Хранилище ужасных слов - Барсело Элия - Страница 5

• Предыдущая
• 5/16
• Следующая

Слова, раньше похожие на блестящих подвижных насекомых, теперь являли собой странные красные символы, относящиеся, по-видимому, к какому-то неизвестному ей языку.

— Они из тех, которые теряют силу? — тихо спросила Талья, боясь услышать ответ.

— Да. Через пять лет твоя мама их забудет, а если и будет вспоминать, то уже без обиды и боли.

Через пять лет! Ей тогда исполнится семнадцать. Как вынести столь долгий срок, зная, что между ней и мамой стоят эти проклятые слова? Даже понимая, что рано или поздно они исчезнут, всё равно пять лет — это целая вечность. Жить, не имея возможности ее обнять, наблюдая, как мама то и дело вспоминает сказанное ею — и рада бы забыть, но не может?

— Нет, это слишком долго. А ничего нельзя сделать, чтобы…

Она не могла подобрать нужный глагол. Чтобы слова «погибли», «стёрлись», «дезактивировались»?..

— Хочешь узнать, как подействовали твои слова?

Вопрос был задан уже привычным для нее бесстрастным тоном, но почему-то создалось впечатление, что именно этот вопрос очень важен и от ее ответа зависит, чем вообще закончится это путешествие.

— Да, — сказала она.

Мигель Кастро сидел в вестибюле Провинциальной больницы и, закрыв руками лицо, плакал. Талью он еще не видел, и, хотя врач пытался убедить его, что выводы пока делать рано, сказанные им слова были малоутешительны, если не безнадежны.

«Сеньор Кастро, девочка впала в кому в результате сильного удара по черепу. В целом ее состояние стабильное, но мы не знаем, придет ли… — тут врач осекся и быстро поправился, — когда она проснется. Часто это происходит уже через несколько часов, однако иногда… требуются дни, даже недели. Пока ничего не известно, но она молодая, сильная, поэтому отчаиваться не нужно».

Судя по тому, что он слышал в больничных коридорах, авария была страшная: больше пятнадцати человек получили ранения, двое — водитель самосвала и водитель трамвая — скончались на месте. Двое находились в коме: Талья и какой-то парень возраста Диего, родителей которого еще не удалось отыскать.

Одна из медсестер тронула его за плечо и спросила с улыбкой:

— Не хотите кофе?

Она была немолода, но улыбка очень ее красила.

— Могу я увидеть Талью?

— Пока нет. Она уже в полном порядке и прекрасно выглядит, но ей проводят кое-какие исследования. Я скажу, когда вы сможете пройти.

— Как меня нашли?

Он спросил просто так, чтобы хоть с кем-то поговорить и не сидеть опять в вестибюле в полном одиночестве.

— На рюкзаке были написаны имя и адрес, а поскольку других девочек в трамвае не было, мы решили, что рюкзак принадлежит ей.

— Что моя дочь делала в трамвае? — задумчиво спросил Мигель, обращаясь скорее к себе, чем к медсестре.

— Авария произошла на пересечении улиц Чили и Перу, в районе Эль Ремедио. Может быть, ехала к подруге. И вообще это очень известный и оживленный район.

Он чуть было не сказал, что его дочь учится водной из лучших школ города и у нее нет подруг в таких местах, как Эль Ремедио, возле окружной дороги, где начинаются фабрики и бараки, но вовремя спохватился. Вдруг медсестра или ее родственники именно там и живут?

— А другой мальчик, который тоже находится в коме?

Медсестра бросила быстрый взгляд через плечо, словно хотела удостовериться, что их никто не слышит.

— Пожалуй, ему хуже, чем Талье. К тому же он совсем один. У него не было никаких документов, и пока его фото не покажут сегодня по телевизору, а завтра не напечатают в газетах, вряд ли его родители узнают о несчастье. — Она неожиданно выпрямилась и сказала уже другим тоном: — Пойдемте, выпейте кофе, неизвестно еще, сколько придется ждать.

По бело-зеленому коридору они дошли до комнаты медсестер, в это время пустовавшей.

— Меня зовут Тере, я дежурю до завтра, до шести утра, и позабочусь о Талье, пока она здесь. Хотите сахару?

Мигель отрицательно качнул головой и невидящим взглядом уставился на зеленый линолеум, не обращая внимания на кофе.

Тере села напротив, тронула его за рукав и, слегка придвинувшись, сказала:

— Послушайте, Мигель, не знаю, будет ли у вас об этом разговор с врачом, но я много лет ухаживаю за больными, находящимися в коме, и знаю, как это тяжело для родственников. Но я также знаю, что единственный способ помочь своим близким — быть здесь, рядом с ними, брать их за руку, что-нибудь рассказывать. Это совсем не просто, поскольку они словно мертвые: никак не реагируют, не говорят, не открывают глаза, и человеку, который видит их, утыканных трубками, исхудавших, бледных, больше похожих на статуи, чем на живых людей, становится страшно.

Отец Тальи оторвал взгляд от пола и в недоумении посмотрел в голубые глаза Тере.

— Да, Мигель, я знаю, о чем говорю, — именно страшно. И тогда человеку хочется побыстрее выйти отсюда на улицу, поболтать с кем-нибудь, окунуться в городской шум, посмотреть телевизор, выпить пива, почувствовать себя живым и забыть о том, другом, который вроде бы тут и в то же время не тут, не с нами.

— А где же? — дрожащим голосом спросил Мигель.

— Этого никто не знает. Думаю, какая-то их часть здесь и слышит нас, а какая-то переносится в места, куда живым путь заказан, хотя врачи за такие слова сочли бы меня сумасшедшей. Мне кажется, — она понизила голос и заговорила медленно и четко, будто перед ней сидел иностранец и она боялась, что иначе он ее не поймет, — слова помогают им вернуться. Я наблюдала это много раз. Один молодой мужчина пришел в себя спустя четыре года. Когда он открыл глаза, его жена была рядом, как была рядом каждый вечер в течение этих четырех лет, дожидаясь, когда он очнется. Представляете?

Мигель кивнул.

— Вы ни на минуту не должны терять надежду. Если завтра она все еще будет в коме, приходите послезавтра, и послепослезавтра, и так каждый день, пока она не придет в сознание.

Мигель автоматически повторял «да-да», а глаза опять наполнились слезами.

— Пойду взгляну, не закончили ли они. Посидите и все-таки выпейте кофе.

Помещение, в которое они попали, было гораздо меньше библиотеки — по крайней мере казалось таковым, — хотя непонятно было, где кончаются стены и начинается пол или потолок. Все вокруг было темно-серым, как бывает в музейных залах, предлагающих зрителям один-единственный очень древний и очень ценный экспонат, и точно так же, как в музее, здесь отсутствовала мебель.

Талья сняла очки, но ничего не изменилось, только ее провожатый опять ярко засветился в полумраке.

— Если ты хочешь узнать, как подействовали сказанные тобой слова, то должна попросить меня выполнить твое желание. Имей в виду, увиденное может оказаться для тебя неприятным.

Талья не отличалась храбростью, когда дело касалось уколов или прививок, но теперь она почувствовала, что отступать нельзя. Конечно, было бы хорошо иметь рядом кого-нибудь, кому можно поплакаться, кто успокоил бы и утешил, как всегда делали родители или брат. Даже трус Пабло сейчас сгодился бы. Но пожаловаться было некому, а потому она глубоко вздохнула и серьезно произнесла, подражая взрослым:

— Я хочу узнать, как подействовали мои слова. Будьте так добры, — быстро добавила она, вовремя вспомнив о правилах хорошего тона, чтобы ее не сочли невоспитанной.

— Устраивайся.

Талья повертела головой в поисках кресла или дивана, откуда можно было бы посмотреть фильм, который ей собираются показать, — тем более что зал очень походил на маленький кинотеатр, только без сидячих мест. Однако ни кресло, ни диван не появились, поэтому пришлось, скрестив ноги, усесться на полу.

Вдруг в центре зала появилась их собственная гостиная, абсолютно реальная, будто Талья смотрела на нее из коридора или через окно, что было более чем странно, поскольку жили они на третьем этаже. Все выглядело так, как вчера вечером: остатки еды на столе, брошенная на спинки стульев одежда, карандаши и бумага на ковре перед телевизором, бокал с остатками вина на этажерке рядом с диваном, на полу возле кресла две пустые коробочки из-под любимого йогурта Диего.

• Предыдущая
• 5/16
• Следующая