От мира сего - Крелин Юлий Зусманович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/51
- Следующая
— …Сделай струю посильнее. Теперь уже переливанием не столько кровотечение останавливать надо, сколько возместить ушедшее. Сами понимаете. Лейте, и все тут.
Он отошел к окну, сел на круглую табуретку и приложился поясницей к теплой батарее. Он поглядывал на больного, на сестер, тепло шло от поясницы кверху, ему стало хорошо. Он не думал о предстоящей ночи, о дежурстве, он, казалось, безмысленно зафиксировал в поле своего зрения больного и стал размышлять: «Что гнетет меня? Больной? Нет. Тут надо делать, я делаю, — стало быть, что-то другое. Дежурство? Неохота, но это никогда не гнетет».
Тепло распространялось, и было бы совсем хорошо, если бы не одна какая-то черная точечка где-то в середине груди.
— Ваше мнение?
Следующий сидел, уставившись куда-то в угол комнаты, и не слышал обращения к нему. Возможно, он думал о выборе наилучшего способа лечения. А может быть, о судьбах и возможностях хирургии. А может быть, и о совсем своем, и только своем.
Начальник, обратившись, опустил голову и стал что-то чертить на бумаге. Поскольку он не услышал обычного рокота выступления, пришлось посмотреть. Его помощник сидел, застыв в одной позе, и вроде бы не собирался начинать говорить.
— Я ведь к вам обращался, — нарочно, наверное, не назвал его по имени, чтоб тот опять не обратил внимания, ан, тот услышал, понял и вскочил с места. — Во-первых, у нас в таких случаях принято сидеть, а не вскакивать. Ведь вы не первый день в клинике. Во-вторых, мы не в бирюльки играем. Мы сейчас решаем судьбу больного, судьбу живого человека, от наших решений сейчас, может быть… Да кто ж его знает, в каких масштабах все от нас зависит! Это ведь человек! Это побольше, чем бабочка из рассказа Бредбери, да и то, если вы когда-нибудь читаете, то знаете, к каким это может привести последствиям. Я попрошу всех быть внимательнее. А если кому не интересно наше общее мнение, пожалуйста, можете идти на самостоятельную работу, могу даже помочь устроиться. Уж во всяком случае от судьбы больного ваша-то судьба безусловно зависит. Хотя бы это вы могли усвоить.
Начальник вскочил, заложил руки в карманы, откинул полы халата и стал ходить по комнате.
— Мы решаем важнейшие вопросы жизни и смерти. В конце концов, речь идет не только об одном больном, речь идет о принципе, о принципиальном подходе к подобным больным. Я пишу об этом статьи, мои статьи есть мнение всей нашей клиники. Каждый новый больной есть еще и еще одна проверка нашей точки зрения. Одна ласточка погоды не делает, и даже десять не делают. И сейчас идет очередная проверка. А вы в это время думаете неизвестно о чем. Если вас все это не интересует, мы можем создать вам условия и дать время для думания о чем угодно, но делать… оперировать… пожалуйста… в другом месте… Прошу вас. Мы ждем. Итак, что ж вы нам скажете?
Черная точечка в середине груди продолжала точить и вызывать беспокойство. Поскольку тепло вызывало благость, а с больным все, что должно было происходить, происходило, — этой тяжелой точечке ничего другого не оставалось, как расти. Сергей сидел и думал об этом неизвестно откуда свалившемся на него ощущении гнета.
И вдруг вспомнил. Грудь освободилась.
Сегодня утром на адрес больницы он получил пакет. В нем была большая фотография абсолютно перекошенного лица.
«Дорогому Сергею Павловичу на добрую память о прекрасной операции от навсегда больного Киреева».
И так перед каждым Новым годом. Прошло уже пять лет с того дня, когда он удалил Кирееву злокачественную опухоль около уха и повредил лицевой нерв. Больной остался жив и рецидива рака не было, но навечно перекосившееся лицо стало ежегодным рождественским подарком ему.
Ох это лицо! И надо же в день дежурства. Да еще этот больной. Тепло у поясницы перестало давать благость, чернота в груди исчезла, и он вновь сосредоточился на больном. Кровь капала. Сестра мерила давление.
— Что ж вы нам скажете?
— Мне кажется…
— Нет, не кажется, а если кажется — перекреститесь. Что вы думаете?
— Я думаю, что нельзя исключить и рак.
— Я уже говорил, что вопрос причины кровотечения — второй вопрос. Приходится вторую обедню служить для глухого. Сейчас надо решать — что делать. Я вынужден повторять.
— Но ведь от этого зависит тактика.
— Что за нелепая перепалка? Свои соображения скажете потом. Что делать, говорите. Я ведь ясно говорю.
— Больного надо оперировать, потому что там может оказаться и рак.
— Ну вот. Вот к чему приводит увлечение собственными мыслями при неумении слушать других. Учитесь слушать. Почему рак?! Все говорят о консервативной тактике, вспоминают статью, отражающую нашу общую точку зрения об этом. А вы вдруг — оперировать! О чем вы сейчас думали перед этим?
— Мне надо сейчас сына к врачу отвести.
— Советский работник должен сначала думать о деле, а потом уже о себе. Здесь триста больных, а дома один. «Оперировать» — вдруг!
Сестра мерила давление. Но вдруг больной опять приподнялся на локте и выдал целый каскад кровавой рвоты. Сестра все же померила давление.
— Семьдесят на сорок.
— А, черт! — вдруг взорвался Сергей Павлович. — Подавайте в операционную. Что еще ждать?! Так и смерти дождешься. Быстрей в операционную. Плевал я! А там что будет, то и будет. Я дежурю — я и отвечаю. Подавайте вместе с капельницей. — И к больному: — Вы согласны? Надо оперироваться.
— Делайте что хотите. — И повторил: — Делайте что хотите.
— Оперировать — вдруг! Может быть, вы и правы, но это надо обосновать. С таким легкомыслием вы решаете главное в нашем существовании. И потом — рак! Конечно, если бы мы могли это знать точно — чего же ждать. Но это очень мало вероятно. Во всяком случае, я этого сказать не могу… Оперировать думаете?
— Делайте что хотите, — почему-то застрял больной на этой фразе и повторил ее несколько раз в операционной, когда уже налаживали наркоз, а кровь стали переливать и в руку и в ногу.
Сергей Павлович кончал мыть руки. Следом за ним пришли и стали мыться еще два дежурных хирурга — ассистенты. Сестра подготавливала свой столик.
Началась работа.
— Оперировать думаете, — повторил он, закурил и продолжал опрос.
Говорил очередной помощник Начальника:
— Если нам удастся удержать давление и прекратить кровотечение, конечно, тогда уж лучше дождаться обследования. Мне кажется, что это возможно. Во всяком случае, у нас еще есть время. К тому же мы вот не говорим, а есть возможность и цирроза…
— Как! Я же говорил о такой возможности.
— Ах, простите, я не слышал. Ну так я с вами согласен. А цирроз если есть, то…
Начальник что-то писал или рисовал. В дверь постучали.
— Что за невоспитанность! Ведь все знают, что мы заняты! Будьте добры, скажите, чтобы вели себя прилично.
Один из помощников подошел к двери, приоткрыл ее, начал говорить.
— Ну, сказали и закройте дверь. В этом кабинете принимаю только я. Я вас не уполномочивал вести прием.
— Тут что-то срочное, говорят.
— А срочно — так пусть обращаются к дежурному. Есть же для этого ответственный дежурный, есть Топорков. Закройте дверь. Никакой дисциплины. Распущенность полная. О какой же работе может идти речь? Простите. Вас перебили.
— Да, собственно, все. Я бы еще подождал.
— Так вы считаете, что это язва и можно еще подождать. — И к следующему: — Ну, в общем, основное мнение вырисовывается. Остались вы. Что скажете нам?
Началась работа, но хирурги еще стояли в углу операционной и перешептывались.
— Давление какое?
— Сто десять на шестьдесят. В два канала кровь льем.
— Ну и слава богу.
Вошла сестра и что-то зашептала Сергею Павловичу. Тот приподнял брови, пожал плечами, махнул рукой и пошел к столу.
— Можно начинать? — спросил он анестезиолога и взял в руки нож.
— Да. Пожалуйста.
— Что скажете нам вы? А вам-то к которому часу сына к врачу вести?
- Предыдущая
- 22/51
- Следующая
