Кривой домишко - Кристи Агата - Страница 24

• Предыдущая
• 24/41
• Следующая

— Вам не жаль будет бросать работу? Вы ведь не передумали ехать на Барбадос?

— О, конечно, мы отправимся туда, как только полиция позволит нам это сделать. Нет. Мне совсем не жаль бросать работу. Я ненавижу бездействие, но на Барбадосе это мне не грозит. — И она добавила с тревогой: — О, скорей бы все утряслось, чтобы мы могли спокойно уехать отсюда!

— Клеменси, а у вас есть какие-нибудь подозрения насчет личности убийцы? — спросил я. — У вас наверняка должны быть какие-то догадки. Клеменси искоса бросила на меня странный взгляд. Ее голос разом потерял былую непринужденность и зазвучал напряженно и резко:

— Строить догадки — антинаучно. В данной ситуации ясно одно: самыми очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоуренс.

— Значит, вы думаете, это их рук дело?

Клеменси пожала плечами.

Несколько мгновений мы стояли молча, словно прислушиваясь к чему-то, потом Клеменси повернулась и вышла из гостиной, столкнувшись в дверях с мисс де Хэвилэнд.

Эдит решительно направилась ко мне:

— Я бы хотела поговорить с вами.

В моей памяти всплыли слова отца. Было ли это?..

Но Эдит де Хэвилэнд продолжала:

— Надеюсь, у вас не сложилось ложного впечатления о Филипе. Его бывает довольно трудно понять иногда. Он может показаться скрытным и холодным, но это совсем не так. Просто такая манера поведения. И Филип ничего не может с этим поделать.

— Да я и не думал… — начал было я.

Но старая леди не дала мне вставить слово.

— И сейчас… В этой истории с Роджером. Филип вовсе не скуп. Деньги никогда не имели для него никакого значения. И он очень милый… И всегда был очень милым… Просто его надо понять.

Я смотрел на старую леди, всем своим видом показывая, что я как раз и есть тот, кто хочет его понять. Эдит де Хэвилэнд продолжала:

— Частично все происходит из-за того, что Филип — второй ребенок в семье. Второму ребенку часто приходится трудней, чем первенцу. Понимаете, Филип обожал отца. Конечно, все дети обожали Аристида, и он отвечал им взаимностью. Но Роджером он особенно гордился и восхищался, потому что это был старший сын — и первый ребенок. И думаю, Филип всегда ощущал предпочтение, отдаваемое старшему брату. Он замкнулся в себе. Погрузился в книги, в историю и прочие занятия, не имеющие ничего общего с повседневностью. Наверное, он страдал… Дети всегда страдают…

Старая леди помолчала и снова заговорила:

— В общем, я хочу сказать, Филип всегда страшно ревновал отца к Роджеру. И едва ли сам осознавал это. И вряд ли банкротство старшего брата тронуло Филипа так сильно, как должно было бы… О, ужасно говорить такие вещи, но я уверена — Филип сам этого не понимает…

— Вы имеете в виду, что Филипа, скорей, радует неудача брата?

— Да, — сказала мисс де Хэвилэнд. — Именно это я и имею в виду. — И добавила, слегка нахмурившись: — Меня очень расстроило, что он не сразу предложил Роджеру помощь.

— А почему он должен предлагать ему помощь? — спросил я. — В конце концов Роджер наломал дров. Он взрослый человек. Детей у него нет. Если бы он был болен или слезно просил о помощи, конечно, семья помогла бы ему. Но несомненно, Роджер просто предпочитает начать новую и совершенно самостоятельную жизнь.

— О да! Его волнует только самочувствие Клеменси. А Клеменси — абсолютно загадочное существо. Ей действительно нравится испытывать неудобства и иметь в хозяйстве не больше одной чашки для чая. Вероятно, это очень современно. У этой женщины нет чувства прошлого и нет чувства красоты.

Старая леди разглядывала меня проницательными глазами.

— Это ужасное испытание для Софии, — продолжала она. — Мне жаль, что ее молодость омрачена этой трагедией. Я, знаете ли, люблю их всех. Роджера и Филипа… И внуков: Софию, Юстаса и Джозефину. Чудесные дети. Дети и внуки моей сестры Марции. Да, я нежно люблю их… — Эдит помолчала и резко добавила: — Но имейте в виду, подобное чувство граничит с идолопоклонством.

Она решительно повернулась и вышла из гостиной. Мне показалось, последним замечанием старая леди хотела что-то подчеркнуть — но я не мог понять, что именно.

— Твоя комната готова, — сказала София.

Она стояла около меня и смотрела через окно в сад. Сад с раскачивающимися на ветру полуобнаженными деревьями казался серым и печальным.

— Какое запустение… — тихо произнесла София, угадав мои мысли.

В это время из-за живой изгороди со стороны декоративного садика появилась фигура и вслед за ней — другая. Оба человека казались серыми бесплотными тенями в неверном свете осеннего дня. Первой шла Бренда Леонидис. Она куталась в серую шиншилловую шубку и, ступая с кошачьей грацией, скользила сквозь сумрачный воздух как жутковатый призрак. Когда она проходила мимо окна, я рассмотрел ее лицо. На нем блуждала знакомая мне туманная кривая полуулыбка, которую я уже видел накануне, когда разговаривал с молодой вдовой в ее гостиной. Несколькими секундами позже мимо окна проплыла худая сгорбленная фигура Лоуренса Брауна. Эти двое не походили на прогуливающихся в саду людей — зыбкие и невесомые, они напоминали приведения, прячущиеся от людского взора.

„Интересно, — подумал, — не под ногой ли Бренды или Лоуренса громко треснула та сухая ветка?..“

И по ассоциации мыслей я спросил:

— А где Джозефина?

— Наверное, в классной комнате с Юстасом. — София нахмурилась: — Чарлз, меня очень тревожит Юстас.

— Почему?

— Последнее время мальчик какой-то мрачный и странный. Знаешь, он так изменился после этой ужасной болезни… Не могу понять, что у него на уме. Иногда мне кажется, он ненавидит всех нас.

— Вероятно, это пройдет. Просто переходный возраст.

— Может быть… Но все равно мне тревожно.

— Да почему же, милая?

— А потому, наверное, что отца с матерью совсем не беспокоит состояние Юстаса. Они словно и не родители ему.

— Может, оно и к лучшему. Чаще дети страдают от чрезмерной опеки, чем от равнодушия.

— Это правда. Знаешь, я как-то не задумывалась об этом до своего возвращения из-за границы, но мои родители составляют престранную пару. Отец всецело погружен в мир каких-то отдаленных исторических эпох, а мать чудесно проводит время, организуя вокруг себя театральные действа. Сегодняшнее дурацкое представление — дело исключительно ее рук. Никакой нужды в этом семейном совете не было. Маме просто хотелось разыграть сцену семейного совета. Бедняжка иногда страшно скучает здесь и развлекается по мере сил и способностей.

На какой-то миг мне представилось фантастическое видение: Магда с легким сердцем отравляет старого свекра в целях разыграть трагедию с убийством с собой в главной роли.

Дурацкая мысль! Я тут же отогнал ее в сторону, но у меня в душе остался какой-то неприятный осадок.

— За мамой нужен глаз да глаз, — сказала София. — Никогда не знаешь, что она может выкинуть в следующий момент.

— Забудь о своей семье, — твердо сказал я.

— Я бы с удовольствием, но это слишком трудно сделать в настоящий момент.

Как счастлива я была в Каире, когда на какое-то время забыла их всех!

В те времена София действительно никогда не упоминала о своем доме и семье.

— Поэтому ты никогда ничего не рассказывала о них? — спросил я. — Хотела забыть их?

— Наверное, да… Знаешь, все мы слишком тесно связаны. Мы… Все мы слишком любим друг друга и этим отличаемся от тех семей, где каждый смертельно ненавидит другого. Конечно, ненависть — страшное зло. Но жить разрываясь между противоположными привязанностями едва ли не страшней… Наверное, именно это я и имела в виду, когда говорили, что все мы как-то криводушны и жалки. Помнится, я хотела сказать: все мы не в состоянии существовать независимо друг от друга, не умеем стоять без подпорок и расти вверх сами по себе. Все мы какие-то немного изломанные, искривленные…

И вдруг с нами оказалась Магда, которая ворвалась в комнату, с грохотом распахнув дверь и крича:

• Предыдущая
• 24/41
• Следующая