Зеркало треснуло - Кристи Агата - Страница 23

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая

— Все эти актеры и актрисы, — продолжала Элла Зилински, — развиты ужасно односторонне. Иногда мне кажется, что чем больше их талант, тем беспомощней они в обычной жизни.

— Вполне может быть.

— Если учесть, что они всюду носят с собой бутылочки, капсулы, порошки, пилюли и коробочки с лекарствами, то так ли уж невозможно предположить, что отравление произошло в результате несчастной случайности?

— Я не вполне улавливаю ход ваших мыслей.

— Ну, все очень просто. Кто-нибудь из гостей, желавший успокоиться или наоборот взбодрить себя, мог достать свою коробочку с лекарством и, заговорившись с кем-нибудь или просто по рассеянности, бросить в бокал слишком большую дозу. Затем его мог кто-нибудь отвлечь, он отошел от стола, а дальше все просто. Эта миссис… как же ее?, подходит к столику, берет бокал, принимая его за свой, и выпивает. Это ведь не так уж не правдоподобно, как вам кажется?

— Но вы же не думаете, что такая возможность осталась нами нерассмотренной.

— Да, конечно. Но там было множество людей, и на столиках стояло множество бокалов с напитками. В таких случаях довольно часто происходит, что вы берете чужой бокал и выпиваете его.

— Значит, вы не считаете, что Хесю Бедкок намеренно втравили? Вы думаете, что она выпила чей-то чужой вокал?

— Не могу даже представить себе, что было все иначе.

— В таком случае, — Дэрмот тщательно подбирал слова, — это должен был быть бокал Марины Грегг. Вы понимаете? Марина Грегг отдала ей свой собственный бокал.

— Вернее сказать, она подумала, что это был ее бокал, — поправила его Элла Зилински.

— Вы еще ведь не виделись с Мариной, не правда ли? Она чрезвычайно рассеянна. Она имела обыкновение брать по ошибке чужие бокалы и выпивать их. Я сама это не раз наблюдала.

— Она принимала кальмовит?

— О да, как и все в этом доме.

— Вы тоже, мисс Зилински?

— Я иногда прибегаю к нему. Дурные примеры заразительны, вы же знаете.

— Я был бы очень рад, — заметил Дэрмот, — поговорить с мисс Грегг. К сожалению, она до сих пор в прострации, по выражению мистера Престона.

— Это следствие ее темперамента, — сказала Элла Зилински.

— Она очень любит драматизировать, знаете ли. К тому же на нее действительно сильно подействовала эта смерть.

— Что не скажешь о вас, мисс Зилински.

— Когда все вокруг находятся в состоянии постоянной нервозности, — сухо произнесла Элла, — страшно хочется удариться в другую крайность.

— Вы, похоже, гордитесь тем, что вас не может взволновать никакая случившаяся рядом трагедия.

Элла Зилински задумалась.

— Это, возможно, не очень хорошая черта, но, если не выработать подобного отношения, то можно самой сломаться.

— Скажите, с мисс Грегг сложно работать? Вопрос касался личностных отношений, но Дэрмот Крэддок все же решился его задать. Если бы Элла Зилински подняла брови и спросила, какое это имеет отношение к миссис Бедкок, ему пришлось бы признать, что никакого. Но он рассчитывал на то, что Элле Зилински самой захочется рассказать ему все, что она думает о Марине Грегг.

Так оно и оказалось.

— Она великая актриса, — заявила Элла.

— Ее личное обаяние проявляется на экране самым исключительным образом. Естественно, работать с ней — это большая привилегия. Но в частной жизни, скажу я вам, она сущий дьявол!

— Так уж?

— У нее нет абсолютно никакой выдержки. Она либо парит в облаках, либо падает в бездну отчаяния, и это всегда так преувеличенно, и она ежеминутно меняет свои намерения, и при ней нельзя упоминать о множестве совершенно различных вещей, так как они могут ее расстроить.

— О чем, например?

— Ну, прежде всего, естественно, о нервных заболеваниях и о санаториях для душевнобольных. Конечно, она должна быть очень чувствительна к таким вещам. Затем обо всем, имеющем отношение к детям.

— К детям? Каким образом?

— Она очень расстраивается, когда видит детей или слышит о людях, которые счастливы со своими детьми. Стоит ей услышать, что у кого-нибудь из ее знакомых будет или уже есть ребенок, как это приводит ее в уныние. У нее самой больше никогда не будет детей, понимаете, а единственный ее ребенок — идиот. Не знаю, слышали ли вы уже об этом?

— Да. Все это, конечно, очень печально. Но после стольких лет ее горе, надо думать, притупилось.

— Она не в состоянии забыть этого. Это стало у нее чем-то вроде навязчивой идеи.

— А мистер Радд? Что он чувствует?

— Ну, это же был не его ребенок. Отцом мальчика был Исидор Райт.

— Ах да, ее предыдущий муж. Где он теперь?

— Он снова женился и живет во Флориде, — быстро ответила Элла Зилински.

— Не знаете ли вы, у Марины Грегг много врагов?

— Я так не думаю. Во всяком случае, не больше, чем у других. Конечно, есть на свете зависть, ссоры из-за контрактов, из-за других женщин и мужчин…

— Не боялась ли она кого-нибудь?

— Марина? Боялась? Нет, не думаю. Почему? С чего вдруг она стала бы кого-нибудь бояться?

— Я сам не знаю, — сказал Дэрмот Он взял список гостей.

— Большое вам спасибо, мисс Зилински. Если мне еще что-нибудь понадобится, я снова обращусь к вам. Вы Не будете возражать?

— Конечно, нет. Я сделаю все, что смогу. Мы все сделаем всё, чтобы оказать вам помощь.

— Итак, Том, что вы разузнали.

Сержант Тиддлер понимающе усмехнулся. На самом деле его звали не Том, а Уильям, но словосочетание «Том Тиддлер» было слишком соблазнительным для его коллег[2].

— Есть у вас что-нибудь ценное? — продолжал Дэрмот Крэддок.

Оба детектива остановились в «Голубом кабане», и Тиддлер только что вернулся в гостиницу после напряженного дня, проведенного на киностудии.

— Не очень много, — ответил он.

— Почти никаких слухов, даже странно. Несколько предположений о самоубийстве.

— Почему о самоубийстве?

— Считают, что она могла поссориться с мужем и хотела заставить его пожалеть об этом, хотя, конечно, не имела намерения заходить так далеко. Так считают в деревне.

— Не очень-то обнадеживающе, — проворчал Дэрмот.

— Нет, конечно. Что касается студии, то там вообще ничего не знают. Они, надо сказать, ничего и не хотят знать, кроме своей работы. Все только и говорят: съемки должны продолжаться, что бы ни случилось. Они очень беспокоятся, сможет ли Марина Грегг снова сниматься. Уже и раньше съемки несколько раз срывались из-за ее нервных приступов.

— Они ее вообще-то любят?

— Ну, я сказал бы, что они очень недовольны ее дьявольским характером, но при всем этом не могут не восхищаться ею как актрисой. Ее муж, кстати, по общему признанию, любит ее без памяти.

— Как относятся к нему на студии?

— Считают его прекрасным режиссером, одним из лучших.

— Никаких слухов о том, что у него была связь с какой-нибудь другой актрисой.

Том Тиддлер был удивлен.

— Нет, — сказал он, — нет. Ни намека на это. А вы полагаете, что это возможно?

— Если бы я знал, — вздохнул Дэрмот.

— Марина Грегг убеждена, что этот яд предназначался для нее.

— Она так считает? И что, она права?

— Абсолютно, я бы сказал. Но не в этом дело. Дело в том, что она сказала об этом только своему врачу, но не мужу.

— Вы думаете, она рассказала бы ему, если бы…

— Мне очень хочется знать, — заметил Крэддок, — не таит ли она где-нибудь в подсознании мысль о том, что ее муж замешан в этом преступлении. Врач вел себя немного необычно. Может быть, это только мое воображение, но я в этом не уверен.

— Ну, таких слухов на студии не было, — возразил Том.

— Такого не утаишь.

— У нее самой не было связи с каким-нибудь мужчиной?

— Нет, она, кажется, всей душой предана Радду.

— Никаких интересных подробностей ее прошлого?

Тиддлер усмехнулся:

— Ничего, кроме того, что можно в любой день прочитать в журналах.

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая