Первое имя - Ликстанов Иосиф Исаакович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/75
• Следующая

— Понравилось ему… Говорит: «Забьет меня Савелий Кузьмич!»

— Прибедняется каменный колдун… Такого забьешь, как же! — встопорщил в улыбке свои желтые усы гранильщик, обрадованный и польщенный отзывом Неверова об ожерелье.

Паню обступили молодые гранильщики. Был среди них Проша Костромичев, высокий, худощавый, с длинными волосами, перехваченными ремешком, чтобы не свисали на глаза. Была и Миля Макарова, беленькая и тихая, как лесной цветочек, были и другие шефы-активисты школьного минералогического кружка.

Посыпались вопросы о Неверове.

— А колечко аметистовое девичье Нил Нилыч ему показывал? — спросила Макарова и вся зарделась.

— Нил Нилыч сказал ему, что ожерелье в оперный театр пойдет для Ярославны? — допытывался Проша Костромичев.

— Чего сбежались? — нахмурился Савелий Кузьмич. — Вчера только на собрании о дисциплине говорилось. Забыли, товарищи комсомольцы? — Глядя вслед молодым мастерам, Брагин сказал Пане: — Всполошились!.. Как же, Неверов — из мастеров мастер, камень насквозь видит. Каждому охота перед таким отличиться… А ты, Панёк, между прочим, шел бы домой, чем тары-бары заводить. Вадик уже во все окна носом тыкался, тебя высматривал.

Умышленно замедляя шаг, Паня пошел к выходу, ловя взглядом синие, розовые, зеленые искры, вспыхивающие в руках гранильщиков. Хоть пой, так хорошо было на душе. Радовало то, что малахит, который достался нелегко, попал к мастеру-художнику, знаменитому умельцу.

Перед одной из скамеек фабричного сквера на коленях стоял Вадик.

— Вадька, наш малахит самый лучший! Неверов из него середину доски выклеит, — поделился с ним своей радостью Паня.

— Угу… — ответил Вадик.

— Ты что делаешь?

— Сюрприз пробую, который я тебе обещал. Видал штучку?.. Сюрприз удался…

Паня остолбенел, глядя на то, что Вадик назвал штучкой: чудеснейший перочинный нож, блестевший перламутром и никелем. С помощью этого ножа Вадик только что глубоко врезал в садовую скамейку первую букву своего имени.

— Смотри, смотри! — торжествовал он. — Это просто нож — самый главный, это тоненький, а вот совсем коротенький. Штопор, открывалка для консервов, отвертка, шило делать дырки…

— Это же Генкин ножик, ему дядя Фелистеев подарил…

— Был Генкин, стал мой! Понимаешь, в первый раз переспорил Генку. Он его даже на улицу боялся вынести, чтобы не потерять. И хорошо, что не потерял… Хочешь подержать ножик? Тяжелый, как чорт, сразу все карманы оборвет.

— На что спорили? — грозно спросил Паня, уже догадавшийся, в чем дело.

— Не соображаешь!.. На малахит. Как только ты получил письмо от Дружина, я Генку при ребятах завел-подкрутил на все гаечки и…

— А ты ему сказал, какое письмо я от Дружина получил? Ты ему сказал?

— Ух, ты думаешь, что я совсем дурак… Конечно, ничего не сказал. Разве Генка пошел бы в спор, если бы знал про письмо!

Будто обожгло Паню.

— Ты что сделал! — набросился он на Вадика. — Ты же знал, что Дружин даст нам малахит, а Генка не знал. Ты Генку подловил, и за это ты жулик!

— Чего ты кричишь!.. — попятился от него Вадик. — В споре можно свободно друг друга обдуривать — у кого лучше выйдет. Разве Генка меня не обдуривал? Очень даже просто!

— Врешь, Генка спорит честно, все это знают… У тебя никакой совести нет!

— Сейчас заплачу от твоего благородства… — сказал Вадик и побежал к киоску пить газированную воду с сиропом; потом на бульваре он нагнал Паню и стал перед ним лебезить:

— Чего ты рассердился, не понимаю! Тебе завидно, что я выспорил такой ножичек, а ты нет? Хочешь, мы будем его по очереди носить: один день носи ты, а… два дня я? Хочешь, не хочешь — говори!

— У тебя, Вадька, вместо головы просто тыква огородная с трещоткой, — угрюмо ответил Паня. — Ничего ты не понимаешь!

И до самого рудника они больше не обменялись ни словом.

Пойдем вдаль колеи рудничной железной дороги, по которой то и дело грохочут составы, груженные рудой.

Сначала рельсы побегут мимо разных складов, электроподстанции, компрессорной установки, дающей сжатый воздух всему руднику, мимо шумной ремонтно-механической мастерской и трехэтажного здания бытового комбината, где горняков, отработавших смену, ждет душ, парикмахерская и столовая. Потом дорога вонзится в гору, нырнет в глубокую и очень узкую траншею, сделает плавный поворот, и глазам откроется первый карьер.

Этот карьер — одно из чудес мира.

В отлогий склон Горы Железной врезалась глубокая выемка. Ее ширина и длина — сотни и сотни метров. У выемки ступенчатые борта, и высота каждой ступеньки двенадцать-пятнадцать метров. В этом гигантском амфитеатре десятки тысяч артистов могли бы воскресить перед миллионами зрителей Полтавскую битву, суворовский переход через Альпы, Бородинское сражение, разгром фашистов под Москвой и Сталинградом. Все эти события связаны с Горой Железной. Металл, выплавленный из ее руды, гремел везде, где развевались победные русские знамена.

Руднику Горы Железной двести пятьдесят лет.

Два с половиной века изо дня в день служит человеку Гора Железная.

В дремучем лесу, у дымного костра, отгоняющего злую мошкару, человек ударил железом в грудь земли, высвободил из-под цепких корней сосны тяжелые куски железной руды и сложил их на телегу. По лесному бездорожью притащили люди первый дар земли к рудоплавильной печи. Считанные фунты металла выплавила эта печь, но вскоре померкла перед ним слава кичливой шведской стали.

Шли годы… Все выше становились железногорские домны, все глубже и шире становился карьер. Как много было в нем движения и тяжелого труда! Рудокопы долбили гору кайлами, раскалывали куски руды стальными клиньями, грузили добычу в двухколесные колымажки-таратайки. Непрерывными потоками шли колымажки по узким террасам: груженые — вверх, пустые — вниз. Шумел рудник, да много ли мог сделать рудокоп, вооруженный лишь кайлом, ручным буром и черным дымным порохом!

Позади остались десятки и десятки лет.

Почему стала затихать Гора Железная? Не иссякли ли запасы руды в недрах земли, не отказались ли машиностроители от железногорского металла? Нет, не оскудела старейшая уральская рудница и попрежнему славится железногорский металл. Он такой мягкий, что толстые железные полосы можно завязывать тугим узлом. Он такой стойкий, что нет ему износа в любых машинах. Он такой послушный, что в руках металлурга становится то узорным тончайшим литьем, то несравненным булатом, то серебристой нержавеющей сталью. Но по-новому стал жить карьер. Там, где было не пройти между колымажками, по узким рельсам побежали вагончики электрической дороги, а на верхней террасе первый экскаватор еще неловко, медленно стал расчищать путь для широкой железнодорожной колеи.

В старый рудник пришли экскаваторы, могучие паровозы, четырехосные вагоны, буровые станки. Глубокие, быстро пробуренные скважины поглощают десятки, сотни тонн аммонита. Весь Железногорск вздрагивает от взрывов на руднике, и жители шутят: «Горняки новое землетрясение устроили!»

Захлебываясь от жадности, экскаваторы наполняют рудой вагоны. Железногорцы гордятся тем, что в годы довоенных пятилеток рудник дал столько же руды, сколько раньше было добыто за двести тридцать лет, а в годы Великой Отечественной войны удвоил добычу и в мирные дни работает все лучше и лучше.

Из гигантской чаши рудника пьет силу и мощь великая Советская страна.

Когда Паня и Вадик вышли на борт карьера, он был залит лучами полуденного солнца.

Уступы карьера, как цветная геологическая карта, показывали то желтую, то красноватую породу, прорезанную серебристыми жилами сернистых руд. По террасам тут и там ползли составы железных вагонов. Паровозы, беря крутой подъем, оставляли за собой паюсы дыма и круглые жгуты белого пара. В забоях шумели экскаваторы, бросая в вагоны великаньи горсти руды, и звучно хлопали днища ковшей.

Раздался свисток. Мальчики оглянулись.

Громко дыша, паровоз тащил состав порожних вагонов. Из паровозной будки выглянул краснолицый седоволосый машинист Гордей Николаевич Чусовитин.

• Предыдущая
• 17/75
• Следующая