Третья девушка - Кристи Агата - Страница 24

• Предыдущая
• 24/50
• Следующая

— Я не хочу вмешивать сюда полицию. Речь же идет о моей дочери, как вы не понимаете! О моей дочери! Если она решила убе.., уехать на некоторое время, не сообщив нам, это ее дело. Оснований полагать, что ей грозит какая-то опасность, у меня нет. Мне.., мне просто бы хотелось знать, где она. Для моего собственного спокойствия.

— Мистер Рестарик, но, может быть (надеюсь, я не слишком злоупотребляю вашей любезностью), ваша тревога объясняется не только этой.., неопределенностью?

— С чего вы взяли?

— В наши дни в том, что девушки уезжают на несколько дней, не предупредив родителей или подруг, с которыми живут в одной квартире, ничего необычного нет. И я полагаю, тревожитесь вы главным образом потому, что тут замешано что-то еще.

— Что ж, в чем-то вы, возможно, и правы. Но… — Он посмотрел на Пуаро с сомнением. — Очень нелегко говорить о подобных вещах с посторонними.

— Наоборот, — заметил Пуаро. — О таких вещах говорить с посторонними несравненно легче, чем с друзьями или знакомыми. Вы не согласны?

— Да, пожалуй, пожалуй. Я понимаю вашу мысль. Хорошо, сознаюсь: моя девочка меня очень тревожит. Видите ли, она.., она не совсем такая, как ее ровесницы, и есть кое-что, что очень напугало меня.., нас обоих напугало.

— Вероятно, — сказал Пуаро, — это у нее возрастное, в определенном смысле переходный период, когда девушки способны на поступки, за которые их просто нельзя считать ответственными. Позвольте мне высказать некое предположение. Ваша дочь, возможно, очень расстроена тем, что у нее есть мачеха?

— К сожалению, это так. Хотя, говоря по чести, никаких причин переживать у нее нет, мосье Пуаро. Другое дело, если бы мы только недавно расстались с ее матерью, моей первой женой. Но уже прошло пятнадцать лет. — Он помолчал. — Буду с вами откровенен. В конце-то концов, все это давно известно. Мы с моей первой женой довольно быстро стали чужими людьми. Я встретил другую женщину и по уши влюбился. И уехал с ней в Южную Африку. Моя жена не признавала разводов, и я не стал настаивать. Я вполне обеспечил и ее, и нашу дочь — ей тогда было всего пять лет…

После некоторой паузы он продолжал:

— Сейчас я могу определенно сказать, что тогдашнее мое существование меня совершенно не устраивало. Необходимость сидеть в четырех стенах выводила меня из себя. Мне хотелось поездить по свету. Мой брат упрекал меня за то, что я недостаточно усердно занимаюсь делами нашей фирмы. Он выговаривал мне за лень. Но меня ничуть не привлекала возня с бумажками. Я не находил себе места. Меня манили приключения. Мне хотелось повидать мир, добраться туда, где до меня редко кто бывал… — Он внезапно оборвал свои признания. — Впрочем, к чему докучать вам историей моей жизни! Короче говоря, я уехал в Южную Африку, и Луиза поехала со мной. Ничего хорошего из этого не вышло. Я был в нее влюблен, но мы непрерывно ссорились. Южную Африку она возненавидела. Ей хотелось жить в Лондоне, в Париже, на модных курортах, и мы расстались меньше чем через год.

Он вздохнул.

— Возможно, мне следовало тогда же вернуться, — вернуться к своей прежней пресной жизни, которая была мне так противна. Но я не вернулся. Я не знаю, как бы меня встретила моя жена. Возможно, сочла бы, что простить меня — ее долг. А свой долг она исполняла неукоснительно!

Пуаро не преминул заметить легкую горечь в его тоне.

— Но безусловно я обязан был больше думать о Норме. С другой стороны, у девочки была мать. Материально они были вполне обеспечены. Иногда я посылал ей открытки и подарки, но мне даже в голову не приходило поехать в Англию повидаться с ней. Впрочем, особенно винить меня нельзя. Я вел совсем другую жизнь, и мне казалось, что редкие свидания с отцом будут ее только расстраивать и могут плохо на ней отразиться. Как бы то ни было, мне казалось, что мной руководят самые лучшие побуждения.

Теперь Рестарик говорил быстро. Он как будто был даже рад, что получил возможность выговориться перед благожелательным слушателем. Пуаро часто вызывал такое доверие и максимально это использовал.

— А просто вернуться на родину вам никогда не хотелось?

Рестарик решительно покачал головой.

— Нет. Мне нравилась та жизнь, которую я вел, я был создан именно для такой жизни. Из Южной Африки я перебрался в Восточную. Я преуспевал. За что бы я ни брался, все увенчивалось успехом. Все, что я предпринимал один или в компании с другими, приносило плоды. Я часто отправлялся в экспедиции — в самую глушь. Да, я всегда мечтал именно о такой жизни. По натуре я скиталец. Возможно поэтому, женившись в молодости, я почувствовал себя связанным по рукам и по ногам. Нет, я наслаждался свободой и не хотел добровольно надевать на себя прежнее ярмо.

— И все же вы вернулись? Рестарик вздохнул.

— Да, вернулся. Видимо, годы берут свое. Кроме того, нам с одним моим товарищем крупно повезло: мы кое-что нашли и получили концессию, которая могла принести ощутимые результаты, и мне нужно было срочно провести переговоры в Лондоне. Я рассчитывал на помощь моего брата, но он внезапно умер. А я по-прежнему был совладельцем семейной фирмы. Мне, хочешь не хочешь, пришлось брать дело в свои руки. Собственно говоря, мне только тогда и пришло в голову вернуться. То есть вновь засесть в конторе в Сити.

— Быть может, ваша супруга.., ваша вторая супруга…

— Да, пожалуй, отчасти вы правы. Я женился на Мэри месяца за два до смерти брата. Мэри родилась в Южной Африке, но несколько раз бывала в Англии, и ей там очень понравилось. У нее даже была некая девичья мечта — обзавестись чисто английским садом. Ну, а я? Пожалуй, мне впервые пришла мысль, что я готов остепениться, что оседлый образ жизни теперь меня вполне устроит. И конечно, я думал о Норме. Ее мать, моя бывшая жена, умерла за два года до этого. Я поговорил с Мэри, и она искренне захотела создать домашний очаг для моей дочери. Все это было так заманчиво… — Он улыбнулся. — Вот я и вернулся.

Пуаро посмотрел на портрет над головой Рестарика — тот самый, что он видел в загородном доме. Правда, освещение здесь было гораздо лучше. Да, все характерные черты сидящего перед ним человека: упрямый подбородок, насмешливые брови, мужественная посадка головы — были и на портрете… Но было в нем еще и то, чего теперь недоставало человеку, сидящему в кресле. Молодости, победоносной и задорной молодости!

Но зачем, подумал Пуаро, Эндрю Рестарику вздумалось забрать портрет сюда, в свою лондонскую контору?

Портрет был парным с портретом его первой жены — оба написаны самым модным тогда художником-портретистом. По мнению Пуаро, естественнее было бы не разделять их, — ведь они с таким расчетом и писались. Тем не менее Рестарик забрал свой портрет сюда в контору. Что это — тщеславие, желание показать, что отныне он принадлежит Сити, подчеркнуть собственную значимость? Однако он многие годы провел в необжитой глуши и утверждает, что предпочитает ее цивилизации? Так, может быть, портрет понадобился ему здесь для самоутверждения, чтобы он напоминал ему о нынешней его роли в Сити? Может, это в какой-то мере помогает ему?

«Или же, — подумал Пуаро, — все исчерпывается желанием похвастать собой? Ведь даже я, — подумал он вдруг с необычной для него самокритичностью, — поддаюсь иногда такому искушению!»

Чуть затянувшееся молчание прервал Рестарик, он проговорил виноватым тоном:

— Прошу прощения, мосье Пуаро. Я, кажется, совсем утомил вас повествованием о своей жизни?

— Вам не за что просить прощения, мистер Рестарик. Вы ведь это все рассказывали, чтобы объяснить, как обстоятельства вашей жизни могли повлиять на вашу дочь, за которую вы так тревожитесь. Однако вы были со мной не совсем откровенны. Вы хотели бы, чтобы она нашлась?

— Естественно.

— Вы хотите, чтобы ее нашли, но не уверены, что хотите, чтобы ее нашел я? Будьте искренни. La politesse[40] — прекрасная вещь и очень нужная в жизни, но между нами она совсем не обязательна. Так вот, если вы хотите, чтобы вашу дочь нашли, то я — Эркюль Пуаро — рекомендую вам: обратитесь в полицию, поскольку у них есть для этого все необходимые средства и возможности. И, поверьте моему опыту, они умеют быть деликатными.

• Предыдущая
• 24/50
• Следующая