Федька-Зуек — Пират Ее Величества - Креве оф Барнстейпл Т. Дж. - Страница 4
- Предыдущая
- 4/134
- Следующая
Креве стали зваться более по-английски — «Креветами». А семейные предания стали воспринимать как волшебные сказки. И все же… И все же какие-то смутные стремления сохранять связи с той, безвозвратно утраченной, жизнью у моих предков оставались. Вот, скажем, почему они перебрались из Бостона в Нью-Бедфорд? А потому, что южный сосед их рода, Рассел, несправедливо был обвинен в государственной измене Карлом Первым, ему отрубили голову, а когда при следующем короле дело пересмотрели и казненного посмертно реабилитировали, его потомкам в виде компенсации был дарован титул герцогов Бедфордских (они носят его и поныне).
А с началом девятнадцатого века братья Креветы, Эндрью и Роберт, стали заниматься китобойным и зверобойным промыслом. Начинали с гарпунщиков, а кончили долей во владении судном «Сент-Мери оф Маринерс», и доля эта составляла вельбот с четвертью, что немало. А сыновей они послали в море с шестнадцати лет рядовыми матросами, чтоб знали все дело в тонкости и снизу доверху к поре, когда отцы уйдут на покой.
И в 1833 году зверобойный бриг «Сент-Мери оф Маринерс» был захвачен во время занятий истреблением котиков у мыса Лопатка в Охотском море российским патрульным бригом «Посейдон». Добыча и судно были конфискованы, а экипаж, после суда, имевшего быть в Иркутске, сослан в каторжные работы на Усольские соляные рудники, что ниже Иркутска по левому берегу Ангары. Так представители моего рода впервые познакомились с Россией…
Десять лет катал Дик Кревет тачку на рудниках. Потом «за спокойный нрав» был выведен на поселение, местом которого ему определили почему-то татарскую слободу Заисток в городе Томске, Колыванского наместничества.
В Заистоке, расположенном на низинах в пойме Томи, не было ни единого человека, понимающего по-английски. Эуштинцы, тюркоязычное племя мусульман, сливающееся с сибирскими татарами, высланными из-под Тобольска, кыргызы и хакасы — все население слободы. Да еще трое «бухарцев» — торговцев: два бухарских еврея и узбек.
Дик, которого называли, вслед за квартальным, «Ричардом Андреевичем», за год каторги стал постепенно отвыкать от самого себя. Он теперь во сне ругался по-русски, днем крестился троеперстно по-русски, пил водку под соленые огурчики и квашеную капустку по-русски, женился на русской бабе, ядреной вдове тюремного офицера, которого каторжники в штольне завалили глыбой соли. Наконец, он построил избу из лиственничных бревен в обхват. Мало-мало столярничать он умел сызмала, а поднаторел в этом деле и сколотил плотничью артель. Жил он долго и умер аж в 1881 году. Его сын, Евгений Ричардович Кревет (1860-1925), инженер-горняк, женился на дочери мелкого золотопромышленника-«гурана» (забайкальские казаки, не без аборигенской монголоидной примеси). Сын его, на три четверти русский по крови и на одну четверть американец, был авантюристом. Родился он в 1890 году, а умер в 1954. Жил то в Москве, то в Сан-Франциско, то во Владивостоке, умудрился в 1921 году, когда по бассейну Тихого океана гуляли упорные слухи, что РСФСР продает Камчатскую область с молотка, выдать себя за эмиссара Москвы и получить с некоей калифорнийской торговой компании 25 % задатка по этой сделке и благополучно уйти от расправы. Был другом шефа Госполитохраны Дальневосточной республики, позднее заместителя наркома внутренних дел СССР, имевшего звание «КГБ (комиссар государственной безопасности) 2-го ранга» Льва Бельского (Левина), ликвидированного вместе с наркомом Ежовым. Этот джентльмен удачи, в честь которого (сомнительная честь!), именовался Николаем Евгеньевичем Краваткиным в России и Майклом Юджином Креветом в САСШ. Почему Майкл, а не Николас — известно разве что ему самому да Федеральному бюро расследований.
Женился он в Благовещенске на дочери приказчика крупного универсального магазина «Кунст и Альберс» Джорджа Гордона, умершего в 1919 году от инфлюэнцы, и Нелли Карриген из Барнстейпла, Девоншир, Мэри (Марии Георгиевне), умершей в 1943 году от голодных осложнений после простуды, и имел от нее одного сына, похожего внешне на отца, Владимира, и одного, похожего на мать, Геннадия.
Владимир Краваткин в провинции скучал, томился и при первой возможности уехал учиться в Москву, которою бредил, в знаменитый МИФЛИ — Институт истории, философии и литературы. Но с первого курса его отчислили за неясное происхождение. Тут же призвали в армию, и, зная четыре языка, он и моргнуть не успел, как оказался в разведке. Сперва спецшкола, потом сложная невидимая работа по координации действий советских и английских диверсионных групп — сначала в Скандинавии, потом в зоне Южно-Китайского моря, от Сингапура до Гонконга и от Сайгона до Манилы. Дело было жутко увлекательно, опасно и требовало разносторонних и часто неожиданных познаний.
В апреле 1945 года майор Краваткин оказался в штабе Второго Дальневосточного фронта в Хабаровске, откуда был командирован в штаб Семнадцатой армии. Там и вспыхнул его роман с моей мамой — полуукраинкой-полуполячкой с примесью сибирско-казачьей крови. И в 1946 году майор Краваткин навсегда покинул Россию, увозя с собою жену и новорожденного сына. То есть меня.
Детство я провел, мотаясь за папой по четырнадцати странам и владениям бассейна издавна отцу известного Южно-Китайского моря. Отец любил эти душные, влажные земли, их тщедушных обитателей с птичьими языками и лукавыми глазами. Он с наслаждением торговался на рынках какого-нибудь забытого Богом («Но и Сатаной!» — уверял отец) селения в Малайе или Таиланде…
Я этого не понимал. Меня влекла никогда мною не виденная Европа. Но попасть в милую старую Англию мне удалось, только когда лейбористы провозгласили политику «К западу от Суэца» и в спецслужбах дряхлой империи пошли сокращения штатов, упразднение, одного за другим, целых отделов и служб, досрочные выходы на половинную пенсию и так далее.
Эта катастрофа в жизни отца по времени как раз совпала с порой моего поступления в университет. Конечно, о «каменных» Оксфорде и Кембридже нечего было и мечтать — слишком это дорогое удовольствие. Да и я, с моим колониальным произношением, был бы в почтенных стенах «каменных» университетов не более, чем мишенью для острот.
И я поступил в Манчестерский университет.
За пределами Англии мало кто знает, что такое Манчестерский университет и что такое сам Манчестер. Полагают, что Манчестер — это нечто вроде Бирмингема, закопченное и скученное. На самом деле Манчестер — чистейший город, задуманный и выстроенный белокаменным. И камни эти остаются белыми. Манчестер давно разбогател, и ему было на что содержать приличный университет и музеи, библиотеку и галерею, школы и больницы. По уровню социальной защищенности Манчестеру нет равных в Англии. Или не защищенности, а этой, как там ее называют, «социальной инфраструктуры».
Я окончил истфак, защитил магистерскую по современной истории на тему о вкладе некоренных народов Юго-Восточной Азии в становление и функционирование преступных структур региона — на примере китайской, русской и японской общин.
И сразу же меня разыскали американские цэрэушники. Они следили за мной давно, «радовались моим успехам». И пошло, и пошло! Они знают о двух веках, проведенных моими предками на земле Новой Англии. И убеждены, что и я подсознательно об этом помню. И о том, что если я собираюсь стать писателем, это тихое дело не помеха, а подспорье: ведь сколько известнейших писателей были сотрудниками спецслужб! Сомерсет Моэм, Грэм Грин, Андре Моруа… И мир повидать мне будет как писателю полезно и как человеку приятно. И мой долг перед свободным миром. И как заманчиво перепробовать женщин разных рас и национальностей! И как приятно всегда иметь вдоволь карманных денег. Короче, пробовали нажать одну клавишу — если нет отклика, не развивая тему, тут же пробовали другое, третье, четвертое…
И что скрывать, на определенных, довольно жестких для этой фирмы условиях я согласился. Каковы были мои условия?
Во-первых, я занимаюсь прозой, а в свободное время цэрэушными делами.
- Предыдущая
- 4/134
- Следующая
