Когда он был порочным - Куин Джулия - Страница 32

• Предыдущая
• 32/70
• Следующая

— Необходимо показать всем, как высоко ты его ценишь, — сказала Софи. А затем шутливо добавила: — Если, конечно, ты не ценишь его низко.

— Ну что за глупости! — воскликнула Франческа и вздохнула. Софи была права. Софи всегда была права, когда речь шла о соблюдении приличий. Надо действительно пойти и поговорить с Майклом. Он заслужил, чтобы по возвращении его приветствовали в Лондоне, официально и публично, как бы ни смешно было ей сейчас идти приветствовать человека, за которым она ухаживала во время приступов малярии все последнее время. Ей просто не слишком было приятно пробиваться сквозь толпу его обожательниц.

Прежде ей всегда казалось забавным, что у Майкла репутация сердцееда. Возможно, потому, что она была далека от всей этой светской суеты. Это была лишь маленькая семейная шутка, для них троих — для нее, Джона и Майкла. Майкл никогда не относился серьезно к своим женщинам, ну и она тоже считала это пустяками.

А теперь она не могла смотреть на это сверху вниз, с высоты своего положения счастливой и благополучной замужней женщины. И Майкл теперь был уже не прежний Веселый Повеса, беспутный шалопай, чье положение в обществе зиждилось на остроумии и обаянии.

Теперь он был графом, а она вдовой, и внезапно она почувствовала себя очень маленькой и беспомощной.

Разумеется, его вины в том вовсе не было. Она прекрасно это понимала, как и то, что… одним словом, когда-нибудь он станет какой-то женщине кошмарным мужем. Но почему-то она никак не могла подавить вскипавший в душе гнев — не на него, а на всех этих окруживших его хихикающих особ.

— Франческа? — окликнула ее Софи. — Хочешь, кто-нибудь из нас пойдет с тобой?

— Что? Ах, нет, не надо. — Франческа чопорно выпрямилась, смущенная, что ее застали за тем, что она витает в облаках, и заявила твердо: — Я вполне способна заняться Майклом сама. — Она сделала два шага по направлению к нему, затем обернулась к Кейт, Софи и Элоизе и добавила: — После того, как займусь собой.

И с этими словами повернула к дамской комнате. Если уж ей предстоит улыбаться и вести вежливые беседы в кругу этих жеманниц, осаждавших Майкла, то лучше делать это, не переминаясь с ноги на ногу от нетерпения.

Но, удаляясь в направлении дамской комнаты, она расслышала, как Элоиза негромко проговорила:

— Трусиха.

Франческе потребовалось все ее самообладание для того, чтобы не обернуться и не отпустить в ответ какую-нибудь колкость.

Самообладание, ну и еще мысль о том, что Элоиза, увы, права.

Как же унизительно было сознавать, что она способна струсить! Да еще перед кем — перед Майклом!

Майкл углядел Франческу в толпе, едва лишь вошел в бальный зал. Она стояла в дальнем конце зала со своей сестрой и невестками. На ней было синее платье, и волосы были уложены по-новому.

И уход ее он также заметил сразу же, как и то, что вышла она в двери северо-западной стороны, то есть, надо думать, направилась в дамскую комнату, которая, как ему было отлично известно, располагалась в конце коридора.

«Хуже всего, — подумал Майкл, — что точно так же я замечу и ее возвращение». Со стороны казалось, что он занят оживленной беседой с полудюжиной дам, каждая из которых пребывала в уверенности, что его внимание полностью поглощено их маленьким кружком.

Это было как болезнь, как какое-то мучительное шестое чувство. Он не мог находиться в том же помещении, что Франческа, и не знать, где именно она в данный момент. Так было с их первой встречи, и единственное, что делало ситуацию сколько-нибудь переносимой, — это то, что сама Франческа об этом не подозревала.

Вот что ему больше всего нравилось в Индии — так это что там не было Франчески. В Индии ему не приходилось постоянно знать, где она. Но мысль о ней все равно преследовала его. Время от времени ему случалось вдруг увидеть каштановые кудри, которые отливали в свете свечей точно так же, как у нее, или вдруг услышать женский смех, который на мгновение казался ее смехом. У него перехватывало дыхание, и он принимался искать ее, несмотря на то что прекрасно знал, что ее нет рядом.

Это был сущий ад, и обычно после такого трудно было удержаться и не выпить как следует. Или не отправиться в постель с очередной любовницей.

Или не совместить то и другое.

Но это ушло в прошлое, теперь он снова был в Лондоне и сам удивился, до чего же легко вошел в свою прежнюю роль бесшабашного покорителя сердец. Мало что изменилось в городе — ну да, появились кое-какие новые лица, но в общем свет остался прежним. Празднество в честь дня рождения леди Бриджертон оказалось таким, каким он и предполагал, хотя следовало признать, что он слегка опешил, когда понял, до какой степени дикое любопытство вызвало его возвращение в Лондон. Оказалось, что Веселый Повеса стал теперь Скандальным Графом, и в первые же пятнадцать минут его пребывания на балу не менее восьми светских маменек атаковали его с целью добиться благосклонности и представить ему своих прелестных незамужних дочерей.

Он и сам не понимал, смешно это все или ужасно.

Скорее все-таки смешно, решил он наконец, по крайней мере пока. Но на следующей неделе это наверняка покажется ему ужасным.

После еще пятнадцати минут непрерывных представлений и весьма слабо завуалированных предложений (к счастью, от вдов, а не от дебютанток и их мамаш) он объявил, что намерен найти хозяйку бала, и, извинившись, покинул эту толпу.

И тут показалась она, Франческа. Чуть ли не в противоположном конце зала, разумеется, а значит, если он хочет поговорить с ней, придется ему проталкиваться сквозь эту дурацкую толпу. А Франческа выглядела в своем темно-синем бальном платье так прелестно, что дух захватывало, и тут он сообразил, что разговоры о новом гардеробе были не случайны и видит он ее не в привычном полутрауре сейчас впервые.

И его снова как громом поразило. Так она наконец сняла траур. Она собирается замуж. Она будет смеяться, и флиртовать, и носить синее, и найдет себе мужа.

И все это, вероятно, случится в течение месяца. Как только ее намерение выйти замуж снова станет общеизвестным, от мужчин отбою не будет. Да и как можно было не желать жениться на Франческе? Может, она и была не столь юна, как прочие особы на выданье, но было в ней нечто такое, чего не было у дебютанток, — искрометность, живость, умный блеск в глазах, от которого ее красота только выигрывала.

По-прежнему в одиночестве, она стояла в дверях. Удивительно, но, похоже, никто другой не заметил ее появления, так что Майкл решил, что прорвется сквозь толпу и поговорит с ней.

Но она увидела его раньше и не то чтобы улыбнулась, но губы ее шевельнулись, и в глазах сверкнуло узнавание, и она пошла к нему, а у него занялось дыхание.

Чему тут было удивляться? А он был вне себя от удивления. И всякий раз, когда он думал, что знает о ней все, что малейшая деталь ее облика и личности запечатлена навек в его памяти, что-то внутри ее вдруг мерцало, и она менялась, и он чувствовал, что влюбляется сызнова.

Никогда ему не убежать от этой женщины. Не спастись от нее и не обладать ею. Даже теперь, когда Джона больше нет, это все равно невозможно, все равно дурно. Слишком сложно все. Слишком много всего произошло. Никогда бы он не смог избавиться от чувства, что все-таки украл ее у брата.

Хуже — что он всегда желал украсть ее.

Он поспешил ей навстречу и, приблизившись, проговорил:

— Франческа! Как я рад видеть тебя!

— И я рада видеть тебя, — ответила она. Затем улыбнулась весело, и у него неожиданно возникло чувство, что она смеется над ним. Но какой смысл был показывать это? Он бы только лишний раз продемонстрировал, насколько чутко реагирует на малейшую перемену ее настроения. Так что он только спросил:

• Предыдущая
• 32/70
• Следующая