Эмигрант с Анзоры - Завацкая Яна - Страница 18
- Предыдущая
- 18/107
- Следующая
Солнце уже не било с такой силой в окно, и даже начало слегка темнеть. Осень, темнеет уже рано. И в один прекрасный миг открылась дверь, и чья-то рука просунула и поставила на пол две миски, накрытые большими кусками хлеба.
Я даже не поверил вначале. Так естественно казалось, что здесь нам предстоит только мучиться и умереть. А нас тут еще и покормить решили. Хотя это же понятно, что в тюрьме должны кормить. Порядок такой.
Мы оба слетели с нар, даже Арни, хотя он тут же согнулся и застонал.
– Лежи, – сказал я, подал ему миску, потом взял свою.
Похлебка была отвратительная на вид, что-то такое темное, овощное с перловыми крупинками. Но вкуса мы не замечали. Да и какая разница, с хлебом-то… с целым большим куском настоящего черного хлеба. Мы старались есть медленно, но это не очень получалось. Наконец я поставил пустую миску на пол и повалился на нары в изнеможении, чувствуя себя до предела объевшимся.
– Черт, живот болит, – пробормотал Арни. Мы полежали некоторое время, я лично чувствовал полное блаженство. Еще косячок бы конечно курнуть… но сейчас даже жажда сенсара как-то отступила. Я даже задремал.
Позже к вечеру в камере зажглась тусклая желтая лампочка. Еда пробудила во мне жажду деятельности. Я встал, заставил Арни тоже подняться, безжалостно отодрал присохшую рубашку от его спины и стал осматривать раны. Арни стонал и охал. Переломов, кажется, не было, хотя ребра внушали мне определенное опасение. Я вспомнил, что раны рекомендуется промывать чистой водой, тут же намочил свою рубашку (сойдет и куртка на голое тело) и занялся Арни. Наконец я напялил на него заскорузлую рваную рубашку и уложил, накрыв курткой и еще одеялом сверху.
– Ох, никогда не подозревал в тебе скрытого садизма, – простонал Арни.
– Дурак, для тебя же стараюсь… хочешь, чтобы все загноилось? – буркнул я. Свою мокрую рубашку я просто выжал и повесил сушиться на краешек нар.
Нас не трогали до утра. Но мы не то, чтобы очень хорошо спали. Арни стало хуже ночью. Я присел было к нему, посидел немного, но он сказал:
– Какого черта… ты же не поможешь… ложись, хоть поспи.
Он был прав. Помочь я не мог, развлечение ему никакое не требовалось. Я заснул, потом проснулся и лежал, слушая дыхание Арни. Иногда хрипы как будто прекращались, и я знал, что это значит – совсем плохо. Значит, он уже совсем не может выдохнуть. Если он начинал хрипеть, звучало это страшно, но я понимал, что хрип – признак жизни, все-таки воздух проходит через сжатые бронхи. Однажды Арни позвал меня.
– Ланс…
Я вскочил, бросился к нему. Дыхания почти не было слышно, это значит – он дышал на пределе.
– Ланс, скажи им… боюсь… прости, боюсь я,– Арни, кажется, плакал. Как до сих пор эта простая мысль не пришла мне в голову? Откуда им знать, что у Арни астма, они же не врачи, будут они к его дыханию прислушиваться. Я слетел с нар, забарабанил в дверь. Через минуту примерно дверь приоткрылась. Заспанный охранник уставился на меня.
– Ты чего? По башке захотел?
– Послушай, – я старался говорить как можно убедительнее, – у этого парня астма. Он уже несколько дней задыхается. Ему совсем плохо. Вызови, пожалуйста, врача или фельдшера! Пожалуйста, а то ведь он умрет.
– Иди ты, – охранник захлопнул дверь.
– Ладно, ничего, – пробормотал Арни еле слышно. Но я снова постучал. Подождал, потом постучал сильнее. Дверь снова раскрылась.
– Ты хочешь, чтобы он умер прямо тут? – спросил я.
– Да сдохните хоть все, хвосты обезьяньи! – сказал охранник и попытался закрыть дверь. Я в отчаянии подставил ногу. Даже заметить не успел, когда он поднял дубинку и замахнулся – только искры из глаз полетели, и я оказался на полу.
Когда я пришел в себя и сел, потирая шишку на лбу, дверь снова приоткрылась.
– И запомни, дерьмо мула, если ты еще раз постучишь, вы оба отправитесь в карцер, ясно?
Я ничего не ответил, но охраннику, видимо, этого хватило.
– Не надо, Ланс, – сказал Арни, – не надо, все обойдется… прости. Я чего-то испугался.
Наутро Арни стало чуть-чуть лучше, по крайней мере, на тот свет он уже не собирался. Я под конвоем вынес парашу, принес ведро чистой воды. Потом нам притащили что-то вроде завтрака – кусок хлеба и несладкий чай.
Арни, повеселевший и слегка оправившийся, сидел на нарах по-турецки и поглощал завтрак. Уже лучше, подумал я, вчера он и повернуться не мог без стона. Впрочем, что я… сам недавно это пережил. На второй день всегда лучше. А раны поверхностные, синяки – это не страшно.
После завтрака вошел охранник, не ночной, незнакомый, и вызвал.
– Номер 128б-218.
Я покорно встал, протянул руку. Охранник отсканировал номер, показал дубинкой в коридор – проходи, мол. Я оглянулся на Арни. Чем он мог мне помочь? Или я – ему? Он медленно поднял руку – пальцы, сжатые в грязный, окровавленный кулачок. Держись, мол.
… Охранник привел меня в какой-то совершенно незнакомый кабинет. Здесь сидел Хранитель, но рангом повыше, чем вчерашний. Ничего так, симпатичный даже дядька. Охранник застыл за моим табуретом.
Хранитель устремил на меня взгляд и некоторое время изучал мое лицо.
– Двести восемнадцатый, – сказал он наконец, – ну что ж… ваша история мне известна. Ваш приятель убит… слушай-ка, объясни мне, зачем вам понадобилось бежать.
Я молчал, собираясь с мыслями.
– Вам не хватало чего-нибудь? – спросил он, – я сделал запрос в вашу общину и ничего не понял. Передовики, образцовые ребята… в чем дело-то?
Интересно, это такой новый прием – притворяться «своим дядькой»?
– Куда вы бежали?
– В Балларегу, – я выдохнул.
– Зачем?
– У нас там родственник… то есть не у нас, а у Таро. Ну, который погиб. Он обещал, что этот родственник нам поможет, документы новые сделает, мы в столице будем жить. Адрес я не знаю, – поспешно добавил я, – имя тоже… Когда Таро погиб, мы думали сдаться, но так получилось, что…
Хранитель долго молчал, изучая мое лицо.
– Мы не убивали никого, – добавил я, – у меня был пистолет, но патронов не было. Арни… ему очень плохо. Двести двадцатый, – пояснил я, – у него астма. Пожалуйста, направьте его в больницу. Пусть ему хоть укол сделают. Ведь нас теперь судить будут, да?
Зачем я ему все это говорю? Сейчас потащит ведь на качалку, выяснять имя мифического родственника. Или Арни будет допрашивать, но Арни тоже должен сообразить, что нельзя говорить ничего о Квирине.
– Почему вы решили бежать? – спросил вдруг Хранитель, – мне просто интересно, почему?
Я медленно выдохнул.
– Наш старший воспитатель… у нас в общине украли секретные документы. И он подумал на нас. Нас хотели судить как шпионов. Но это неправда.
Может быть, это не следовало говорить… я уже не знаю, что можно говорить, чего нельзя.
Я посмотрел на Хранителя. Странно, мне показалось, во взгляде его мелькнуло что-то вроде жалости. И понимания. Или это у меня галлюцинации начинаются?
– Иди, двести восемнадцатый, – сказал он холодно, – я связался с вашей общиной. Вы поедете обратно. Иди.
Меня привели в камеру, а минут через пять забрали Арни. Примерно через полчаса он вернулся, сильно повеселевший и – удивительно! – его больше не сопровождали тяжелые свистящие хрипы. Он дышал совершенно нормально.
– Великий Цхарн, – он сел на свои нары, – какое это счастье, как это чудесно – когда можно просто нормально дышать! Ланс, честное слово, ты так много теряешь в жизни. Когда после приступа снова можно дышать, это… это ни с чем сравнить нельзя!
– О чем тебя спрашивали? – поинтересовался я.
– А меня не на допрос брали. Я был в больнице, мне укол поставили, видишь? – Арни показал свежепроколотую дырку на тыльной стороне кисти.
Значит, мне все-таки не показалось… Хранитель и вправду оказался «нормальным дядькой».
Нам принесли обед, а через некоторое время велели собираться, даже сообщив, куда именно – на поезд, отправляться в Лойг, где с нами и разберутся. Руки нам оставили свободными, слава Цхарну, мы вышли во двор и влезли в закрытый фургон вместе с двумя охранниками. Фургон долго трясся по дороге, остановился, мы вылезли и почти сразу оказались на перроне. Здесь, вероятно, нас должны были передать Дорожной Охране. Пока мы остановились у какой-то опоры в ожидании поезда.
- Предыдущая
- 18/107
- Следующая
