Ленин. Соблазнение России - Млечин Леонид Михайлович - Страница 12

Четыре наркома-большевика – Алексей Рыков (будущий глава правительства), Владимир Милютин (до революции он был восемь раз арестован, пять раз сидел в тюрьме), Виктор Ногин (был противником вооруженного захвата власти) и Иван Теодорович (будущий председатель Крестьянского Интернационала) – через десять дней после Октябрьского переворота, 4 ноября 1917 года, вышли из состава первого советского правительства по принципиальным соображениям: товарищи по партии не поддержали их мнение о «необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий».

Некоторые последствия этот демарш имел. В ночь с 9 на 10 декабря 1917 года большевики договорились о коалиции с левыми социалистами-революционерами, которые получили семь мест в Совнаркоме, а также должности заместителей наркомов и членов коллегий. А из тех четырех наркомов, которые проявили тогда принципиальность, только один – Ногин – умер своей смертью, совсем молодым. Остальных Сталин со временем уничтожил…

Не принял власти большевиков и один из патриархов русской социал-демократии Георгий Валентинович Плеханов. 28 октября 1917 года он опубликовал «Открытое письмо к петроградским рабочим»:

«Товарищи! Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А. Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Скажу вам прямо: меня эти события огорчают…

Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая в конце концов заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года… Власть должна опираться на коалицию всех живых сил страны…».

Поразительно, как точно Плеханов предсказал будущее. Разразилась жестокая Гражданская война, и русское общество лишилось прав и свобод, полученных после Февральской революции.

Ненавидевший большевиков эсер Борис Викторович Савинков, член Совета казачьих войск, в ноябре 1917 года предложил Плеханову после свержения ленинского Совнаркома казаками возглавить новое правительство.

– Я сорок лет своей жизни отдал пролетариату, – ответил ему Георгий Валентинович, – и не буду его расстреливать тогда, когда он идет по ложному пути. И вам не советую этого делать. Не делайте этого во имя вашего революционного прошлого.

Но предложение Плеханов не отверг… Подробно расспросил Савинкова о состоянии казачьих войск. Сказал, что готов взяться за формирование правительства.

Один из основателей российской социал-демократии не любил Ленина. Плеханов даже дал показания против него, когда летом 1917 года вождя большевиков обвинили в работе на немцев. С точки зрения Плеханова, «неразборчивость» Ленина могла толкнуть его на то, что он «для интересов своей партии» мог воспользоваться средствами, «заведомо для него идущими из Германии». Плеханов обратил внимание на то, что немецкая печать «с нежностью» говорит о Ленине как об «истинном воплощении русского духа». Но Плеханов счел своим долгом заметить, что говорит «только в пределах психологической возможности» и не знает ни одного факта, который бы свидетельствовал о том, что эта возможность «перешла в преступное действие».

Федору Степуну Плеханов сказал о Ленине:

– Как только я познакомился с ним, я сразу понял, что этот человек может оказаться для нашего дела очень опасным, так как его главный талант – невероятный дар упрощения.

Это Георгий Валентинович еще со Сталиным, подлинным мастером упрощения, не успел познакомиться поближе…

Плеханов вернулся в Россию из эмиграции 1 апреля 1917 года. Его встретили восторженно как признанного вождя социал-демократии. Но его скептическая позиция относительно перспектив немедленного построения социализма в России вызвала непонимание. А Плеханов сказал так:

«Русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма…».

Отношение к нему быстро менялось в худшую сторону. Большевики его презирали.

«С октябрьским переворотом, – писал один из первых российских социал-демократов Лев Григорьевич Дейч, – вошло в обычай критиковать этого “властителя дум” как самого последнего изменника. Лица, не осмелившиеся раньше разинуть рта, смотревшие ему заискивающим взором в глаза, обрушились на него самым грубым, нахальным образом, извращая и клевеща на него и его взгляды».

Плеханов был болен, горестно повторял:

– Судьба дала мне хорошую голову, но плохое здоровье.

Известный прозаик Борис Аркадьевич Пильняк собирался писать роман о революции. Он пришел к Плеханову и нашел его в бедственном положении.

«Осунувшийся, изнуренный болезнью Плеханов голодал. Извинившись, я бегом помчался на рынок. На барахолке продал фамильные драгоценности: серебряный портсигар, бабушкино золотое кольцо, часы. У окрестных крестьян купил масло, яйца, молоко, хлеб и немного мяса».

– Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, – с горькой укоризной говорил Плеханов, – и все вместе взятые товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое. Войны и революции не считаются с жертвами.

Плеханов умер в мае 1918 года. Гроб доставили в Петроград и предали земле на Волковом кладбище, рядом с «неистовым» Виссарионом Белинским.

«Умер Плеханов, – записала в дневнике Зинаида Гиппиус. – Его съела родина. Он умирал в Финляндии. Звал друзей, чтобы проститься, но их большевики не пропустили… Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру сил, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат. Еще при царе туда-сюда, но при Ленине – конец… Во всем сказывался его европеизм. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости».

После большевистского переворота другие левые социалисты растерялись. Меньшевики не могли понять, как их товарищи по подполью и эмиграции могли узурпировать власть. Член исполкома Петроградского Совета Федор Ильич Дан говорил на заседании ВЦИК (он входил в состав президиума):

– Для всякого мыслящего политически здраво ясно, что вооруженные столкновения на улицах Петрограда означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но все социалистические партии.

19 ноября 1917 года лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов писал товарищу по партии и члену исполкома Петроградского Совета Павлу Борисовичу Аксельроду:

«Самое страшное, чего можно было ожидать, совершилось – захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее безумные люди, стоя у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки. И еще, может быть, более ужасное – это то, что настал момент, когда нашему брату марксисту совесть не позволяет сделать то, что, казалось бы, для него обязательно: быть с пролетариатом, даже когда он ошибается.

После мучительных колебаний и сомнений я решил, что в создавшейся ситуации на время “умыть руки” и отойти в сторону – более правильный исход, чем остаться в роли оппозиции в том лагере, где Ленин и Троцкий вершат судьбы революции».

Павел Аксельрод, известный своим нравственным чутьем, выражался и еще резче. Он считал большевистский переворот «колоссальным преступлением», писал, что большевики насильственно прервали революционное развитие России и отбросили страну «назад – в экономическом отношении чуть ли не в середину прошлого века, а в политическом – частью ко временам Петра Великого, а отчасти – Ивана Грозного».

Юлия Мартова называют «великим неудачником», потому что он потерял свою партию – меньшевиков. На I съезде Советов в июне 1917 года меньшевиков было в два с половиной раза больше, чем большевиков. Совет в Петрограде создали меньшевики. Во ВЦИК меньшевики в сентябре – октябре 1917 года играли ведущую роль. Сам Мартов был избран членом ВЦИК, затем депутатом Моссовета. Но умеренность в России не ценится, и меньшевики быстро утратили свои позиции.