Лощина - Кристи Агата - Страница 2

• Предыдущая
• 2/44
• Следующая

— Я согласна, — сказала Мидж. — Талант Генриетты иногда проявляет себя. Кроме того, это очаровательная женщина.

Леди Эндкателл поднялась. Стоя у окна, она рассеянно играла со шнуром, приводящим в действие штору. Она прошептала:

— Для чего эти кисточки?

— Какие кисточки?

— Да на конце этого шнура. Что они тут делают? А почему к верхушкам оград приделывают ананасы? Для чего? В этом должен быть какой-то смысл. Вместо этих кисточек могли бы быть груши или сосновые шишки. Но нет, именно кисточки, всегда! Это интересно…

— Моя дорогая, не отклонились ли вы от своей темы Ведь вы пришли сюда, чтобы поговорить со мной о уик-энде. Я не вижу, впрочем, что вас беспокоит. Если вы не будете ошеломлять Герду быстрым разговором, если доверите Генриетте дрессировку молодого интеллектуала, в чем тогда затруднения?

— Для начала существует Эдвард. Он должен приехать.

После короткого раздумья Мидж спросила:

— Но какого дьявола вы его пригласили?

— Как раз не я его приглашала! — воскликнула леди Эндкателл. — Он сам себя пригласил. Дал телеграмму и попросил разрешения приехать. Вы его знаете с его обидчивостью. Если бы я ответила ему «нет», мы бы его больше никогда не увидели здесь. Он такой!

Мидж кивком головы выразила согласие. Да, Эдвард был таким. Она представила себе его красивое лицо с тонкими чертами, легкой иронической улыбкой. Да, в нем таилось большое обаяние. Как и в Люси…

— Милый Эдвард! — как эхо повторила мысли Мидж леди Эндкателл. С некоторым раздражением она продолжала:

— Решится ли Генриетта выйти за него замуж? Она влюблена в него, я это знаю. Если бы они были здесь без Джона… Но Эдвард во всем уступает Джону. Кажется, он теряет все то, что другой выигрывает. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Мидж снова кивнула.

— Я не могла отменить приглашение супругам Кристоу, с ними все было условлено давно. Но я предчувствую, Мидж, что нам предстоят трудные деньки. Дэвид будет сидеть сычом и грызть ногти, Генриетта — пасти Герду, чтобы та не чувствовала себя одиноко, Джон будет так блистателен, а бедняга Эдвард, конечно, стушуется…

— Составляющие пудинга тоже не особенно вдохновляют, — пробормотала Мидж.

Люси улыбнулась.

— Иногда, — задумчиво произнесла она, — дела улаживаются сами по себе. В воскресенье к ленчу у меня будет детектив. Это немного развлечет нас, как вы думаете?

— Детектив?

— Ну да, — объяснила леди Эндкателл. — Тот, которого мы встретили в Багдаде, когда Генри был там верховным комиссаром. Он приехал, не помню по какому поводу, и был у нас на обеде с несколькими служащими и офицерами. Пришел в белом фланелевом костюме с красивым цветком в петлице и черных остроносых туфлях. Я не могу представить себе его лицо — забыла, потому что его занятие не вызывает у меня восторга. Мне казалось, его интересовало не кто убил, а почему. Когда люди становятся мертвыми, причина уже не имеет значения. Для чего устраивать возню вокруг их смертей?..

— Этот джентльмен находится по соседству, потому что в округе совершено преступление? — спросила Мидж.

— Слава богу, нет. Вы знаете, здесь недавно появились две новые виллы, такие странные — с этими балками, о которые все стукаются головами. Обе причудливо разукрашены. А эти маленькие садики, которые ни на что не похожи! На первом этаже живет какая-то актриса, я думаю, что он занимает второй. Кажется, лондонцы любят такого рода строения, вероятно потому, что они живут здесь не постоянно, как мы…

Леди Эндкателл замолчала на несколько секунд, прошлась по комнате, затем продолжила:

— Дорогая Мидж, я вас благодарю за помощь, которую вы мне оказали.

— Мне кажется, я вам помогла совсем немного.

— Вы думаете? — леди Эндкателл нарочито выказала удивление. — Как бы там ни было, — продолжала она, — вы сейчас снова заснете и будете спать до завтрака. А когда вы встанете, вы можете снова быть невежливой.

Мидж удивилась в свою очередь:

— Снова? Почему? — Поняв, она расхохоталась и добавила:

— Вы тонкий психолог, Люси!

Леди Эндкателл улыбнулась и ушла. Проходя мимо открытой двери ванной, она заметила на газовой плитке чайник, и у нее мелькнула мысль: Мидж не получит вовремя свой чай. Что ж, она сама ей его приготовит. Люси зажгла под чайником газ, затем прошла по коридору и повернула ручку двери, ведущей в спальню мужа. Но сэр Генри Эндкателл, дальновидный администратор, знал свою жену. Он очень ее любил, но утренний сон тоже был ему дорог. Дверь была заперта.

Леди Эндкателл вернулась в свою спальню. Несколько мгновений она постояла у окна, зевнула и легла в постель. Через две минуты она спала как ребенок.

…Чайник в ванной исходил паром.

— Еще один чайник можно выбрасывать! — объявила горничная Симмонс.

Гуджен, дворецкий, покачал седой головой, взял из рук горничной треснувший чайник и пошел в кладовую за другим; там, в шкафу, он держал в резерве дюжину таких чайников.

— Вот другой, мисс Симмонс. Миледи даже не заметит замены.

— Она часто бывает такой рассеянной? — спросила горничная.

Гуджен вздохнул.

— У миледи золотое сердце, — ответил он, — но она очень небрежна. Поэтому я слежу в доме за тем, чтобы было сделано все возможное, лишь бы оградить мадам от суеты и забот.

Генриетта Савернейк скатала между ладонями маленький шарик из глины, вытянула его и уверенным жестом положила на статуэтку девушки, которую лепила. Работая, она рассеянно, одним ухом слушала признания натурщицы, которая рассказывала довольно обыденным голосом:

— Я убеждена, мисс Савернейк, что я была права. «Так вот какие у вас намерения», — сказала я ему. Я считаю, мисс Савернейк, что девушка сама должна заставить себя уважать. «Я не привыкла, чтобы мне говорили такие вещи, и ваши мысли мне кажутся неприятными. Может быть, вам это не понравится, но есть вещи, которые нельзя допускать», — вы согласны с этим, мисс Савернейк?

— Абсолютно, мисс Саундерс.

Генриетта произнесла свою реплику с таким убеждением в голосе, что натурщица и не подумала о том, что ее слушают вполуха.

— Я не знаю почему, мисс Савернейк, но со мной всегда случаются такого рода истории, и я вас уверяю, что я сама тут ни при чем! Мужчины такие волокиты, правда?

— О, ужасные!

Генриетта, прищурившись, рассматривала свою работу. «Здесь, — думала она, — эти два плана скоро соединятся, прекрасно!.. А вот угол челюсти — не тот! Это нужно сломать и начать заново».

Громко, теплым и сочувствующим голосом она добавила:

— Вы находились в неимоверно трудном положении!

— Я полагаю, мисс Савернейк, что ревность — это низкое и жалкое чувство, — продолжала Дорис Саундерс. — Это одна из форм зависти, возникающая потому, что вы моложе и красивее.

— Это достаточно очевидно!

Генриетта, целиком сосредоточенная на челюсти, которую она переделывала, ответила, почти не думая. В течение многих лет она научилась делить свой мозг на практически непроницаемые отсеки. Она могла играть в бридж, поддерживать беседу или писать письмо, и эти занятия полностью ее не поглощали. В настоящее время она думала только о лице статуи — лице Навсикаи, которое рождалось под ее пальцами, и болтовня, бившая ключом из красивого, почти детского, ротика Дорис Саундерс, ей не надоедала. В нужный момент она без усилия произносила несколько слов, которых от нее ждали, и монолог Дорис возобновлялся. Она привыкла к натурщицам, любившим поговорить. Некоторые профессиональные натурщицы молчаливы, другие же, смиряясь со своей вынужденной неподвижностью, компенсировали ее долгими откровенными разговорами. Генриетта делала вид, что слушает, отвечает, но мысли ее были далеко. «Эта малышка довольно обыкновенная, даже просто заурядная, — думала она, — но у нее очаровательные глаза. Пусть поговорит, пока я занята ими, это мне не мешает Нужно только, чтобы она замолчала, когда мы перейдем ко рту. Губы у нее — нежного очертания, к сожалению, из них выходят только примитивные маленькие истории кокетливой женщины».

• Предыдущая
• 2/44
• Следующая