Совершеннолетние дети - Вильде Ирина - Страница 7
- Предыдущая
- 7/114
- Следующая
Потом она немного подросла и уже стеснялась своих детских, наивных чувств к отцу, хотя острое желание прижаться лицом к его лицу не исчезало, даже когда она поступила в пятый класс гимназии.
И вот что теперь довелось ей узнать об отце… Мир от этого показался таким грязным, таким недостойным того, чтобы жить в нем, что она не раз просила Иисуса взять ее к себе.
Теперь она не могла спать по ночам. Звук отцовских шагов по полу, так же как и полная тишина за стеной, равно доводили Дарку до неприятного мрачного отчаяния.
Утром она вставала раздраженная, как бы находясь все время в лихорадочном состоянии, ходила и делала теперь все словно ощупью. Старалась уверить себя, что это не более чем злобная выдумка Мартуси. Но по маме уже все было видно, так что и без помощи Мартуси можно было догадаться, что это правда.
Мама теперь ходила медленнее и была со всеми ласкова. «Что за фальшь — так улыбаться!» — думала Дарка и старалась избегать разговоров с мамой. Мама теперь любила часами просиживать в спальне, закрыв за собой дверь. «А все же она стыдится», — по-своему объясняла это себе Дарка и в душе радовалась маминому смирению.
Как-то раз Дарка влетела в спальню за ножницами. И в тот же миг заметила, как мама испуганно засунула что-то под покрывало. Дарка сделала вид, что ничего не заметила. Покрутилась по комнате и выбежала как ни в чем не бывало.
После обеда мама вышла в огород, Дарка прокралась в спальню и принялась за поиски. Под покрывалом не было уже ничего, кроме наперстка и белых ниток. Она напрасно перетряхивала все в ночных тумбочках. Наконец нашла под маминой кроватью корзиночку с полотном. Развернула и ахнула от удивления: в корзиночке было полно белых и розовых рубашечек. Дарка осторожно, словно это живой ребенок, а не рубашечка, подняла одну двумя пальцами и чуть не вскрикнула: рубашечка как раз впору ее большой кукле, а не ребенку. Она поспешно сложила все обратно и засунула под кровать. Дарка так волновалась, что когда вышла на крыльцо, у нее дрожали руки. Все это такое малюсенькое, такое малюсенькое… Стало горько (хотя Дарка понимала — иначе не могло быть), что мама не посвятила ее в свою тайну, не приобщила к работе. Ведь когда-то для кукол они все шили вместе; советовались, подбирали кружева, выкройки, и столько было радости, столько солнца… Теперь мама все это делает одна. И в тот день Дарка впервые спросила себя: кого бы она больше хотела — братика или сестричку? И не смогла ответить на такой простой вопрос. Просто не знала, кого ей больше хочется.
Представляла, что если это будет мальчик, то в дом придет много смешного. Ведь уже в полтора года ему сошьют штанишки, натянут папину шляпу на самый нос, а Гафия будет припевать:
Появление девочки сулило другие радости: Даркина кукла, ее королева в изгнании, снова вернется на свой трон и обретет все права. Можно будет весь дом заполнить куклами без малейшего ущерба для собственного достоинства — ведь все это будет развлечением для младшей сестренки.
Как бы все это было хорошо, как бы весело было иметь младших братиков и сестричек! Если бы… если бы дети могли появляться на свет без этого… стыда для родителей.
Оттого, что Дарка не спала по ночам, глаза у нее запали, оставив снаружи лишь темные круги. Верно, и лицо осунулось, потому что бабушка снова пыталась пичкать ее какими-то травами.
— Оставьте меня… ну, пожалуйста, оставьте… мне ничего не надо… — отбивалась Дарка, хотя иногда еле сдерживалась, чтобы не выплеснуть бабушке и маме в лицо полный ушат правды.
Бабушка не верила Дарке и все приставала к ней то с молоком, то с зельем, ходила за ней, как пономарь с кадилом за священником.
— Не говори глупостей, если не понимаешь, — взорвалась бабушка однажды, когда Дарка очередной раз клялась, что здорова, и отказывалась пить молоко. — Ты сохнешь на глазах, я уже говорила отцу сегодня, что надо поехать с тобой к доктору.
Дарка посерела. Священник за решеткой исповедальни и врач — это были два человека, которым даже на страшном суде надо говорить правду. Лучше, во сто крат лучше раскрыться перед бабушкой, чем перед совсем чужим человеком. Но как? Как заговорить об этом страшном позоре, который пал на их дом?
— Бабушка… — Дарка замялась. — Бабушка, я что-то хочу сказать… Только мне так стыдно, так страшно… — И не докончила, хлынули слезы и затопили в горле дальнейшее признание.
Потом Дарка обняла бабушку за шею и с закрытыми глазами, вся красная, вспотевшая, проговорила наконец:
— Бабушка, знаете… у мамы будет ребенок… Я знаю, откуда берутся дети… и мне так стыдно, что мама… Мне жить не хочется… как подумаю… что люди скажут о маме…
Может быть, Дарка думала одно, а сказала другое, но бабушка отлично все поняла и только руки заломила. Дарка сразу почувствовала, что погубила себя навеки.
Бабушка вышла из комнаты, оставив Дарку одну на кровати, не сказав ни одного доброго или злого слова.
Дарка лежала навзничь и ждала того, что сейчас должно произойти. Была готова к тому, что в комнату влетят мама, папа, бабушка, соседи, поднимется шум, ее начнут проклинать, выгонят из дома и даже из села… Но теперь Дарке все было безразлично. Она лежала, как покойник, который ждет, пока закроют крышку, потому что гроба ему все равно не миновать. Когда щелкнула задвижка, Дарка быстро скрестила на груди руки и помолилась: «Иисусе, сделай так, чтобы я теперь заснула и больше никогда не просыпалась».
— Дарка! Даруся! — Это был голос мамы.
«Боже, — беззвучно простонала Дарка, — боже, мама тоже плачет…» И в тот же миг на Дарку как бы снизошел ослепительный свет, он согрел ее, а его сияющие лучи растопили все сомнения, все обиды, все печали, весь гнев. Словно распахнулись золотые ворота и они с мамой оказались по ту сторону, в краю счастья и радости. Такой радости, что сердце таяло от нее.
— Дитя мое! — Мама заплакала и так обняла Дарку, словно та все еще была маленьким ребенком. — Дитя мое… бедное мое дитя… что за недоразумение… — Она целовала Дарку и плакала.
Даже если бы мама теперь и не обмолвилась ни словечком, даже если бы она просто вышла из комнаты и больше не вернулась, все равно все было уже прощено и забыто. Потому что любовь, огромная любовь внезапно прорвала все плотины в Даркином сердце и понеслась стремительно, как весенний паводок. Потом они лежали рядом на мокрой от слез подушке, и мама говорила:
— А ты знаешь, почему ты родилась? Ну, знаешь?.. Видишь, не знаешь! Вот мама тебе и скажет: потому что мама и папа любили друг друга… любили и хотели иметь такую, точно такую девочку, как ты… А теперь, когда мама и папа хотят, чтобы тебе не было тоскливо одной, чтоб тебе было с кем жить, когда мы умрем… теперь, когда мы хотим подарить тебе маленького мальчика… ты вдруг плачешь. Ну не смешно ли, Даруся? А ты? Разве ты не хочешь иметь маленького братика? Пузатенького, кудрявого, который станет бегать за тобой, как хохлатая курочка, — помнишь, была у нас такая? — и обо всем спрашивать: «А тё?.. (потому что он, конечно же, не сможет сразу хорошо говорить) А тё?.. А тё?..» Ведь правда, ты хочешь, чтобы у нас был такой маленький карапузик?.. Ага, смеешься? Значит, ты хочешь того же, что мама и папа? Ага, вот и поймали мы теперь птичку! А теперь подумай, ты ведь у меня уже панна-гимназистка, подумай, как бы выглядел мир через сто лет, если бы ни одна мать не родила ребенка? Знаешь, что тогда произошло бы? Мир перестал бы существовать! Да, когда ты вырастешь, у тебя тоже будет ребенок… а мама станет называть его внучком, а у твоего ребенка тоже будет ребенок… и так мы будем жить все даже тогда, когда нас закопают на кладбище… Теперь скажи маме прямо в глаза вместо того, чтобы плакать по углам: ты все еще сердишься на маму? Ну?
Дарка обхватила маму за шею и ответила искренне, как на исповеди:
— Нет, мамочка… нет, и никогда… никогда… этого уже со мной не будет…
- Предыдущая
- 7/114
- Следующая
