Багровый дождь - Авраменко Александр Михайлович - Страница 11

– Чёрт! Где же они?!!

…Олега он заметил правее. Тот тянул повреждённую машину с разлохмаченным пулемётами хвостом к линии фронта. Сашка вертелся, словно волчок, отстреливаясь одновременно от трёх «Густавов» и одного «Фридриха». Пока ему это удавалось, но результат уже был предрешён. А где остальные? Столяров не заметил, когда и куда все исчезли, оставив их тройку на съедение… Владимир закусил губу:

– Врёте, суки! Нас так просто не возьмёшь!

Подстёгнутая всей мощью двигателя «Чайка» с нарисованным на борту силуэтом сопки ворвалась в гущу немецких истребителей, уже празднующих победу. Биплан словно взорвался, когда его шесть стволов ударили по лениво отваливающему в сторону фашисту. Огненная стена была настолько плотной, что советский истребитель на мгновение как бы застыл в воздухе. А сталь, извергнутая из его оружия, уткнулась в «мессершмит», и тот исчез в грязном шаре взрыва, из которого брызнули в разные стороны обломки дюраля и железа… Лискович, не растерявшись, резко взмыл вверх, выходя на горку с разворотом. Только «И-153» да, пожалуй, древний «У-2» были способны на этот манёвр, когда машина разворачивалась в воздухе на месте, меняя направление полёта на сто восемьдесят градусов. В этот момент один из фашистов оказался в двадцати метрах от его самолёта, и ведомый не упустил своего шанса: огненная струя вырвалась из-под днища «Чайки», оставляя за собой густой дымный, быстро расплывающийся в воздухе след. Затем уткнулась точно в фонарь сто девятого… Взрыв был воистину ужасен. Владимир едва справился с управлением, выводя машину из плоского штопора, но друг был спасён. Врубив форсаж, они парой рванули назад, к аэродрому. Немцам было не до преследования. Сразу два их самолета пылали на земле, а оставшийся «Густав» был озабочен тем, как бы посадить истребитель с наполовину вырванным хвостом и огромной дырой в фюзеляже.

…Александр замахал рукой, привлекая внимание капитана. Тот качнул плоскостями в знак того, что понял. Внизу, на земле, за линией окопов, стояла накренившаяся при аварийной посадке «Чайка» Олега. Оба лётчика заложили вираж и различили своего друга в окружении матросов. Лейтенант помахал рукой, показывая, что у него всё в порядке. Два «И-153» легли на прежний курс…

Курносые бипланы одновременно коснулись посадочной полосы, и, пропылив по ней, замерли на месте. Разъярённый, Столяров выпрыгнул из кабины, стукнул сапогами по плоскости и только тут обратил внимание, что в стороне от полосы стоит группа техников и молча смотрит в небо. К их машинам спешило только двое – его Семёныч и Сашкин Пётр, молодой, но опытный сержант.

– Товарищ капитан, а где остальные?

– Как?! Я думал, они все уже здесь…

– Да нет никого, товарищ капитан. Вы – первые. И единственные…

– Власов сел в расположении пехоты. Скоро появится. Точно знаем. Видели, как двоих сбили… А больше – никого.

Вмешался Александр:

– Я видел, как ведущий на зенитный снаряд нарвался, только крылья в разные стороны. А ещё двое в гору вошли…

В этот момент к ним подбежали командир группы и комиссар.

– Столяров! Почему не докладываете?! Почему вернулись, не выполнив задания? И где остальные члены эскадрильи?!

Отшвырнув парашют, Владимир не выдержал и заорал в ответ:

– Где, спрашиваете?! Нет больше никого! Я видел, как троих сожгли, да Александр столько же! Ни один из нас не имел ни малейшего шанса пройти! Немцы свою дуру берегут, словно этого бесноватого фюрера! Что же вы наделали, командиры?! Что?! Они нас ждали, и всех, как ягнят, перерезали…

Он без сил опустился на горячую крымскую землю, словно сломавшись, и ударил по ней кулаком, в кровь разбивая руку. Комиссар, с минуту помолчав, глухо произнёс:

– Вы наблюдали шестерых погибших?

– Да, товарищ комиссар.

– Звонили пехотинцы, Власова и Петренко сейчас привезут. Они целы. Шунков ранен. Его отправили в госпиталь. Наверное, эвакуируют на Большую землю. Нашли Емельянова и Фролова. Оба мертвы. Остальные – пропали без вести…

Вечером в столовой было тихо. На столах стояли длинной чередой стаканы с водкой, наркомовскими ста граммами, накрытые густо посоленными горбушками чёрного хлеба. Двадцать семь стаканов. Двадцать семь человек. Двадцать семь лётчиков. Они погибли в бою, боевой задачи не выполнив…

Неделю безуспешно пытаемся преодолеть насыпь. Немцы зарылись здорово, и наши каждодневные атаки приводят только к напрасным потерям. Артиллерии – нет. Авиационной поддержки – нет. Даже сапёров и то не дали. Бойцы сами отрывают себе укрытия, строят блиндажи и дороги. Попытку обойтись стрелковыми ячейками я пресёк сразу на корню. Хватило с меня и лета сорок первого. Фрицы же не тупые, половину Европы завоевали и только траншеи роют. И бойцу, если что, есть место укрыться, да и в случае атаки удобно маневрировать резервами, без лишних жертв обходится. Так что пришлось кое-кому втолковать, что к чему. Командира на пехоту так и не прислали. Точнее, слышал, что назначен и выехал в расположение, но лично ни разу не видел, где его носит, интересно? Хотелось бы посмотреть ему в глаза. Со снабжением тоже плохо: то, что было с собой, уже съели. А насчёт пополнения запасов – глухо. Да и с боеприпасами не легче. Ничего не могу понять. А ещё прошёл страшный слух, что семьи тех, кто попал в плен, будут расстреливать. Вроде как приказ вышел ещё осенью, за номером 270. И будто бы товарищ Сталин его отказался подписывать, а генерал Жуков подписал и велел строжайшим образом исполнять…

Железнодорожная насыпь, рубеж обороны немцев, превращена в настоящую крепость: через каждые тридцать метров – стрелковые ячейки. Через каждые сто-двести – доты и дзоты. В основном пулемётные, но через две-три штуки – пушечные. Кроме того, они очень широко используют так называемые кочующие батареи: несколько орудий на механической тяге оперируют вдоль насыпи, и, когда мы пытаемся в каком-то месте пробить их оборону, на помощь защитникам приходят дополнительные пушки. Так что всё это мне напоминает рассказы отца о Первой мировой. Настоящий позиционный тупик. Средства обороны превосходят средства нападения. И что делать – непонятно. Без авиации нам насыпь не перейти. Только зря людей потеряем и технику. Так что, настроение у меня тяжёлое. Тем более что сегодня опять не привезли ничего, ни пищи, ни боеприпасов, ни топлива для моих танков. Связываюсь по рации с полком, но бесполезно. Радист только и твердит в трубку, что командир занят и велел не беспокоить. Взбешённый, я срываю с головы шлем и, взяв с собой двух бойцов, отправляюсь в тыл. Разбираться лично. За полем мы встаём на лыжи и размашистым шагом мчимся по дороге в деревню, где расположился штаб. Снег вкусно похрустывает под полозьями, морозец пощипывает щёки. Красиво, чёрт возьми! И тихо. Лишь время от времени долетает далёкое эхо разрыва или дробь пулемётной очереди. В промёрзшем воздухе слышно далеко… Перед закутанной снегом деревней до нас долетают звуки музыки. Не понял… В избе, занятой командиром, – пьянка. Наяривает патефон, визг пьяных женщин, нестройный гул мужских голосов. Часовой пытается нас остановить, но летит в снег от удара кулака сержанта Коновалова, могучего сибиряка. Я вышибаю дверь и вваливаюсь в прокуренное чадное помещение. Там бурное веселье: сам командир полка вместе с начальником штаба и заместителем по тылу сидят за заставленным закуской и бутылками со спиртным столом, вместе с ними несколько полуодетых, точнее не до конца раздетых, мордастых девиц. При моём появлении они пытаются прикрыться, а подполковник с трудом фокусирует на мне расплывающийся взгляд.

– Э… ты кто такой?

– Суки! Что же вы делаете?! У меня люди голодные, замёрзшие, в чистом поле под пулями сидят, а вы тут веселитесь?!

– А пошёл ты… Под суд отдам за оскорбление вышестоящего командира!

Я тем временем выбиваю из руки командира полка невесть откуда взявшийся наган и решительно беру трубку полевого аппарата.

– Незабудка? Особый отдел армии мне. Срочно!