Рекенштейны - Крыжановская Вера Ивановна "Рочестер" - Страница 23
- Предыдущая
- 23/84
- Следующая
Готфрид тотчас ушел к себе. Тишина и спокойствие ночи возвратили его хладнокровие, но мысль увидеть графиню была невыносима для него. И он решил во что бы то ни стало придумать предлог, чтобы безотлагательно уехать в Рекенштейн; отъезд семьи назначался через две недели. Случай помог ему. Когда на следующий день он увидел графа, то нашел его озабоченным: письма, полученные из замка, извещали его, что разлив реки причинил значительные повреждения, а к довершению этих неприятностей помощник управляющего упал с лошади и лежал, будучи прикован к постели недели на три, по крайней мере.
— Граф, позвольте мне поехать с Танкредом. По вашему указанию я сделаю все нужные распоряжения и до приезда вашего буду наблюдать за всеми работами.
Танкреду же деревенский воздух и большие прогулки будут очень полезны.
— Благодарю вас, Веренфельс, и принимаю ваше предложение, так как оно выводит меня из крайнего затруднения. Но когда вы можете ехать?
— Завтра утром пятичасовым поездом.
— Отлично! Сегодня вечером я дам вам все нужные инструкции.
Вечером, когда все собрались к чаю, Габриэль отсутствовала. Вследствие утомления после бала, она весь день не выходила из своих комнат.
Когда встали из-за стола, Готфрид сказал Танкреду, что он уезжает с ним завтра рано утром и велел ему пойти проститься с матерью. Мальчик был поражен, так как ничего не знал об этом решении, но когда отец повторил ему приказание, он, взволнованный, кинулся в комнаты графини.
Габриэль лежала на кушетке, поглощенная бурными мыслями, когда сын ее, озабоченный, с пылающими щеками, ворвался в ее комнату. При виде обожаемого ребенка лицо молодой женщины просветлело.
— Мама, я пришел с тобой проститься! — кричал Танкред, кидаясь ей в объятия.
— О каком прощании ты говоришь, мой маленький кумир? — спросила молодая женщина, покрывая его поцелуями.
Но когда мальчик сказал ей, что уезжает в Рекенштейн с Готфридом, она побледнела и прижалась лицом к кудрявой головке сына. Она понимала, что значит этот образ действия. И буря любви, смешанной с ненавистью, поднялась в ее душе против энергичного молодого человека, который избегал ее, тогда как она не могла вырвать его из своего сердца.
— Бедный мальчик, отец твой неистощим, придумывая средства разлучить тебя с единственным существом, которое тебя любит; вполне беззащитным он отдает тебя в распоряжение твоего грубого воспитателя, — прошептала Габриэль, и несколько горячих слез скатилось по ее щекам.
Танкред был сильно привязан к матери. В своем детском сердце он был горд своей мамой, такой красивой, снисходительной и так всеми любимой. А потому радость, которую внушало ему предстоящее путешествие, омрачилась; печальные мысли зароились в его голове, и, рыдая, он стал по-своему утешать ее.
— Не огорчайся, мама. Я буду вежлив и прилежен до твоего приезда, чтобы месье Веренфельс не имел повода наказывать меня. А потом, уверяю тебя, что теперь он добр ко мне, а когда он мне рассказывает эпизоды из жизни животных или историю жизни знаменитых детей, то я готов слушать его целую ночь. И, право, я не понимаю, зачем он старается сердить тебя.
Разговор продолжался в том же духе, но, взглянув на часы, мальчик вскрикнул:
— Теперь пусти меня, мама. Месье Готфрид рассердится, если я не лягу скоро спать; он велел мне быть в постели в десять часов, так как завтра надо встать в четыре часа утра.
Танкред вернулся в свою комнату, заплаканный и с огромной бонбоньеркой в руках.
Готфрид тоже только что вернулся к себе. Прощаясь с обоими графами, он просил их засвидетельствовать его почтение графине. Веренфельс укладывал в портфеле бумаги с различными указаниями относительно дел, которые он взял на себя в Рекенштейне и в Арнобурге, когда воспитанник его вошел с покрасневшими глазами и с бонбоньеркой в руках.
— Поди сюда, милый мой, — обратился молодой человек к Танкреду, — и скажи, отчего у тебя такой печальный вид?
Мальчик неохотно подошел.
— Ты плакал? Отчего? Ведь ты, казалось, был так доволен отъездом в замок? — спросил Готфрид, привлекая его к себе.
Отношения между воспитанником и воспитателем заметно улучшились. Поведение Танкреда поправилось, что позволило Готфриду отступить от своей строгости. Он старался развивать мальчика, забавляя его и доставляя ему всякие развлечения, подходящие к его возрасту.
— Да, я был доволен, — отвечал Танкред нерешительным голосом. — Но отчего вы стараетесь непременно рассердить маму? Она сейчас плакала горькими слезами при мысли, что я буду беззащитно предоставлен вашей жестокости.
— Право! Мама плакала. Я очень жалею ее, но не находишь ли ты, что ее опасения преувеличены? Ты отлично себя чувствуешь, несмотря на мою жестокость.
Танкред взглянул на него с простодушным удивлением, затем разразился чистосердечным смехом. Но через минуту, приняв снова серьезный вид, он озабоченно спросил:
— Скажите откровенно, месье Веренфельс, отчего вы ненавидите маму? Она так красива, и все так любят ее. На прошлой неделе я сам видел, как дон Рамон стоял перед ней на коленях и глядел на нее такими глазами, будто хотел ее съесть. Я не понял, что он говорил; что-то такое о смерти, о любви, о разбитом сердце. Но у него был такой смешной голос.
— А что мама отвечала на эти шутки дона Рамона? — спросил Готфрид, охваченный неприятным чувством.
— Она сказала: «Встаньте, дон Рамон, и сядьте на стул, а то я сейчас уйду от вас». Тогда он встал, целовал ей руки и, кажется, плакал. Она рассмеялась и сказала ему: «Потерпите, может быть, потом…» дальше я не помню.
— Танкред, — сказал Готфрид глухим голосом, — не говори никогда никому, что ты мне рассказал, особенно не говори папе и Арно. Это шутки, которых ты не понял, и, дурно перетолкованные, они могут причинить неприятности.
— Хорошо, буду молчать. Но вы мне не сознались, отчего вы ненавидите маму. Она говорит, что вы враждуете с ней из-за меня, но я ведь теперь вежлив и прилежен, за что же вам ссориться? Мама всегда то краснеет, то бледнеет от злости, когда я о вас говорю; а между тем то и дело расспрашивает меня о вас. Я все, все должен ей рассказывать, что вы делаете, что говорите и даже кому пишите. Вы, верно, обидели ее. А, вот и вы теперь покраснели, — воскликнул вдруг Танкред, всматриваясь подозрительно в своего воспитателя.
— Это от удивления, что графиня так дурно судит обо мне, — отвечал Готфрид, вставая. — Могу тебе сказать по совести, что у меня нет ненависти, к твоей матери, и я искренне желаю видеть счастливыми как ее, так и твоего отца. А теперь, милый мой, ступай спать.
Он поцеловал его, и ребенок, снова веселый и беззаботный, таким же искренним поцелуем ответил ему. Но оставшись один, молодой человек еще долго думал о странном и тяжелом положении, в которое поставила его злополучная любовь Габриэли.
На следующий день после приезда в Рекенштейн Веренфельс отправился к судье, с которым вел деятельную переписку в течение зимы. Лицо Жизели озарилось такой радостью при виде его, что у молодого человека не осталось никакого сомнения насчет чувств, которые он ей внушил. Молодая девушка очень похорошела. Ее кроткое личико, чистый, откровенный взгляд голубых, как незабудки, глаз, девственная невинность, которая отражалась во всем ее существе, — все это в первую минуту подействовало на Готфрида, как живительный воздух полей после удушливой атмосферы теплицы.
Но в тишине и уединении ночи он размышлял, сравнивал, строго испытывал свое сердце и не без ужаса признался себе, что незаметно увлекся на опасный путь, привык к тайной заманчивой борьбе с утонченным кокетством, с пылкой страстью, против которой он всегда должен быть настороже.
Готфрид был энергичной деятельной натурой. Он твердо вознамерился жениться на Жизели, чтобы смирить безумную страсть графини к нему. Узнав, что сердце его занято другой, гордая, прихотливая женщина забудет его, а он найдет в обязанностях мужа и отца ограждение от праздных мыслей.
Ему хотелось обручиться до возвращения Габриэли. И вот однажды, когда Танкред, счастливый полученным позволением, пошел с женою судьи в погреб пробовать сыр и помогать ей снимать сливки с молочных кринок, Готфрид воспользовался своим tete-a-tete с Жизелью, чтобы сделать ей предложение. Простыми, прочувственными словами он спросил ее, согласна ли она быть его женой, матерью его маленькой Лилии, будет ли она довольствоваться трудовой и скромной жизнью, которую он мог ей предложить, причем сообщил ей свои планы на будущее. Жизель слушала его, трепеща от счастья и волнения. Подняв на него свои чудные глаза, полные слез, она сказала тихим голосом:
- Предыдущая
- 23/84
- Следующая
