Принцип Д`Аламбера - Круми Эндрю - Страница 23

• Предыдущая
• 23/48
• Следующая

Клод Мартинъи — графу де Крильону

12 июня 1776 года

Полагаю, что вы были хорошо знакомы с мадемуазель де Л'Эпинас и знали о ее связи с графом де Гибером, все так называемые достоинства которого стали в полной мере ясны мне только теперь. Мне тяжело называть другом человека, разбившего сердца двух невинных людей (Д'Аламбера и мадемуазель де Л'Эпинас) и считающего это своим триумфом. Его печаль по поводу смерти бывшей любовницы неискренна, а мелкость чувств очевидна. Даже сейчас, когда после смерти мадемуазель де Л'Эпинас прошло так мало времени, он выражает намерение опубликовать ее письма к нему.

Естественно, он покинул ее до кончины. Поиграв с ней около полутора лет, он заявил, что ему пора жениться, и его избранницей стала (как вам, без сомнения, известно) прекрасная мадемуазель де Курсель. Едва ли стоит удивляться тому, что мадемуазель де Л'Эпинас, ослабленная горем и опием, заболела лихорадкой, которая в прошлом месяце унесла ее жизнь.

Возможно ли на самом деле, чтобы Д'Аламбер ничего об этом не знал? Трудно поверить в то, что человек, живший рядом с ней, деливший ее жизнь со своей, не ведал того, что знали столь многие. Однако мне кажется, что дело обстояло именно так, ибо всю правду сказали ему только письма и бумаги, которые он обнаружил после того, как она закрыла глаза и оставила его навеки. Д'Аламберу достались также черновики всех ее писем, которые он теперь вынужден приводить в порядок, и все ответы от мужчин, которые, можно сказать, украли ее у него из-под носа. Может ли кто-либо представить себе боль, с которой соединилось горе его утраты? Он отправил Гиберу письмо (которым тот похвастал передо мной, как охотничьим трофеем), полное негодования, но не смог скрыть боль и отчаяние. Д'Аламбер посвятил жизнь мадемуазель де Л'Эпинас, и все эти годы самоотвержения оказались потерянными, превратившись в сон, рассеявшийся как дым после тяжкого пробуждения. Жизнь прошла зря, и теперь Д'Аламберу остается только одно — ждать последнего убежища могилы.

Он оставил квартиру на улице Бельшасс и переехал в Лувр, заняв апартаменты, положенные ему как постоянному секретарю Академии Наук. Посетителей он не принимает.

Я написал ему, выразив соболезнование по поводу тяжелой утраты, и он в ответ попросил меня предоставить ему любые сведения о жизни женщины, которую, как теперь понял Д'Аламбер, он никогда по-настоящему не знал. Я отослал ему всю имевшуюся у меня корреспонденцию, которая может лишь усугубить его боль, но искренность его просьбы не позволила мне воздержаться от этого. Возможно, вы захотите поступить так же и попросите своих знакомых помочь господину Д'Аламберу. Он отдал многие годы работе над «Энциклопедией», но теперь ему приходится заниматься самыми мучительными в его жизни исследованиями.

Салон мадемуазель де Л'Эпинас был лучшим в Париже, ее смерть означает падение целой империи. Я слышал, что, когда слух о смерти мадемуазель де Л'Эпинас дошел до ее тетки мадам дю Деффан (которой уже за восемьдесят), последняя сказала: «Раньше эта новость опечалила бы меня. Но теперь она для меня ровным счетом ничего не значит».

Жюстина встала и вернулась в гостиную. Посетителя не было, и она не слышала, как он ушел. На стуле осталась лежать рукопись, которую пришелец оставил для Д'Аламбера. Манускрипт назывался «Космография». Жюстина взяла папку и вернулась в кабинет. Скоро должен был вернуться Анри. Его отлучки обычно бывали не слишком долгими.

Д'Аламбер сидел в той же позе, уткнувшись лицом в стол. Пока Жюстина читала, он ни разу не пошевелился. Что с ним? Она прислушалась, но при всем старании не смогла уловить прежнего свистящего дыхания. Она потрясла его за плечо, потом еще раз, сильнее, пока не убедилась наконец, что он мертв. Было похоже, что Д'Аламбер погрузился в благодатный мирный сон.

Жюстина подняла его голову и запрокинула ее, стараясь прямо посадить умершего. Когда она подняла мертвого Д'Аламбера, из его груди вырвался грубый хрип, заставивший женщину испуганно вскрикнуть. Но потом Жюстина поняла, что это был его последний вздох. Как давно он умер? В какой из моментов, когда она сидела у его ног, обрел он свой последний покой? Хотя теперь он сидел прямо, голова его склонилась набок, а к щекам прилипли пряди длинных седых волос. Жюстина вытерла мертвое лицо и усадила Д'Аламбера так, как он сидел сегодня утром, когда писал. Теперь, после всего, что она прочла, Жюстина знала его. Теперь он был для нее больше живым, нежели все шесть лет, что она работала здесь. Как жаль, что она не узнана его раньше.

Жюстина не знала, что делать с документом, который принес незнакомец. Что же касается рукописи Д'Аламбера, то Жюстина поняла теперь, что он писал ее только для себя. Да, она совершила грех, проявив любопытство, но ее уважение к хозяину стало настолько велико, что она решила не допустить, чтобы этот грех повторялся множество раз другими. Она сожжет рукопись. Сожжет Жюстина и письма. Она вынесет все бумаги во двор и будет смотреть, как в небо, превращаясь в прах и дым, станут подниматься обугленные кусочки бумаги. Жюстина понимала, что именно этого захотел бы и сам хозяин. Теперь он знал, что разделил с ней свою боль, и ему не нужен был иной бальзам.

Сейчас она соберет все, но сначала надо дочитать рукопись, ту ее страницу, в которую в момент смерти уткнулся лицом Д'Аламбер.

Бодрствую я или сплю? Я видел свою жизнь или по крайней мере думаю, что это была моя жизнь, хотя как могу я быть уверенным в том, что это действительно моя жизнь, а не чья-то еще? Моя жизнь была трактатом, написанным древней рукой, последовательностью предложений, вытекающих из первоначал, и каждое событие имело свое вечное место, с железной необходимостью обусловленное всеобъемлющей логикой. Трактат этот был написан задолго до того, как я, маленький плачущий ребенок, завернутый в жалкие тряпки, лег на холодные каменные ступени, словно спустившись с неба. Если бы все те уравнения, что направляли течение моей жизни, были придуманы не мной, то нашлась бы другая душа, прошедшая вдоль той же логической цепи, следуя которой я пришел к конечному пункту своего жизненного пути.

Мне кажется, что свет меркнет. Как долго я сижу здесь? Мне становится ясно, как много я забыл. Мое прошлое расплывается позади меня, словно волны, расходящиеся за кормой лодки. Я оглядываюсь назад и вижу, что растраченные годы уплощаются, сливаются и исчезают по ходу долгого пути, пройденного мною в этом мире. Я вижу, как Жюли, Дидро, мадам дю Деффан разлетаются в разные стороны, словно звезды, галактики и огромные туманности первичной темной материи, блуждающие в пустоте холодного пространства. Да, вот я и возвращаюсь в темный холод, давший мне жизнь. Я поднимаю лицо и смотрю вверх. Там темно, но высоко над собой я прозреваю огромный силуэт. Может быть, это женщина, которая нашла меня, завернутого в тряпки и лежавшего на ступенях церкви? Я вижу темную и бесконечную вселенную, яркие пятна крошечных звезд и, наконец, чувствую тепло протянутой к моему лицу руки. Меня не покинут здесь навеки забытым. Есть некая великая любовь, которая спускается на меня из молчаливой тьмы, словно снежинка, и ласково касается моих полуприкрытых век.

Яркий солнечный свет. Я снова ребенок. Со мной мой друг Бернар. Он больше и красивее меня. Его любят все, но этим летом он избирает меня своим фаворитом, и я люблю его за это. Мы играем в песке кусочками мрамора, над нашими головами светит солнце, а песок приятно грет руки. Когда кусочки мрамора ударяются друг о друга, из них сыплется тонкая светлая пыль.

— Кем ты станешь, когда вырастешь, Д'Аламбер? Я смотрю на блестящие кусочки мрамора в песке, видя великие вопросы и глубокие проблемы, жизнь, полную славных достижений, множество жизней, сливающихся и вновь разлетающихся в вечном и бесконечном движении.

— Когда я вырасту, то стану астрономом, — отвечаю я другу, — и открою, что заставляет звезды двигаться. А кем станешь ты, Бернар?

• Предыдущая
• 23/48
• Следующая