Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/53
- Следующая
— Я подключил,— пискнул Мишка.
Это было такое очевидное вранье, что ребята хмыкнули, а Ноль Нолич даже ухом не повел.
— Не старайся, Мишка, ничего не выйдет,— сказал Зуб. Сказал на свою голову.
В следующую секунду мастер схватил его за шиворот и, не обращая внимания на визготню Мишки Ковалева «это не он», поволок хулигана Зубарева прямо к директору.
Вечером того же дня Зуб без единого слова дал мокрогубому Крутько в ухо.
— Ладно, ладно,— заныл тот,— ты за это ответишь. Все свидетели.
А Зуб по привычке лег обутым на свою кровать, отвернув в ногах матрац, и больше не обращал внимания на Крутько. Когда тот вышел, Мишка таинственным шепотом сообщил Зубу:
— Слышь, Юра, когда Ноль Нолич спрашивал, кто подключил, Крутько на тебя смотрел. Он всегда так.
Зуб помолчал и спросил:
— А ты куда смотрел, когда Крутько на меня смотрел?
— Я?—растерялся Мишка.—Я... на него смотрел.
Зуба это развеселило.
3
Так оно и шло, так оно и ехало. Время от времени на вошедшего в какую-нибудь комнату обрушивался поток холодной воды. Иногда кто-то вытаскивал из своего кармана дохлую мышь или обнаруживал, что ночью в его ботинок ненароком помочились. Крутько всегда оставался в стороне, а Зуб не очень артачился, когда его в очередной раз брали за шиворот. И его по привычке брали за шиворот даже тогда, когда все это происходило не в его комнате. Конечно, неприятно, когда тебя берут за шиворот, но ведь кому-то надо отвечать...
Незадолго до летних каникул Зуб решил проучить скользкого Крутько. Задумал он это недурно. Но поток воды по ошибке хлынул на Ноль Нолича, который всегда появляется некстати. Зуб был настолько ошарашен преследующим его невезением, что не стал дожидаться, когда с мастера стечет вода.
— Это я,— мужественно заявил он.
Что тут началось! Зуба уже считали выгнанным из училища. Но ему тогда первый раз крупно повезло: на следующий день мир узнал, что в космос полетел Юрий Гагарин.
Училище вопило от восторга и ходило на головах, вылавливало всех Юр и качало до появления у них морской болезни. Директор тоже возбужденно колыхался, был вне себя от радости и великодушно простил Юрия Зубарева, поскольку считал, что выгонять из училища человека с таким именем по меньшей мере аполитично.
Примерно к тому времени относится дикое увлечение училищных весельчаков — делать «велосипеды», от которых между пальцами ног у спящих остаются страшные волдыри. Однажды в детдоме увальни из старших классов состроили Зубу такую шутку. Месяц мучился с ногой. Поэтому, когда он увидел плачущего над своим волдырем Мишку Ковалева, глаза у него сделались бешеными.
Крутько он догнал у пруда, за два километра от училища. Пустив ему красную юшку, он пообещал проделывать это по возможности чаще. Интерес к «велосипедам» сразу пошел на убыль и вскоре совсем пропал.
Что до самих ребят, то они Зуба уважали. А кто особого уважения не питал, тот просто остерегался с ним связываться. Природа не поскупилась на материал, когда кроила этого парнишку. Многие в училище завидовали его по-взрослому перекатистым мускулам и крутым кулакам. Конечно, иной раз и ему крепко доставалось, когда дело доходило до хорошей драки. Но он не осторожничал, если чувствовал за собой справедливость,— а вдруг, мол, не одолею.
Паренька этого уважали, и многие не прочь были бы с ним дружить. Мишка Ковалев, так тот с первых дней тянулся к нему. Хлипкий и довольно робкий Мишка больше всего на свете ценил то, чем сам был обделен — силу и смелость. Только Зуб упорно не замечал Мишкиной привязанности. Правда, он покровительствовал ему, но только как слабому. А дружбой это нельзя было назвать. Да и другим он не отдавал особого предпочтения.
А еще была у Зуба никому не понятная в группе странность. Ни с того, ни с сего он скучнел, вовсе отмахивался от ребят, а потом, ни у кого не спросясь, уходил в город. Иногда появлялся в училище только на следующий день все такой же молчаливый. Оживал он через день-другой.
Где он болтался, никто не знал, а расспрашивать было бесполезно. Мишка Ковалев объяснял это просто: ничего, мол, удивительного нет, просто характер у него так устроен, что иногда ему нужна полная свобода. Все решили, что Зубу действительно надо иногда послоняться по городу.
Конечно, воспитатели, особенно Ноль Нолич, были не в восторге от этого Зубова «устройства». Но они, видать, с самого начала решили, что рано или поздно Зубарева турнут из училища, поэтому нет особого смысла тратиться на подобного рода психологические загадки.
Словом, не успев испечься в училищном пироге, этот паренек оказался чем-то вроде отрезанного ломтя. Бывает иногда, чего уж там...
А между прочим, никакого особого «устройства» в Зубовом характере в помине не было. Будь ребята повнимательнее, они бы, наверняка, заметили одну закономерность: Зубово исчезновение совпадает с теми днями, когда ребятам особенно часто приходят посылки и письма из дома. Посылки эти приходят с маминым теплом, которого Зуб никогда не знал, но о котором мечтал с тех пор, как помнит себя. Когда Зуба угощали чем-нибудь домашним, у него было такое чувство, словно он крадет чужое, неположенное ему в жизни родительское тепло,
Было тут и другое. Однажды в детдоме, когда он учился в первом классе, объявились родители одного мальчишки. Этот счастливый случай взбудоражил детдом. Зуб твердо решил, что за ним тоже должны приехать. Ночами, укрывшись с головой одеялом, он представлял себе, как это произойдет. Иногда он засыпал со слезами на глазах, а заснув, долго счастливо улыбался.
С восьми лет, с той самой поры, Юра Зубарев стал бегать на железнодорожную станцию встречать поезда. С годами он разуверился в том, что его родители живы, вернее, окончательно поверил, что их нет. Однако привычка встречать поезда осталась. И в Луково он не изменил этой привычке.
4
...— Там и сторожить-то нечего,— уговаривал Санька Крутько. Оглянувшись по сторонам, он шепнул:— Я сала возьму, вдвоем пошамаем.
— Шел бы ты в сарай со своим салом!— зыркнул на него Зуб.— Куркуль.
Санька покраснел. В общежитии все знали, какой он прижимистый. Придет ему посылка из дома— ни с кем не поделится. Спрячется в дровяной сарай и лопает втихомолку.
Зуб обдумывал, стоит ли клевать на Санькину авантюру, а язык тем временем как бы сам собой вспоминал вкус антоновки,
— Ну что, слабо?—презрительно растянул свои мокрые губы Санька. Это был последний козырь, потому что Зуб никогда слабаком себя не выказывал.— Как хочешь, без тебя охотники найдутся, не такие, как ты.
Зуб сглотнул слюну.
— Ну гляди, нарвемся на сторожа, умоешься у меня!
И он показал Саньке свой шершавый кулак. Тот стерпел, только беспокойно шмыгнул носом. Потом спросил:
— Пацанов поманить?
— Салом будешь манить?
— При чем тут сало? Далось всем это сало...
Крутько шустро обежал комнаты и подбил еще человек семь любителей отряхивать колхозные сады. Мишку Ковалева он и не звал, поскольку — слабак. Но тот узнал, что Зуб тоже собирается, и сам напросился.
Ребятня быстро сдернула наволочки с подушек — воровать так уж воровать! Засунув их в карманы форменных милистиновых штанов, оравушка двинула за город.
Улица кончалась одноэтажными училищными корпусами. Дальше начинались широкие поля, за ними — пруд, куда ребятня бегала купаться. Еще дальше, за двумя лесополосами, раскинулся колхозный сад. До него километров пять, не меньше.
Шли по невспаханному еще жнивью. Дурачились, толкались, делали друг другу подножки. Когда это надоело, начали рассказывать всякие небылицы. Мишка Ковалев был до них падок, медом не корми. Спорили, в самом ли деле препо-
даватель материаловедения Степан Ильич — гипнотизер, или зря на него наговаривают. Санька Крутько утверждал, что гипнотизер. Ему якобы ребята из прошлого выпуска рассказывали. Будто один довел Степана Ильича до каления, он взял и прямо на занятии загипнотизировал его — поставил стоять столбом, чтоб другим не мешал.
- Предыдущая
- 2/53
- Следующая
