Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 87

• Предыдущая
• 87/170
• Следующая

— Законного убийства не существует.

Его преподобие склонил набок голову:

— Что вы хотите этим сказать?

Артур торопливо принялся объяснять:

— Я больше не признаю религии, религии в вашем смысле слова. Но вы говорите о христианстве, об учении Христа. Ну, так вот, я не могу себе представить, чтобы Иисус Христос мог взять в руки штык и воткнуть его в живот германскому солдату или английскому, всё равно. Я не могу себе представить Иисуса Христа, который стоит у английской или германской пушки и десятками уничтожает ни в чём не повинных людей.

Преподобный Лоу покраснел от ужаса. У него был невообразимо шокированный вид.

— Это богохульство, — пробурчал он, обращаясь к Ремеджу.

Но Мэрчисон не мог допустить, чтобы аргумент священника потерпел неудачу. Этот пропахший нюхательным табаком человек захотел похвастать знакомством с священным писанием. Нагнувшись вперёд, с таким же хитрым видом, с каким отвешивал полфунта ветчины, он спросил:

— Разве вы не знаете, что Иисус Христос сказал: «Око за око и зуб за зуб»?

Преподобный Лоу, видимо, почувствовал себя ещё более неловко.

— Нет, — крикнул Артур. — Никогда Иисус не говорил этого.

— Сказал, я вам говорю, — проревел Мэрчисон, — это есть в писании.

Мэрчисон победоносно откинулся на спинку стула. Вмешался Бэйтс, торговец мануфактурой. У него имелся в запасе только один-единственный вопрос, который он непременно задавал всякий раз, и теперь он почувствовал, что пришло время выступить с ним. Поглаживая свои длинные обвисшие усы, он спросил:

— Если бы германец напал на вашу мать, что бы вы сделали?

Артур сделал безнадёжный жест и ничего не ответил.

Снова подёргав себя за усы, Бэйтс повторил:

— Что бы вы сделали, если бы германец напал на вашу мать?

Артур закусил дрожащую губу.

— Как я могу объяснить свои мысли, отвечая на такие вопросы? Может быть, в Германии спрашивают то же самое? Понимаете? Задают тот же вопрос о наших солдатах?

— Что бы вы предпочли — убить германца или дать ему убить вашу мать? — продолжал приставать Бэйтс.

Артур пал духом. Он ничего не ответил, и Бэйтс, по-детски торжествуя, оглянулся на своих соседей.

Наступило молчание. Все сидевшие за столом, видимо, ждали, что скажет Баррас. А Баррас, казалось, ждал самого себя. Он отрывисто кашлянул, прочищая горло. Глаза у него блестели, на скулах выступил лёгкий румянец. Он неподвижно смотрел поверх головы Артура.

— Так вы отказываетесь признать необходимость этого великого народного движения, этой потрясающей мировой борьбы, которая требует жертв от всех нас?

Когда заговорил его отец, Артур снова почувствовал, что дрожит, и сознание своей слабости парализовало его. Он страстно хотел быть спокойным и смелым, решительным и красноречивым. А вместо этого у него тряслись губы, и он способен был только пролепетать, заикаясь:

— Я не могу признать необходимостью то, что людей гонят гуртом резать друг друга, то, что во всей Европе морят голодом женщин и детей. В особенности, когда никто в сущности не знает, для чего все это.

Краска выступила ещё резче на лице Барраса.

— Эта война ведётся для того, чтобы навсегда покончить с войнами.

— Это самое говорилось всегда, — воскликнул Артур зазвеневшим голосом, — и это самое будут твердить, чтобы заставить людей убивать друг друга, когда начнётся следующая война.

Ремедж беспокойно заёрзал на месте. Он взял перо, лежавшее перед ним, и начал тыкать им в стол. Он привык в Трибунале к более решительным действиям, и затягивание допроса его раздражало.

— Прекратите эту канитель, — бросил он тихо и злобно, — и давайте ближе к делу.

Баррас, в прежнее время всегда презрительно отзывавшийся о Ремедже, не выказал никакого возмущения, когда тот перебил его. Он по-прежнему сохранял бесстрастие статуи. И только барабанил пальцами по столу.

— Какова истинная причина вашего отказа вступить в армию?

— Я уже вам объяснял, — отвечал Артур и быстро перевёл дыхание.

— Боже праведный! — вмешался опять Ремедж. — О чём он толкует? К чему все эти выверты! Пускай говорит прямо или держит язык за зубами.

— Изложите свои мотивы, — сказал Артуру преподобный Лоу с чем-то вроде покровительственной жалости.

— Я не могу сказать больше того, что я уже сказал, — возразил Артур, понижая голос. — Я протестую против того, чтобы несправедливо и напрасно жертвовали жизнью людей. Я не буду принимать в этом участия ни на войне, ни где-либо в другом месте. — Произнося эти слева, Артур не сводил глаз с отца.

— Господи, боже мой! — опять вздохнул Ремедж. — Что за дикий образ мыслей.

Тут произошло замешательство. На хорах встала какая-то женщина, маленькая, деловитая, спокойная. Это была вдова «Скорбящего», и она прокричала звучным голосом:

— Он совершенно прав, а вы все не правы. «Не убий». Вспомните это — и войне завтра же наступит конец!

Сразу же поднялся рёв, целая буря протестов. Несколько голосов завопило:

— Позор!

— Замолчите!

— Выведите её!

Миссис «Скорбящую» окружили, подталкивая к двери, и выпроводили из зала.

Когда порядок был восстановлен, капитан Дуглас громко постучал по столу.

— Ещё одно такое нарушение тишины, — и я велю очистить зал!

Он повернулся к своим коллегам. При разборе каждого дела наступал момент, когда следовало собрать воедино разрозненные силы всей комиссии и быстро привести дело к надлежащему концу. А здесь оно явно зашло чересчур далеко. Дуглас слушал Артура с плохо скрытым пренебрежением. Это был грубый невежда, выслужившийся из сержантов, деспот с суровым лицом, толстой кожей и типично казарменным складом ума. Обратившись к Артуру, он отрезал:

— С вашего позволения, подойдём к вопросу с другой стороны. Вы заявили, что не желаете воевать. А вы учли, чем это вам грозит?

Артур сильно побледнел, инстинктивно ощущая мрачную враждебность, как бы исходившую от Дугласа.

— Это не изменит моего решения.

— Так. Но всё же вы ведь не хотите сидеть в тюрьме два или три года?

В зале гробовая тишина. Артур сознавал, что на нём сосредоточено внимание всей толпы. Он подумал: «Неужели всё это происходит на самом деле? И это я стою здесь, в таком ужасном положении?»

Наконец, он сказал устало:

— Сидеть в тюрьме мне столько же хочется, сколько большинству солдат — сидеть в окопах.

Взгляд Дугласа стал ещё жёстче. Он сказал, повысив голос:

— Они идут туда, так как считают это своим долгом.

— Может быть, и я считаю своим долгом идти в тюрьму.

Слабый вздох пронёсся в толпе на хорах. Дуглас сердито посмотрел туда, затем оглянулся на Барраса. Он пожал плечами и одновременно с этим бросил бумаги на стол жестом, говорившим: «К сожалению, это безнадёжный субъект».

Баррас сидел, выпрямившись в кресле, в позе застывшей суровости. Он озабоченно провёл рукой по лбу. Казалось, он прислушивается к тому разговору вполголоса, который вели между собой сидевшие за столом. Наконец он сказал сухо-официальным тоном:

— Я вижу, все вы разделяете мою точку зрения. — И поднял руку, призывая к молчанию.

Объявили минутный перерыв, затем, среди того же гробового молчания, Баррас, по-прежнему глядя поверх головы Артура, прочёл приговор:

— «Трибунал, внимательно рассмотрев ваше дело, — начал он обычной формулой, — не нашёл возможным освободить вас от военной службы». — Тотчас раздался взрыв аплодисментов, долгое и громкое «ура», и секретарь Раттер не отдал распоряжения навести порядок. Какая-то женщина крикнула с хоров:

— Правильно, мистер Баррас! Правильно поступили, сэр!

Капитан Дуглас перегнулся через стол и протянул ему руку. Остальные члены Трибунала сделали то же самое. Баррас всем по очереди пожал руки, внушительно, но несколько рассеянно. Он смотрел на хоры, откуда ему рукоплескали и откуда прозвучали слова той женщины.

Артур всё стоял посреди зала с вытянувшимся, серым лицом, поникнув головой. Казалось, он ждал чего-то, что должно сейчас произойти. Он переживал мучительную реакцию. Как бы стремясь перехватить взгляд отца, он поднял голову. Дрожь пробежала по его телу. Он повернулся и вышел из зала.

• Предыдущая
• 87/170
• Следующая