиппом стояли футах в десяти друг от друга, но ей странным образом казалось, будто она прижимается к нему всем телом. Элоизе хотелось немного отойти, но она словно приросла к месту. Чтобы как-то разрядить обстановку, девушка перевела взгляд на портрет Марины, но от этого не почувствовала себя более уютно.
- Предыдущая
- 20/69
- Следующая
