Ленин. Соблазнение России - Млечин Леонид Михайлович - Страница 22

Поздно вечером 28 ноября 1917 года Совнарком принял предложенный Лениным проект декрета «Об аресте виднейших членов центрального комитета партии врагов народа». Имелась в виду партия конституционных демократов, кадетов, считавшая правильным для России мирный путь эволюции.

«Вне закона, – вспоминал лидер эсеров Виктор Чернов, – были объявлены кадеты – почтенная и солидная, никакой опасностью захватчикам власти не грозившая партия адвокатов и профессоров…»

На этом же заседании большевистского правительства было заявлено: «Идет открытая гражданская война».

«Члены руководящих учреждений партии кадетов как партии врагов народа, – говорилось в подписанном Лениным декрете, – подлежат аресту и преданию суду революционных трибуналов. На местные Советы возлагается обязательство особого надзора за партией кадетов ввиду ее связи с корниловско-калединской гражданской войной против революции…».

При обсуждении в ВЦИК против декрета возражали эсеры, левые и правые, и меньшевики. Но ВЦИК одобрил декрет 150 голосами против 98.

Для того чтобы угрозы стали реальностью, не хватало только универсального инструмента для борьбы со всеми, кого назовут врагами. Он не замедлил появиться. 6 декабря 1917 года вечером Совнарком обсуждал вопрос о возможности забастовки служащих в правительственных учреждениях во всероссийском масштабе.

Записали в постановлении:

«Поручить т. Дзержинскому составить особую комиссию для выяснения возможности борьбы с такой забастовкой путем самых энергичных революционных мер, для выяснения способов подавления злостного саботажа. К завтрашнему заседанию представить списки членов этой комиссии и меры борьбы с саботажем».

Создать карательное ведомство? Даже среди активных большевиков не всякий взялся бы за такую задачу. Это эсеры легко брались за оружие, занимались террором, убивали министров и жандармов.

Нарком внутренних дел Григорий Иванович Петровский передал это постановление своему заместителю по наркомату Дзержинскому. 7 декабря Феликс Эдмундович составил список комиссии. Вечером все собрались в Кремле у Якова Михайловича Свердлова – комиссар милиции Екатеринослава Василий Кузьмич Аверин, начальник Красной гвардии города Иваново Дмитрий Гаврилович Евсеев, председатель Слуцкого Совета солдатских депутатов и член ВЦИК Иван Ксенофонтович Ксенофонтов, член ЦК партии Григорий Константинович Орджоникидзе, член Петроградского Военно-революционного комитета Яков Христофорович Петерс, член президиума ВЦИК Карл Андреевич Петерсон, член главного штаба Красной гвардии Валентин Андреевич Трифонов…

Тогда же и название новому органу придумали: «Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем». На заседании Совнаркома название было утверждено.

18 декабря 1917 года Дзержинский обратился в Совнарком:

«Не имея собственной автомобильной базы, комиссия наша не в состоянии справиться хоть сколько-нибудь удовлетворительно с возложенной на нас задачей борьбы с контрреволюцией, саботажем и мародерством. Ордера наши остаются без исполнения, связь с органами Советской власти не может установиться. Наши требования в Смольный на автомобили почти всегда остаются без удовлетворения.

Необходимо нам поэтому иметь собственную базу, для этой цели предоставьте нам право реквизиции автомобилей, бензина, смазочного масла и других автомобильных принадлежностей».

Всероссийская чрезвычайная комиссия еще не приступила к работе, но методы брались на вооружение беззаконные. Председатель ВЧК просил не выделить ассигнования на покупку автомобилей, а разрешить чекистам реквизировать, то есть отбирать, машины.

Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем большевики создавали в основном для того, чтобы справиться с армией чиновников, которые бойкотировали новую власть и саботировали распоряжения Совета народных комиссаров. Но руководители партии быстро поняли цену органам госбезопасности как важнейшему инструменту контроля над страной.

21 февраля 1918 года Совнарком утвердил декрет «Социалистическое отечество в опасности!» Он грозил расстрелом как внесудебной мерой наказания «неприятельским агентам, германским шпионам, контрреволюционным агитаторам, спекулянтам, громилам, хулиганам». Важно отметить эту формулировку: внесудебная мера наказания!

Левые эсеры были против расстрелов. Но у большевиков в Совнаркоме было твердое большинство.

23 февраля ВЧК объявила, что в соответствии с декретом Совнаркома будет использовать такой метод борьбы с врагами, как расстрел. Дзержинский не считал ВЧК контрразведкой или политической полицией. Он видел в ВЧК особый орган, имеющий право самостоятельно уничтожать врагов.

«Работники ЧК – это солдаты революции, – писал Феликс Эдмундович, – и они не могут пойти на работу розыска-шпионства: социалисты не подходят для такой работы. Боевому органу, подобному ЧК, нельзя передавать работу полиции. Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно».

Он добился этого права для чекистов, и кровь полилась рекой. Страна с ужасом заговорила о «кожаных людях». Сотрудники ВЧК носили кожаные куртки: им раздали обмундирование, предназначенное для летчиков. Это был подарок Антанты, найденный большевиками на складах в Петрограде. Куртки чекистам нравились не потому, что они предчувствовали моду на кожу. В кожаных куртках не заводились вши. В те годы это было очень важно: вши – переносчики тифа, который косил людей и на фронте, и в тылу.

Большевики создавали атмосферу, в которой террор становится возможным. Они отменили все законы. В стране даже формально возник правовой беспредел. Советская власть взялась сама осуществлять правосудие. Принципы: политическая целесообразность важнее норм права, при вынесении приговора полагаться на революционное чутье…

При этом чекисты не в состоянии были совладать с настоящей преступностью.

«В городе начались ограбления квартир и убийства, – вспоминала Ольга Львовна Барановская-Керенская, первая жена главы Временного правительства. – Прислуги почти никто уже, кроме коммунистов, не держал, дворники были упразднены, охранять дома и квартиры было некому… Мы понимали, что все идет прахом и цепляться за вещи незачем, что надо только стараться сохранить жизнь, не быть убитыми грабителями, не умереть с голоду, не замерзнуть… В течение нескольких месяцев, а может быть, и больше, пока дети не достали мне чугунную печку, я жила не раздеваясь и никогда не спала на кровати…

В голове никаких мыслей и никаких желаний, кроме мучительных дум о том, что еще продать и как и где достать хоть немного хлеба, сахара или масла… Тротуаров уже не было, и не было ни конного, ни трамвайного движения (лошади все были съедены), улицы не чистились, снег не сгребался, по улицам плелись измученные, сгорбившиеся люди. И как горькая насмешка на каждом шагу развевались огромные плакаты: “Мы превратим весь мир в цветущий сад”».

ВЧК превратилась в инструмент тотального контроля и подавления. Жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности. Тем более что беспощадность поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить.

Более того, жестокость оправдывалась и поощрялась.

Николай Иванович Бухарин, который считался самым либеральным из большевистских руководителей, писал в 1920 году:

«Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

В определенном смысле Николай Иванович был прав. Беззаконие, массовый террор, ужасы Гражданской войны – вот через какие испытания прошли советские люди. И все это не могло не сказаться на их психике и представлениях о жизни.

«Я пишу эти строки для себя, правдиво до дна, – пометила в дневнике Александра Коллонтай. – Доброты нет среди нас – вот что мне жутко. Кругом царит столько злобы! И будто каждый стыдится проявить сострадание, сочувствие, доброту… Доблесть – быть жестоким. И сама я ловлю себя на том, что стыжусь порывов жалости, сочувствия, сострадания… Точно это измена делу! Точно проявить тепло, доброту значит не быть хорошей, закаленной революционеркой!.. И все кругом такие же сухие, холодные, равнодушные к чужому горю, привыкшие не ценить человеческие жизни и как о самом пустом факте говорящие о казнях, расстрелах и крови…».