Выбери любимый жанр

Secretum - Мональди Рита - Страница 10

Изменить размер шрифта:

– О, я высоко ценю поправку, от всей души, – поспешил уточнить аббат, любуясь вишневым деревом, росшим недалеко от нас. – Но я смертельно ненавижу клевету. Когда мне говорят о моих ошибках, я, будучи философом, делаю критика своим учителем и, как христианин, вижу в нем своего брата, потому что он исполняет долг милосердия ко мне. Но помни всегда, сын мой, не стоит терпеть тех невежд, которые, едва сумев прочесть чьи-то произведения, бегло просмотрев их названия и рисунки, сразу же морщат свой кривой нос и дают им презрительные названия, какие только позволяет им их дремучая тупость. И если такой человек с грехом пополам умеет писать, в его рукописях нет ничего, кроме хулы в одном месте и порицания – в другом. И это заходит так далеко, – заключил он, смеясь, – что хочется спросить такого человека: какой правитель дал ему привилегию всеобщей цензуры? Извини, пожалуйста, ты не мог бы сорвать для меня вон те вишни наверху?

– Вы совершенно правы, – ответил я, восхищаясь острым умом аббата, и начал карабкаться на дерево. – Несомненно, полезно обсуждать спорные вопросы, чтобы найти истину, но лучше делать это со скромностью, которую приобретает человек, знающий философию и христианское учение.

– Без всякого сомнения, деликатные и умеренные исправления – дело святое, – добавил, воодушевившись, Атто, – и ни один литератор, каким бы великим он ни был, не должен от них отказываться, ибо не существует человека настолько совершенного, чтобы не быть обманутым своим собственным знанием. Евангелисты, апостолы, пророки и святые отцы писали, руководствуясь Божьим вдохновением, поэтому они писали правду; но те, кто взял в руки перо после них, все допускают ошибки – одни больше, другие меньше. Все же истинна пословица: тому, кто бьет больного, вместо того чтобы лечить его, лучше подрядиться работать палачом, чем лекарем.

Я уже приготовился дать ответ, слезая с дерева, дабы сделать свой ход в этом странном риторическом диспуте, начатом нами во фруктовом саду, когда Атто остановил меня:

– Оставим этот разговор, сын мой, ибо мысль скоро склоняется к надменности. Смирение – вот то, в чем нам надлежит упражняться, отнюдь не высокомерие. Труды человеческие несовершенны из-за скудности нашего разума, и порицаемы они потому, что живем мы в несчастливое время. Пусть то, в чем я тебя наставлял сейчас, пойдет тебе на пользу, дабы будущие твои произведения не оказались беззащитными перед клеветниками и не были опозорены. Да будет угодно Господу нашему дать нам милость понимать и исправлять наши ошибки, как и другим не порицать то, что было сделано с благими намерениями; и да не разгневается Господь наш на нас и на других за наши и их промахи.

Сказав это, аббат жестом предложил мне полакомиться вишнями вместе с ним. Я ел ягоды, испытывая раскаяние и одновременно признательность к аббату за напоминание о необходимости смирения как раз в тот момент, когда я уже был близок к пустому чванству. Разве не сказано в Евангелии: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное»?

Через некоторое время Мелани бросил на меня удовлетворенный взгляд и, не говоря ни слова, протянул мне вексель к ростовщику. Я нерешительно взял его. Сделка состоялась: я продался Атто для оказания ему некоторого рода литературных услуг, ценой чего (как это уже часто бывало, когда перо становилось средством добывания денег) становилось мое полное подчинение ему. Кисло-сладкая мякоть вишни растворилась во рту, и вот так я, разрываясь между любовью, отвращением и жадностью, уже попал к аббату в услужение.

* * *

Между тем мы отправились в обратный путь к дому и увидели перед ним множество карет с новыми гостями. В довершение ко всему настало то, чего следовало опасаться: гости из Рима также прибыли на праздник на два дня раньше, чем ожидалось. А поскольку банкеты начинались уже с сегодняшнего вечера, то ни у кого (включая Атто) не хватило ни терпения, ни приличия дождаться официального начала празднеств.

Атто, казалось, пристально изучал гербы на каретах, возможно, чтобы узнать, кто во время этой праздничной недели разделит с ним великолепное гостеприимство семьи Спады.

– Я слышал, как один слуга твоего господина сказал, что дон Ливио Одескальки и маркиза Серлупи скоро тоже приедут. Подожди, – проговорил Атто, увлекая меня за собой и разглядывая кареты на расстоянии, позволяющем узнавать других, оставаясь неузнанным самому. – Там, мне кажется, знакомое лицо… Нуда, это же монсиньор д’Асте, – прошептал аббат, когда мы увидели выходящего из кареты седовласого иссохшего старика, почти утонувшего в своем кардинальском одеянии. – Он настолько маленький, незаметный и хилый, что его святейшество называет его «монсиньором Тряпочкой», – ехидно захихикал аббат„демонстрируя знание всех последних римских сплетен. – Там позади поднялась большая суматоха среди лакеев, – продолжал сообщать он мне. – Наверное, приехал кто-то из семьи Барберини или из семьи Колонны и решил чуть-чуть похвастаться. Такие люди всегда считают себя пупом земли. А следующая карета, кажется, украшена гербом рода Дураццо, должно быть, это кардинал Марчелло. Он едет из Фаэнцы, где служит епископом, а путь из Фаэнцы долог, так что кардиналу нужно хорошенько отдохнуть, если он хочет получить удовольствие от праздника. Кто бы мог подумать, прибыл кардинал Биши, – сказал Атто, прищурившись. – Я и не знал, что он в таких близких отношениях с кардиналом Фабрицио.

– Да, кстати, синьор Атто, я ведь тоже не знал, что вы знакомы с кардиналом Спадой. – Я намеренно перебил его начатую с большим размахом арию узнавания знакомых лиц на расстоянии.

– О, ведь он долгие годы был нунцием – папским послом во Франции, разве ты не знал этого? Мы раньше довольно долго общались в Париже. Он, как бы это сказать, очень предупредительный человек: главная его забота состоит в том, чтобы не нажить себе врагов. И тут он прав, поскольку в Риме это лучший способ попасть в высшие круги. Готов биться об заклад, что он хорошо помнит свое пребывание в Париже, ведь именно тогда ему пожаловали титул кардинала; это было в 1676 году, если не ошибаюсь. До этого он был нунцием в Савойе и приобрел там некоторый опыт. Он участвовал в трех конклавах: по поводу избрания Иннокентия XI, в том же 1676 году, затем Александра VIII в 1689-м и когда избирали нынешнего Папу, в 1691 году. Грядущий конклав будет для него четвертым. Неплохо для кардинала, которому исполнилось только пятьдесят семь лет, правда?

Прошли долгие годы, но способность Атто тщательно запоминать все подробности карьеры пап и кардиналов не изменилась. Его величество король всех церквей мог положиться на своего агента, который, возможно, и не блистал уже силой, но, несомненно, все еще обладал отличной памятью.

– Вы думаете, что в этот раз его могут избрать Папой? – спросил я, втайне надеясь однажды войти в когорту слуг Папы Римского.

– Исключено. Он слишком молод. Он мог бы еще править двадцать, а то и тридцать лет. При одной мысли об этом остальные кардиналы слягут в постель с лихорадкой, – смеясь, ответил Атто. – По отношению ко мне он будет сейчас изображать сдержанность, поскольку боится прослыть вассалом короля Франции, если поприветствует мою скромную особу. Бедняги, этих кардиналов можно понять, – закончил аббат, насмешливо улыбаясь.

* * *

Пока мы гуляли возле главных ворот, на дороге, проходящей перед поместьем, показался сгорбленный, трясущийся, почти лысый старик, который тащил большую заплечную корзину, до краев полную бумаг. Держа шляпу в руке, он смиренно обратился к слугам, намереваясь что-то спросить, однако те грубо попытались его прогнать. Действительно, кто бы это ни был, он поступил бы умнее, если бы подошел к черному входу, где особы низкого происхождения не рискуют своим появлением вызвать презрение благородных гостей поместья.

Аббат двинулся по направлению к старику, сделав мне знак следовать за ним. На старике была рубашка с резинками для поддержания рукавов, а живот его был прикрыт испачканным передником – вероятно, он был ремесленником, возможно, переплетчиком.

Перейти на страницу:

Вы читаете книгу

Secretum

Мональди Рита

Наши партнеры