Пять Колодезей - Азбукин Борис Павлович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/39
• Следующая

Пользуясь передышкой, пока Любаша насыплет в ведро земли, Степа осмотрел свои исцарапанные ноги, а потом снял с правой руки бинт. Корки на мозолях были содраны, ранки кровоточили и болели. Степа подул на них и опять закрутил бинт.

И снова в голове закружились неприятные мысли. Теперь Степа догадывался, почему большинство ребят сбежало. Они рыли колодец в расчете на легкую удачу: решили — раз-два копнешь, тут тебе и вода. Но кто бы мог подумать, что уйдет Валька, который больше всех напрашивался работать; Санька, за которого Степа и Митя ручались головой!..

Нет, тут что-то не так. Не обошлось, наверно, и на этот раз без Федьки Хлыста! Недаром он ходил с Валькой по берегу. Но почему ребята обманывают, а не скажут прямо, что не хотят работать? Стыдно им, что они заодно с Федькой?

Степа смотрел вниз и поджидал, пока Любаша наполнит землею ведро.

— Ты не хочешь покопать? Тут хорошо, прохладно.

Голос Любаши отвлек его от горьких размышлений.

— Нет. Я еще покручу.

Степа изнемогал от духоты и зноя и был бы рад спуститься в холодок, но он старался делать так, чтобы Любаша как можно меньше работала наверху, в нестерпимой жаре.

Все эти дни Любаше хватало забот. То она кипятила воду и готовила чай, то мазала сметаной обгоревшие ребячьи носы и обожженные руки, то бинтовала ранки от мозолей. А теперь, когда Санька сбежал, она вызвалась заменить его. Однако Пашка не захотел с ней работать, считая, что силы будут неравными, и настаивал, чтобы Митя перешел в его смену.

С того часа, как Митя и Пашка начали работать вместе, споры между ними не затихали. Причин для этого было немало: и Пашкина несдержанность, и Митино подзуживание, но главным образом то, что не появлялась вода.

После обеда они уже целый час не разговаривали друг с другом. Степа не вмешивался в их ссору: он боялся, что они разругаются, и Митя вспылит и уйдет.

Степа вытащил ведро из колодца и потрогал рукой землю.

— Ну, как там, ничего не видать? — спросил Пашка, выглядывая из палатки.

— Ничего, — мрачно ответил Степа.

— Пашка боится, что ты фонтан его не приметишь, — съязвил Митя.

— Да брось ты кудахтать… — Пашка бросил уничтожающий взгляд на Митю.

— Что — брось? Сам кричал: «Фонтан вдарит. Вот такой!» И Саньке-то этим фонтаном голову заморочил.

— Да замолчи ты! А то ка-ак дам! — рассвирепел Пашка и замахнулся кулаком.

Он демонстративно повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен. Митя тоже отвернулся от него и поджал под себя ноги.

Установилась тягостная тишина. Слышались только монотонный скрип колодезного вала, шуршание ветра в траве и опостылевший всем треск цикад.

Подошел дед Михей. Он еще вчера заметил, что в лагере неладно. Ребят стало меньше, не слышно задорных голосов. Мальчики чаще ссорились, работа подвигалась медленней. Старик заглянул в палатку:

— Что, мальцы, дожили, что и ножки съежили? А? Ну, чего скисли? Недаром пословица говорит: ехали да не доехали; опять поедем — авось доедем.

— Я-то ничего, — ответил Пашка. — А вот Митька скулит.

— Маловер-то? Это он так, понарошку. Он только с виду жи?док, а на деле шви?док. В работе он — орел. Одно плохо: ему все невтерпеж — подавай сейчас же воду, и баста. А тут ждать надо.

— Сколько еще, дедушка, ждать? — спросил Митя.

— Ждать, милок, не беда, — пришла бы вода.

— А может, она и совсем не придет. Вдруг ее здесь и нет?

— Не бойсь, пора придет, и вода пойдет. Так-то, милок! — Дед поднял комочек свежей земли, растер прилипшую к пальцу грязь. — Видать, мальцы, недолго нам теперь ее ждать.

Митя мрачно поглядел на деда Михея.

— Если сегодня не докопаемся, уйду, — сказал он.

— Эх ты, кислятина! — не сдержался Степа. — А еще сам возмущался, что Валька сбежал.

— Ну и пусть уходит. Мы с тобой и Любашкой сами выкопаем. — Пашка презрительно ухмыльнулся.

Минут за десять до конца смены Степа спустился в колодец, а Любаша стала у ворота. Слой галечника плохо поддавался лопате, поэтому Степа взял в руки кирку. Но при первых же ударах почувствовал, что кирка наскочила на что-то твердое. Он попробовал ударить в других местах — то же самое. А что, если это скала? У него даже похолодело в груди. Неужели весь труд пропал даром? Степа начал счищать взрыхленный слой земли. Да, под ним был камень. Ровный и гладкий камень вроде плиты. Степа позвал ребят и деда Михея.

Старик спустился по лесенке в колодец и внимательно осмотрел плиту.

— Дедушка, а что там, под плитой? — спросила сверху Любаша.

— Вода тут. У нас по степу бо-знать сколько таких колодцев позакопано. И в нашем селе они были. Не зря село и названье такое имеет. Может, это один из энтих колодцев и есть.

Ребята заволновались.

— А кто же их закопал? — спросил Степа.

— Известно кто. Когда казаки набегали на Орду, а опосля русские войска Крым воевали, то татары и турки все колодцы начисто хоронили или отравляли и засыпали всякой падалью, чтоб мор и болезни разные разводились.

Дед Михей подкопал лопаткой стенку, подсунул под плиту лом и нажал на него. Но плита не подавалась. С какой бы стороны он ни заходил — ничего не получалось. Старик сел на ступеньку лестницы и закурил.

— Ну, что ж мы с ней будем делать? А? — спросил он мрачно.

— А если трактором зацепить? — неуверенно предложил Степа.

— Дело кажешь, дело, — одобрил старик. — Трактор, он потянет.

Возле колодца делать было нечего. Все начали собираться домой. Часть имущества — лопаты, кирки, ведра и плащ-палатку — спрятали в одной из каменных бутылей на раскопках. Остальное, кроме бочонка с водой и лестницы, уложили в тележки.

Возвращались домой взбудораженные, в приподнятом настроении.

Тайна, скрытая под плитой, интриговала и волновала всех, наполняла сердца радостью и в то же время немного тревожным ожиданием чего-то удивительного, необычайного.

В эту ночь Степа спал особенно крепко и, вероятно, не скоро бы проснулся, если бы над головой не раздался голос Пашки:

— Авра-ал!

Степа подскочил на постели и, щурясь от света, таращил затуманенные сном глаза на Любашу и Пашку, которые со двора взобрались на подоконник.

— Лагерь весь разнесли. Слышь? Вдрызг! — взволнованно сообщал Пашка.

— Кто? Почему?..

— Кто, кто! Собирайся живей. Мы сами только с площади видели, когда ведра ставили, а там еще не были.

Степа схватил кепку, и как был, в трусах и нижней рубашке, выбежал из дому.

На востоке разгоралась широкая багряная полоса. Где-то громыхали колеса водовозных телег, кричали петухи. Чтобы сократить путь, мальчики побежали напрямик, пробрались Санькиным двором и выскочили на пастбище. Через пять минут они были уже у колодца.

Степа смотрел и не узнавал обжитого ими степного уголка. Там, где раньше стояли шалаши и палатки, валялись выдернутые из земли колья, поломанные рейки, кукурузные стебли. Поодаль лежал бочонок. Вода из него вытекла на землю. В образовавшейся липкой грязи затонула снарядная гильза. А колодец был засыпан почти на три четверти, и сверху торчали только две ступеньки забытой в нем лестницы.

— Ой-ой! Кто же это?..

Голос Любаши зазвенел и на высокой ноте осекся. Она отвернулась и пошла к бочонку. Там, в серой солончаковой жиже, рядом с гильзой, алел треугольный лагерный флажок. Чья-то нога втоптала его в грязь. Любаша подняла флажок, и вдруг плечи ее задрожали.

— Кабы знать кто, своими бы руками задушил! — рассвирепел Пашка и растопырил потрескавшиеся пальцы. — Подожди, дознаюсь — отбивную из него сделаю!

Степа стоял над колодцем, часто дыша и до боли сжимая кулаки.

— Какие гадины! — хрипло выдавил он и начал подбирать колья.

Теперь он был уверен, что между тем, что произошло здесь, и бегством ребят из лагеря есть какая-то связь. Он не смог бы объяснить, почему он так думает, — для этого не хватало еще каких-то фактов, — но он чувствовал, что это именно так.

• Предыдущая
• 26/39
• Следующая