Эмигрант с Анзоры - Завацкая Яна - Страница 6
- Предыдущая
- 6/107
- Следующая
Зай наклонился ко мне.
– Ну, двести восемнадцатый, – сказал он задушевным тоном. – А ведь еще не поздно. Давно тебя били-то?
– В прошлом году, – сказал за меня кто-то другой, я услышал свой голос как сквозь пелену.
– Помнишь, каково это?
– Помню.
– Ну что, может, еще переиграем?
– Нет, – прошептал я. И тогда Зай ударил.
Позвоночник у меня просто выдрало из спины, с кровью, с кожей, и какие-то железные лапы стали ломать каждый позвонок в отдельности, и волны боли отдавались по всему телу, до кончиков пальцев, особенно – в голову от затылка. Удар должен длиться не больше двух секунд, но для меня все это длилось не меньше часа, наверное. Тяжело дыша, я упал на вывернутых руках, почти коснувшись головой кюветы.
Зай ударил во второй раз. Когда я смог осознать еще что-то, кроме боли, меня уже выворачивало – во рту стоял вкус перловки с желчью и почему-то кровью, и весь мой скудный ужин мигом оказался на дне кюветы. Зай заботливо дождался, пока я проблююсь, и потом только ударил в третий раз.
Обычно и назначают два-три удара, потому что после третьего человек гарантированно теряет сознание. Я очнулся от резкого запаха нашатыря.
– Пришел в себя? – спросил Зай. – Продолжим?
После четвертого удара зрение у меня выпало. И дар речи я, кажется, вообще потерял. Хотел сказать Заю, что хватит, что я ослеп, и он не имеет права меня калечить. Но вырвалось только какое-то мычание. И кричать я уже не мог почему-то. Первый удар я еще как-то вытерпел молча – не понимаю, как, но вытерпел, поэтому, видимо, и губу прокусил. Второй и третий раз я орал дико, а на четвертый орать уже не мог.
В общем, я не знаю, сколько это продолжалось. Не помню. Наверное, это и было семь раз. Зай-зай формалист, он не отступил бы от приговора, который сам же и произнес. Несколько раз Зай-зай «будил» меня нашатырем, и снова бил.
Когда все это кончилось, Зай отвязал меня – руки уже болели сами по себе нестерпимо, и я ткнулся мордой в собственную рвоту. От запаха меня снова стало выворачивать, но сил отодвинуться уже не было.
– Встать! – крикнул Зай и пнул меня в бок. Слабый стимул… Меня сейчас можно хоть живьем сварить – я уже не двинусь. Положено вообще-то после себя кювету выносить. И слив предусмотрен для этого случая. Но это после трех раз, а после семи – пусть сам выносит. Надо же, священные числа Цхарна – три и семь. А ничего, можно и к запаху рвоты привыкнуть, оказывается.
Но Зай был хитрее. Он взял какую-то трость и вытянул меня вдоль позвоночника. По следам пластинок. Я взвыл и мигом оказался на ногах. Прямо взлетел.
– Выноси. – Зай ткнул мне кювету в руки. Я стоял, покачиваясь. Зай угрожающе поднял трость и зашел мне за спину. Я сделал несколько неверных шагов. Казалось, что иду по льду, и до сих пор не понимаю, как я не упал. Вылил кювету в дырку в углу комнаты, частично попав и на ботинки.
– Одевайся. – Зай сунул мне куртку и рубашку. Я долго пытался попасть в рукава, наконец мне это удалось. Ни о каком застегивании речи, разумеется, не было. Зай подтолкнул меня к двери.
– Меня видишь? – спросил он. Я кивнул. Видел я как бы сквозь пелену, но все же зрение восстановилось. – А ну скажи «Во славу Цхарна!»
– Во славу Цхарна, – послушно повторил я. И так и не понял, было ли это проверкой моих речевых способностей или же каким-то ритуалом.
Я вышел в коридор. Тут Зай меня бросил и стал удаляться по коридору. Я прислонился к стене. Постоять хотя бы спокойно… а можно и посидеть. Я стал сползать вниз. И тогда ко мне подошли ребята.
Таро взял меня за плечи – я тут же бессовестно навалился на него, Арни стал застегивать куртку.
– Сколько? – спросил он, глядя мне в лицо с бесконечным сочувствием.
– Семь, – прошептал я.
– Вот сволочь! – сказал Таро искренне. Он подхватил меня под правое плечо, Арни под левое. Я почти висел посередине. Так мы двинулись к выходу.
– Погодите… ребята… отдохнуть бы немного, – попросил я. Мы постояли, потом Таро сказал тихо, словно извиняясь.
– Надо идти, Ланc. Соберись немножко еще. Дойдем, и будешь лежать. Надо дойти. Потом хуже будет.
Так мы дошли, с остановками и передышками, до нашей комнаты. Здесь ребята сняли с меня куртку, штаны, ботинки, уложили в постель, накрыли двумя одеялами. Арни обмыл мне лицо, перепачканное рвотой и кровью из прокушенной губы. Мне дали напиться.
– У меня еще хлеб оставался, – заметил Таро. – Поешь немного, а то ведь ужин насмарку.
– Да ладно, – сказал я. Голод не ощущался как-то. Мне было хорошо – не надо больше двигаться, боль прошла, тепло, чисто. Все свои рядом. Таро все же достал кусок хлеба, заветную баночку варенья (подарок Лиллы). Стал кормить меня с рук. Таро было хорошо известно, что после качалки малейшее движение вызывает боль.
– За что это тебя? – спросил наконец Арни. – За сенку?
– Да.
– А почему так сильно-то?
– Да понимаешь… Я сказал, что один был. А он хотел, ну сам понимаешь.
Арни коротко, прерывисто вздохнул. Посмотрел на Таро. Потом они оба посмотрели на меня. Но я тут же вспомнил о более неприятных вещах.
– Это все ерунда, парни. Мелочи жизни. Тут кое-что похуже наклевывается.
И я рассказал им все начистоту. Весь разговор с Заем и Лобусом передал. И про «квиринского агента» упомянул. И про то, что теперь меня, вероятно, арестуют и посадят.
– Может быть, у него здесь жучки поставлены, – добавил я. – Так что осторожнее.
– Если поставлены, то скорее всего, уже давно, – сказал Таро. Голос у него был какой-то подавленный, тихий. – Эх, Ланс… Ладно, завтра посмотрим. Утро вечера мудренее.
Обычно наутро после качалки человек чувствует себя лучше. По крайней мере, лучше, чем вечером.
Так оно и было. Правда, я не пошел на зарядку и пролежал почти до самого завтрака – ребята меня как-то отболтали у воспитателя. Но потом я нашел в себе силы встать, одеться (Арни почистил мои перепачканные рвотой ботинки), добрести до столовой. Даже есть не очень-то хотелось, а порцию опять урезали. Точно – подвоз скоро. Да еще и комиссия… Когда комиссия приедет, будет и масло в каше, и печенье к чаю, и мясо в супе. Это уж как водится.
Над входом в цех висел свежевыпеченный плакат «Производительность труда – наш главный удар в борьбе с религиозными фундаменталистами» (это значит– с бешиорцами. Их только недавно так стали называть). Арни похвастался:
– Целый час вчера писал.
Мы переоделись в халаты. Я с тревогой анализировал свои ощущения. Смогу ли продержаться до вечера? Это вопрос. Впрочем, на армейских сборах наш сержант-профессионал, помнится, говорил: бежать можешь, пока не упадешь. Упадешь – понесут. Если стоишь на ногах – значит, можешь и бежать. Вот если я упаду у стола, ну тогда меня унесут, и я отдохну. А если не упаду, значит, буду терпеть. Голова уже начала ныть, и вдоль позвоночника то и дело дергали прострелы. И еще головокружение и слабость. Как я, интересно, собирать-то буду в таком состоянии? Ведь точно детали не туда натыкаю. Лобусу план нужно выполнять, а какой из меня сегодня работник? Лучше бы в карцер посадили… хотя еще неизвестно, что лучше.
Таро обернулся ко мне.
– Ты как, Ланс? Ничего?
– Да куда я денусь…
– А то, может, поговорим с начцеха?
Я скривился.
– Ну ты же знаешь, что они скажут. Ладно, поработаю.
Вот почему бы не сделать нам сидячие места? Неужели мы бы меньше наработали? Нет, стол делают на такой высоте, что работать можно только стоя. Так-то мы привыкли, хотя ноги все равно к концу смены гудят. А сегодня мне особенно хреново… И мысль эта все время крутится: ну почему нас не посадить? Кому это нужно – чтобы мы стояли обязательно? Неужели трудно десяток стульев найти для сборщиков?
Самое худшее – то, что зрение все же иногда частично выпадает. Не то, что я ничего не вижу – но вижу как бы сквозь пелену. Руки работают автоматически. Но в некоторых местах на сборке нужен обязательный контроль зрения – в такие дырочки попадать приходится, да еще по-разному расположенные, что руками не найдешь.
- Предыдущая
- 6/107
- Следующая
