Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович - Страница 19

В своем кругу Адольф Кох слыл за гостеприимного хозяина. В его доме можно было отведать и изысканные блюда и коллекционные вина. После тридцать третьего года сын Коха Карл сделал удачную карьеру. Сначала в самой Германии: ведь и в ней были евреи и немцы, противившиеся восшествию на пост канцлера Адольфа Гитлера; много добра в те дни, месяцы и годы перекочевало к Кохам. Подвалы были заставлены корзинами и ящиками с винами. Одна большая комната превратилась в хранилище произведений живописи и скульптуры. Адольф Кох и его сын полагали, что лучше отбирать из большого числа, чем из малого, и свозили к себе превосходные оригиналы и скверные копии. Вместительный сейф принял золото и бриллианты, жемчуг и драгоценные камни; у Кохов глаза слепли от блеска, а сердце замирало от радости.

Сын Карл в нужное время приезжал в Австрию и Чехословакию, Польшу и Югославию, Францию и Грецию. Он будет вовремя и в Москве!..

А отец жил в Лесном. Разве оно могло дать столько, сколько дала Карлу его хотя бы трехдневная поездка в Голландию? Конечно нет! Но Кох любил не только богатство, он мечтал и о славе: его род не оставил на скрижалях истории заметного следа. А ныне? Первый немец, настоящий немец, откликнувшийся на зов фюрера! На все надо смотреть не только своими глазами, но и глазами будущих поколений. Восточные земли будут заселены, образцовые имения тысячами точек вопьются в карту бывшей России от Бреста до Владивостока. А Адольф Кох навсегда останется первым немцем, отправившимся осваивать богатые, нужные для фатерланда восточные просторы, — этаким своеобразным Колумбом!..

Гельмута Мизеля Кох встретил как самого дорогого гостя: тот ведь привез такое радостное известие!

— Наша пропаганда в Берлине, — говорил Мизель, усаживаясь в кресло напротив хозяина, — решила поставить на вас большую ставку, господин Кох! Конечно, тут не обошлось без подсказки ваших друзей. — При этих словах Мизель легонько ткнул себя пальцем в грудь. — В ближайшее время в Лесное приедет группа журналистов и кинохроникеров. «Настоящий хозяин на восточной земле!» — вот что собираются они показать! Они умеют вкусно готовить такие блюда! Господин Адольф Кох будет смотреть с экранов всей Европы, заполнит страницы лучших журналов и газет.

— Я походил бы на большого лицемера, если бы сказал, что спокойно принимаю это сообщение, — ответил Кох. — Я счастлив, мой милый Гельмут! Я всегда любил тебя, как умницу, и гордился, что у моего сына такой друг. Это очень хорошо, и об этом не мог мечтать я, скромный слуга нашего фюрера. Это, милый Гельмут, будет делаться для Германии, для наших союзников, для оккупированных стран Европы или для населения бывшей России? Мне хотелось бы знать это, чтобы соответствующим образом подготовиться.

— Надо принимать в расчет три первых фактора. Настанет такой момент, господин Кох, что мы будем учитывать интересы только Германии, не оглядываясь по сторонам. До падения Москвы, господин Кох.

— Карл шлет мне восторженные письма. Я очень рад за мальчика.

— Да, Карл уже видит в бинокль Москву. Я понимаю настроение нашей армии и всех тех, кто находится там!

Адольф Кох извинился и вышел в другую комнату. Вернулся, бережно неся бутылку вина с истершейся, грязной этикеткой.

— Этому вину, Гельмут, сто пятьдесят два года. Я хотел угостить тебя в прошлый раз. Ты извини меня: пожалел. Не похоже на господина Коха? О, это такой случай, милый Гельмут, что допускается и скупость! Эта бутылка — из семейной коллекции, она двадцать четыре года находилась в Лесном, и большевики не нашли ее. Недели две назад я вспомнил, что отец хранил в подвале свои лучшие вина. Когда приезжали сановные гости, отец сам ходил в подвал. Однажды я подсмотрел. Хитрый и умный был старик! Он закопал ящики в правом углу, а на песок прикатил пустую бочку. Вспомнил я, пошел в подвал, и такое, Гельмут, счастье: ящик сгнил и развалился, а бутылочка тысяча семьсот восемьдесят девятого года рождения сохранилась. Вот мы и разопьем ее, мой дорогой и юный в сравнении со мной друг!

Мизель запротестовал:

— Это же находка для журналистов и кино! Они так обыграют эту бутылку, что, если бы ее даже не было, ее надо было выдумать!

— Милый Гельмут, в земле сохранилась не одна бутылочка! Такой удачный день: и твой приезд, и приятное известие о визите журналистов, и то, что мой Карл на правах хозяина смотрит сейчас на Москву. В такой день хочется поднять бокал самого лучшего вина за фюрера, сделавшего всех нас счастливыми!

Мизель не мог больше отказываться: причин действительно много, да и тост, по существу, уже произнесен.

— Я очень рад, господин Кох, что фюрер пришел в наш век, — сказал он несколько торжественно. — Мы люди, а людям присущ эгоизм. Что мне до того, что величие века чувствовал бы мой дед или почувствовал бы мой правнук?! Величие времени я хочу чувствовать сам.

— Очень хорошо сказано, Гельмут, я сейчас прикажу подать рюмки и фрукты!

Кох ушел, а Мизель стал пристально разглядывать обстановку в кабинете хозяина. Кох имел вкус, но здесь мебель не выдерживала никакой критики. На столе пятна, орех потрескался и облупился. Бронза на люстре позеленела. Заплатанный диван, темные тяжелые дубовые кресла, книжный шкаф с побитыми стеклами и этот круглый столик у дивана, вероятно ровесник вина из подвала… Окна маленькие, с частыми переплетами — такие делали в середине прошлого века…

— На всю эту так называемую мебель прошу не обращать внимания, — сказал незаметно вернувшийся в комнату хозяин. — Здесь будет так, как и в лучших родовых имениях фатерланда.

— Для растопки годится, — заметил Мизель.

— Только для растопки!.. Все это я нашел в канцелярии совхоза. Везти из Кенигсберга не хочу, а здесь нет хороших мастеров. И плохих нет. Здоровые ушли с армией, а старые и больные ничего делать не могут. Я даже кузнеца не могу найти. А весь инвентарь был нарочно поломан, когда к Лесному подступала наша армия. Без мебели я пока обойдусь, а без инвентаря нельзя, милый Гельмут. И без книг: я так люблю читать романы, в которых показываются добропорядочные немецкие семьи и всевозможные любовные истории.

Кох долго пыхтел, прежде чем открыл бутылку. Он понюхал и протянул горлышко Мизелю: в нос ударил густой, кисловатый, отдающий плесенью и все же приятный запах старого вина. Оно заискрилось и заиграло в хрустальных рюмках.

— За человека, появляющегося однажды в тысячелетие, за нашего фюрера! — сказал Мизель, ударяя рюмкой по рюмке Коха.

— «За», еще раз «за» и тысячу раз «за»! — ответил Кох.

Вино было терпким и прогорклым. Если бы не полтора века, которые бутылка пролежала в земле, вино лучше было бы отнести к раковине и вылить… Или выбросить в окно, вон на те камни. Но надо пить и хвалить: какими глазами сейчас смотрит на гостя хозяин!

— Да, винцо, доложу я вам! — проговорил не спеша Мизель. — Даже для одной цели — отыскать такой драгоценный клад — стоило на время покинуть Кенигсберг!

Польщенный Кох удовлетворенно кивал головой.

— Очередная бутылка будет распита по случаю взятия Москвы, — сказал он. — Вы узнаете раньше. Очень прошу навестить меня в моем Лесном.

— Непременно. Такое событие только и можно отмечать с самыми близкими людьми!

— Огнева еще не поймали, Гельмут? — вдруг спросил Кох.

— Недолго ему жить. Мы не прикончим — мороз убьет.

— Морозы обещают сильные в эту зиму.

— Да. Русскую кампанию нужно закончить до наступления зимы.

— Я часто думаю, милый Гельмут, о том, как блестяще мы опередили русских. Они неповоротливы. Не успеют они прийти в себя от первых ударов и распрямиться, как им придется становиться на колени и опускать голову.

— И в этом заслуга нашего фюрера. Планируя великий поход на Восток, он сделал все, чтобы ошеломить русских сразу и уже потом не дать им опомниться.

— Еще раз за нашего фюрера, милый Гельмут!

Кох предложил Мизелю прогуляться по имению, осмотреть сады и аллеи, но гость, поблагодарив, категорически отказался. Хозяин проводил его до первой аллеи, где стояли бронированные автомобили. Солдаты весело смотрели на Коха и своего начальника: Кох послал им несколько бутылок русской водки.