Лёшка - Голышкин Василий Семенович - Страница 10
- Предыдущая
- 10/76
- Следующая
Распахнулись ворота, и грузовик задом въехал во двор. Из кузова, зеленые, как лягушки, вниз, на землю, попрыгали немецкие солдаты. Но не все, часть «лягушек» осталась наверху, в кузове. И верхние стали спускать нижним какие-то ящики. Володя напряг зрение и на одном из ящиков по-немецки прочитал: «Кофе». А прочитав, поскучнел, кофе не та добыча, которая может интересовать партизан подземной крепости. Кофе не стреляет. Боеприпасы — другое дело. Разведай он склад с боеприпасами…
— А-а-а! — Володя, услышав крик со двора, вздрогнул, а девочка-яблочко, испугавшись крика, бросилась под его защиту и, дрожа, прижалась к Володе.
Кричал увалень-солдат, смешно пританцовывая на одной ноге и поддерживая руками другую. Поодаль от «танцора» валялся ящик, который, видимо, и заставил солдата заголосить. Крик заглушил гогот. «Лягушки» смеялись над «лягушкой», попавшей в беду. Солдат, повыв, пнул ящик здоровой ногой и, прихрамывая, поволок его в глубь двора.
Володя задумался. Чтобы кофе мог так отдавить ногу? Не скрывается ли под кофе что-то другое? И что? Это ему еще предстояло выяснить. Не сегодня, нет, сегодня он здесь уже довольно помаячил. А разведчик не артист, чтобы всем в глаза бросаться. А если и артист, то особого, или, как говорят, оригинального, жанра: ловкость рук — и никакого мошенства. Ну, не рук, скорее, ума, но все равно ловкость. А к ловкости еще хитрость надо прибавить, наблюдательность, осторожность, ну, разумеется, и смелость. Вот тогда и выйдет разведчик. Эх, жаль, что перед войной они мало в разведчиков играли! Как бы сейчас все пригодилось…
Володя попрощался с девочкой и ушел, обещав быть завтра.
У Клауса Румера, адъютанта по особым поручениям при начальнике Керченского гарнизона, было три звания, явное и тайные. Явное он носил открыто — майор. О тайном даже не подозревал, хотя именно оно, это тайное звание, присвоенное ему коллегами по штабу, могло по точности поспорить со служебной характеристикой. За глаза Клауса Румера звали Опоссум. За его схожесть и образ жизни с этим представителем семейства сумчатых крыс. Пронырливый, как крыса, он и жил, как крыса, таясь от всех, но все видя и слыша. Он, как и опоссум, бодрствовал ночью, прихватывая, правда, часть дня. В одном, однако, они различались. У опоссума голым был хвост, а у Румера череп. Немецкая любовь к гигиене? Как бы не так! У Румера, в отличие от всех прочих «белокурых бестий», росла густая и черная, как вакса, шевелюра, выдававшая в нем скорее семита, чем арийца, и Румер, борясь с ней, начисто сводил с черепа волосяной покров. За это имел и третье звание, тоже тайное: Череп.
Бодрствовать ночью Опоссума заставляли дела. Он был гестаповец и по долгу службы допрашивал тех, кого доставлял к нему комендантский патруль. Но — и это не было ни для кого секретом — Опоссум, захватывая для бодрствования часть дня, тоже проводил ее не без пользы для дела. Шнырял по штабу, ко всему принюхиваясь. Стоило двоим уединиться, глядь, а он тут как тут! Стоит и прислушивается Череп. Спросят: чем обязаны? Тут же выкрутится, похлопав по карманам: спички, мол, вышли. Чего сразу не спросил? Разговору помешать постеснялся. Насторожатся собеседники, какому такому разговору? Никакого такого разговора не было. А я ничего и не слышал, скажет Опоссум, и нет его, унес ноги. Что унес — хорошо, да не унес ли с ногами чего из слышанного? Если унес — собеседникам капут. Разговор — тьфу, тьфу — о Гитлере шел. О том, как тот пленного красноармейца покупал. Чины и золото сулил, если красноармеец к нему перекинется. А красноармеец не перекидывается: «Дешево, — говорит, — ценишь». «Чего же тебе надо?» — спрашивает Гитлер. «Раков», — отвечает красноармеец. «Зачем они тебе?» — «Перед смертью посмотреть, как вы от нас пятиться будете».
Злой и смешной анекдот. А злой потому, что правдивый. Им ли, штабным, не знать, что немцы от русских то там, то тут пятятся? Вот и шушукаются по углам, коря в неудачах Гитлера… Проклятый Опоссум, неужели он что-нибудь слышал?..
Они напрасно волновались. Румер, шныряя по штабу, остановился возле них больше по привычке, чем по надобности. Офицеры не ошибались, угадывая в адъютанте по особым поручениям штабного шпиона. Но этим особое положение адъютанта Румера при начальнике Керченского гарнизона не исчерпывалось. Главное, зачем его как эксперта выписали из Берлина, была борьба с партизанами. Об этой главной роли майора Румера гарнизонное начальство не распространялось, держало его миссию в тайне. Оно и лучше, что за шпиона считают. Начальству спокойней, когда подчиненные язык за зубами держат. А Клаус Румер тем временем пусть втайне против партизан воюет. Они-то уж наверняка не знают, кто против них ополчился: уполномоченный самого Гиммлера!
Увы, бесследно действуют только духи. Да и то в сказках. Все прочее оставляет следы. В том числе и люди. Партизаны были людьми и поэтому не могли действовать бесследно. Следы эти в конце концов привели гестаповцев к Аджимушкайским каменоломням, и немцы узнали, где скрываются партизаны. Но одно дело обнаружить и совсем другое — справиться с партизанами. Лезть на рожон? Попробовали, сгоняли роту в каменоломни, а что от той роты осталось? Рожки да ножки. И тогда Опоссум нанес свой первый удар по каменоломням: опутал их колючей проволокой. «Этим актом, — бахвалился он перед начальством, — я лишаю партизан свободы действия».
Партизаны вроде поутихли, а потом, мстя за лишение свободы, сожгли ремонтные мастерские.
Адъютант по особым поручениям ожесточился и, решив, что мертвые не воюют, заживо замуровал партизан в каменоломнях. Партизаны вновь поутихли, а потом, в отместку за погребение подняли на воздух штаб одной из немецких частей, дислоцированных в Керчи. Но Опоссум и тут не иссяк. Задался целью лишить партизан, засевших под землей, глаз и ушей, которые те конечно же держали на земле. Короче, адъютант по особым поручениям решил разделаться с партизанскими разведчиками…
— Руки вверх!
Керченцы, услышав, испуганно жались к домам и заборам и, задрав руки, мысленно прощались со своим карманным богатством. По опыту знали: все стоящее, что найдется у обыскиваемых, тут же перекочует в карманы немецких солдат. Но странно, на этот раз их не обыскивали, а орали:
— Ладонь вверх! — И, осмотрев, большинство отпускали, а меньшинство волокли в гестапо, где задержанным надлежало доказать свою непричастность к Аджимушкайским каменоломням. «Дома печь перекладывал? Веди, показывай, где дом, где печь!»
К вечеру вся Керчь знала, фашисты, как цыгане, по руке гадают, партизан из каменоломен ищут.
По руке гадали, а с носом остались. Ни один партизанский разведчик в фашистскую сеть не попал. Проведав о фашистской акции, подземная крепость не вымывших руки на землю не выпускала.
Командир партизан держал речь. Лиц в полумраке не видно было — «летучие мыши» скупились на свет, но по дыханию, тревожному и частому, чувствовалось, что в подземелье немало людей. Тянуло сыростью, пахло по??том и, как в склепе, на заживопогребенных давило камнем. Это было страшно, как во сне, но еще страшней было то, о чем говорил командир. Берлин по тайным каналам донес Москве, Москва — Керчи: в Керчь из Берлина послан человек из ведомства Гиммлера. Человек непростой: специалист по партизанским делам. Фамилия его не установлена, но метод работы известен — провокация. Он постарается заслать в партизанскую крепость провокатора. Как? Это одному ему да разве что богу известно. Разгадать замысел нельзя, но предупредить можно. Отныне и впредь до особого распоряжения категорически запрещаются любые контакты бойцов подземной крепости с жителями Керчи.
Запрет суров, но необходим. Однако как быть Володе Дубинину? Ему без контактов никак нельзя. Он ведь помимо того что разведчик, еще и Тимур. А разве Тимур может не сдержать слово? Не сдержать и не принести лекарство, которое обещал? Но принести — значит вступить в контакт. А вступить в контакт — значит нарушить приказ, на что Володя никогда и ни за что не пойдет. Вдруг мысль: а что, если болезнь бабушки уловка? И вторая — тут же, как волна волну, погасившая первую: откуда той девчонке знать, что он партизанский разведчик? Ничего такого она о нем не знает и знать не может. Пусть так, пусть не знает, но есть боевой приказ — никаких контактов! — а перед боевым приказом все равны: генерал, солдат, партизан. И тот, кто получит его, больше себе не принадлежит. И не может распоряжаться собой и своими чувствами так, как ему хочется. Он принадлежит приказу и должен выполнять только то, что велит ему приказ. А девочкина бабушка? Она ведь умрет, если он не принесет лекарство. А что же делать? Попросить, чтобы командир позволил ему в виде исключения нарушить приказ? Ни за что не позволит. Командир — бывший капитан. Он не свернет с курса, который выбрал. Свернуть — значит погубить корабль.
- Предыдущая
- 10/76
- Следующая
