Объявлено убийство - Кристи Агата - Страница 23

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая

— Значит, это произошло здесь? — спросила мисс Марпл и добавила извиняющимся тоном:

— Боюсь, вы сочтете меня слишком любопытной, мисс Блеклок, но это действительно потрясающе Прямо как в газетах, а тут надо же: такое — и случилось со знакомыми!.. Я просто жажду услышать ваш рассказ и представить, как это было.., ну, вы меня понимаете…

Мисс Марпл тут же услышала пространный и сбивчивый рассказ Банч и мисс Баннер, изредка прерывавшийся поправками и уточнениями мисс Блеклок.

На середине повествования вошел Патрик, великодушно поддержал компанию и даже исполнил роль Руди Шерца.

— А тетя Летти стояла здесь.., в углу возле прохода под аркой. Станьте там, тетя Летти.

Мисс Блеклок послушно встала, после чего мисс Марпл были продемонстрированы следы от пуль.

— Какое чудесное, просто божественное спасение! — изумленно воскликнула мисс Марпл.

— Я как раз хотела предложить гостям сигареты. — Мисс Блеклок кивнула на большую серебряную сигаретницу, стоявшую на столе.

— Люди так неаккуратны, — неодобрительно отозвалась мисс Баннер. — Нынче никто не ценит хорошую мебель, не то что раньше. Только взгляните, какую жуткую подпалину оставили! Надо же, положили сигарету прямо на стол. Как только не стыдно!

— Боюсь, мы слишком много думаем о вещах, вздохнула мисс Блеклок.

Мисс Баннер любила вещи подруги так страстно, будто они были ее собственными. Банч Хармон находила эту черту очаровательной. В отношении Банни к вещам мисс Блеклок не было ни тени зависти.

— Чудный столик! — вежливо похвалила мисс Марпл. — А какая прелестная на нем лампа!

И опять мисс Баннер восприняла похвалу так, словно не мисс Блеклок, а она владелица лампы.

— Правда, восхитительная? Дрезденский фарфор[18]. У нас таких две. Вторая, по-моему, в кладовке.

— И все-то ты знаешь, Дора.., или тебе кажется, что знаешь, — добродушно улыбнулась миссис Блеклок. — Право, ты заботишься о моих вещах больше, чем я сама.

Мисс Баннер зарделась.

— Да, я люблю красивые вещи, — сказала она вызывающе, но с оттенком грусти.

— Должна признаться, — вздохнула мисс Марпл, — что те немногие веши, что у меня есть, тоже мне очень дороги. Столько воспоминаний с ними связано! И с фотографиями тоже. Сейчас люди мало фотографируются. А я коллекционирую снимки племянников и племянниц с тех самых пор, когда они еще были в пеленках. Мне нравится смотреть, как они взрослеют.

— У вас есть и моя жуткая карточка, там мне три года, — сказала Банч. — Я стою рядом с фокстерьером, такая косоглазая.

— Наверно, у тетушки Летти куча ваших фотографий, — сказала мисс Марпл, поворачиваясь к Патрику.

— О, мы всего лишь дальние родственники, — промямлил тот.

— По-моему, Элинор когда-то прислала мне одну твою детскую фотографию, Пат, — сказала мисс Блеклок. — Но, боюсь, она не сохранилась. Я не помнила даже, сколько у твоей матери детей и как их зовут, пока она не написала, что вы приедете.

— Еще одна примета времени, — сказала мисс Марпл. — Сейчас люди пожилого возраста часто даже не знакомы со своими молодыми родственниками. В старые добрые времена, когда так чтились родственные отношения, это было невозможно.

— В последний раз я видела мать Пата и Джулии на свадьбе тридцать лет назад, — сказала мисс Блеклок. — Она была очень хорошенькой девушкой.

— И поэтому у нее такие хорошенькие детки! — ухмыльнулся Патрик.

— У вас такой прелестный старинный альбом, — вставила Джулия. — Помните, тетя Летти, мы его смотрели на днях. Ну там и шляпки!

— А мы считали, что выглядели в них очень мило, вздохнула мисс Блеклок.

— Не стоит расстраиваться, тетя Летти, — сказал Патрик. — Когда лет тридцать спустя Джулия натолкнется на свою фотографию, вряд ли она решит, что выглядит будто роза.

— Вы нарочно это сделали? — спросила Банч, когда они с мисс Марпл возвращались домой. — Нарочно завели разговор про фотографии?

— Ну конечно, милочка, ведь смотри, как любопытно: мисс Блеклок не знает в лицо ни племянницу, ни племянника… Думаю, инспектора Креддока это должно заинтересовать.

Эдмунд Светтенхэм осторожно присел на садовую тележку.

— Доброе утро, Филлипа, — сказал он.

— Привет.

— Вы очень заняты?

— Более или менее.

— А что вы делаете?

— А вы не видите?

— Нет. Я не садовник. На мой взгляд, вы просто забавляетесь.

— Я сажаю салат.

— Вот как? Значит, сажаете…

— Вы что-то хотели? — холодно спросила Филлипа.

— Да. Увидеть вас.

Филлипа метнула на него быстрый взгляд.

— Вам не следует приходить сюда. Миссис Лукас это не понравится.

— Она не позволяет вам иметь поклонников?

— Не говорите глупостей.

— А что? Поклонник… Прекрасное слово. Великолепно передает мое отношение к вам. Уважительно.., на расстоянии.., но неотступно.

— Пожалуйста, Эдмунд, уходите. Вам незачем сюда приходить.

— А вот и не правда! — торжествующе провозгласил Эдмунд. — Вот и есть зачем. Миссис Лукас позвонила сегодня маме и сказала, что у нее полно кабачков.

— Их и правда пропасть.

— И спросила, не хотим ли мы поменять горшочек меда на кабачки.

— Но это неравный обмен! Сейчас кабачки — совершенно неходкий товар, их у всех хоть отбавляй.

— Конечно. Поэтому миссис Лукас и позвонила. В прошлый раз, если мне не изменяет память, она предложила обменять снятое молоко, — представляете, снятое молоко — на зеленый салат. В самом начале сезона! Он тогда шел по шиллингу за пучок.

Филлипа промолчала.

Эдмунд полез в карман и извлек оттуда горшочек меда.

— Так что вот мое алиби. В самом широком и неоспоримом смысле слова. Если миссис Лукас ухитрится протиснуть свой бюст в дверь подсобки, я сообщу, что пришел насчет кабачков. А это отнюдь не праздное времяпрепровождение.

— Понятно.

— Вы читали Теннисона[19]? — как бы между прочим поинтересовался Эдмунд.

— Не так уж много.

— А зря. Он скоро опять войдет в моду. Даже теперь по вечерам передают по радио “Королевские идиллии”, а не бесконечного Троллопа[20]. Я всегда считал, что Троллоп невыносимо слащав. Конечно, в небольших количествах его читать можно, но когда тебя им пичкают!.. Так вот о Теннисоне… Вы читали “Мод”?

— Когда-то давным-давно.

— Там есть такие строки. — Он процитировал, нежно глядя на Филлипу:

— “Невинность и порок и холод совершенства — роскошное ничто”. Это вы, Филлипа.

— Странный комплимент!

— А это и не комплимент. Я думаю. Мод запала бедняге в душу так же, как вы мне.

— Не болтайте чепухи, Эдмунд.

— Черт подери, Филлипа, почему вы такая? Что таится за вашими идеально правильными чертами? О чем вы думаете? Что чувствуете? Счастливы вы или несчастны? А может, напуганы? Или еще что-нибудь? Но хоть что-то вы же должны чувствовать!

Филлипа спокойно сказала:

— Что я чувствую — это мое дело.

— Но и мое тоже! Я хочу заставить вас говорить. Хочу знать, что творится в вашей безмятежной головке. Я имею право знать. Правда, имею. Я не хотел в вас влюбляться. Я хотел спокойно писать свою книгу. Прекрасную книгу о том, какие люди несчастные. Очень ведь просто разглагольствовать с умным видом о том, какие все вокруг несчастные. Это становится привычкой. Да-да, я убедился.., после того, как прочел про жизнь Берн-Джонса[21].

Филлипа оторвалась от работы и уставилась на него, удивленно наморщив лоб.

— При чем тут Берн-Джонс?

— При том. Когда прочтешь про прерафаэлитов, начинаешь понимать, что такое мода. Они были ужасно жизнерадостные, говорили на сплошном жаргоне, смеялись, шутили и уверяли, что жизнь прекрасна. Но это тоже было данью моде. Они были не жизнерадостней или счастливей нас. А мы ничуть не несчастней их. Все это мода, поверьте. После войны мы помешались на сексе. А теперь нам этот бзик надоел. А впрочем, не важно. Почему мы об этом заговорили? Я же начал про нас с вами. Только у меня язык присох к небу. А все потому, что вы не хотите мне помочь.

• Предыдущая
• 23/50
• Следующая