Викинг - Мазин Александр Владимирович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая

Но со мной произошел третий вариант. Никого не заинтересовав, я в полной темноте вполне успешно (если не считать того, что я дважды падал в ручей) проделал немаленький путь из усадьбы Хрёрека до центральной улицы Хедебю, прошлепал еще метров пятьсот по деревянному тротуару и углядел огонек. А поскольку мысли мои были просты и практичны, как ручка от кастрюли, то я немедленно на этот огонек двинулся, чая осуществить засевшее в пьяном мозгу желание тусить.

Минуту или две я скребся под дверью. Вернее, под воротами. Потом оные (точнее, калитка в них) отворились, и я узрел женщину.

Что-то в мозгу окончательно переклинило, и я принял ее за мою погибшую девочку.

Пуская слюни от счастья, полез обниматься…

Дальнейшее я помню смутно. Меня куда-то вели, о чем-то спрашивали. Потом я вдруг на что-то рассердился и принялся драться… Недолго. Меня аккуратно тюкнули по головке (надо полагать, это был весьма популярный здесь инструмент «мягкого» успокоения — мешочек с песком), и я отрубился окончательно.

Пробуждение было отвратительным. Башка болела так, что описать невозможно. С похмелья так не болит. Это во-первых. Во-вторых, я почти окоченел, поскольку сидел, прислонившись к чему-то твердому, а под задницей плескалась вода. И штаны были мокрехоньки. Кстати, штаны и не мои, а какие-то грубые чужие шаровары из колючей шерсти. Темно было — как в недрах московской канализации. Вдобавок я не мог пошевелить конечностями. То есть пошевелить как раз мог, но подвижность их была очень ограниченна: руки и ноги оказались просунуты в какие-то дырки.

Что за черт?

Еще за спиной (да и снизу тоже) раздавался какой-то очень знакомый и очень характерный звук. Невероятным усилием воли я заставил себя вспомнить… Вспомнил. Это был шум воды. Шум воды за бортом идущего судна.

Тут только я сообразил, что меня качает. То есть я чувствовал и раньше, но мне казалось, что это последствия похмелья. Как только я осознал, что меня качает на самом деле, мне стало совсем худо (хотя казалось бы, куда уж…), и меня вырвало прямо на себя.

Рядом, совсем близко, кто-то злобно выругался на нурманнском: обозвал меня свиньей и еще похуже. У меня не было сил даже ответить. Голова разболелась так, будто в нее раскаленный штырь воткнули.

Минут пять я вообще ничего не соображал от боли. Потом немного полегчало.

— Где мы? — прохрипел я слабым, как струйка бурундучка, голосом.

В ответ — новые ругательства.

Еще через какое-то время я опять провалился в беспамятство…

Очнулся, когда ощутил, что меня поднимают.

Сопротивляться сил не было. Когда в глаза ударил солнечный свет, я зажмурился.

Потом кое-как разлепил слезящиеся глаза… И увидел собственные руки, скованные колодками.

Вот дьявол! Я сидел на палубе корабля. Явно чужого, потому что на своем со мной бы так не поступили.

Осмотреться как следует я не успел.

— В воду эту хрюшку! — рявкнул кто-то командным голосом.

Меня ухватили и вышвырнули в море.

Вода была холоднющая! Как я не захлебнулся, одному Богу известно…

Но не захлебнулся и не утоп, потому что через наручные колодки пропустили ремень.

Меня поволокло следом за кораблем. Время от времени трос вздергивал меня на поверхность, и я успевал глотнуть воздух. Грести не было никакой возможности. Судя по сопротивлению воды, на ногах у меня были такие же колодки.

— Греттир, дурья башка! Клянусь кишками Тангриснира [35], я не приказывал тебе сбрасывать плавучий якорь! — донесся злобный рык с кормы. Высокой, с центральным рулевым веслом. Это был кнорр. Смешно, но я порадовался, что даже в таком бедственном положении сразу определил тип судна.

Когда меня выволокли на палубу, меня трясло, как цуцика. Но в голове заметно прояснилось.

Вокруг собралось с полдюжины бородатых ребят. Им было весело.

— Подъем, трэль! Не спи, замерзнешь!

Данная команда была подкреплена пинком в бок.

Я встал. Это было невероятно трудно — в колодках. Но я справился. Минуты через три. Эти козлы продолжали гоготать.

Встал я не потому, что велели. Стоять все-таки лучше, чем валяться на палубе у них под ногами. Но только я встал, один из юмористов толкнул меня в грудь и я опять оказался на досках. Лишь борцовский навык уберег меня от того, чтобы треснуться башкой о палубу.

Скрипя зубами от боли и ярости, как уже упомянутый Тангриснир, я поднялся вновь. Весельчак же решил повторить. Ему понравилось. Но я подался в сторону, этого мудилу по инерции вынесло вперед, и я с невероятным удовольствием врезал ему головой в нос.

Потом мне было очень больно. Сначала — не расположенной к резким движениям голове, а потом — бокам, когда приголубленный дебил, сбив с ног, пинал меня ногами.

Недолго.

Кто-то, видимо старший, сообщил садисту, что если я помру, то он заплатит за меня из своей доли.

Карман, или, вернее, кошель — слабое место скандинавского моряка. Меня прекратили пинать и швырнули обратно в трюм. Люк закрывать не стали. Через квадратную дыру в трюм проникало немного воздуха и света. Достаточно, чтобы осмотреться. Прозябал я далеко не в одиночестве. Правда, видел я только ближайших соседей, но сразу стало ясно, что это — рабы. Не только потому, что все были в колодках. И не по дурацким стрижкам. По уныло-опустошенным лицам.

И вряд ли те бедолаги, что оставались вне моего поля зрения, имели другой социальный статус.

Обитатели «дна» вяло переговаривались. В основном, о еде. Двое ближайших, к моему удивлению, беседовали по-английски. Но тоже о жрачке. Еще один мой приятель по несчастью громко молился по-латыни.

Я попытался понять, каким образом оказался в трюме у работорговцев, но не сумел. Смутно помнилась ночь, улица, фонарь над воротами… Но точно не аптеки. Эх! Аптека мне бы сейчас не помешала.

— Что это за судно? — спросил я у одного из англичан.

— А тебе что за дело? — пробормотал тот.

Я спросил то же самое по-датски. Вернее, на том общем диалекте, на котором говорили все: и нореги, и свеи, и даны.

На меня покосились как на идиота.

И я на время оставил попытки завязать разговор.

Изучение колодок тоже не принесло положительной информации. Запоры — примитивнейшие. Но эффективные. С одной стороны — ремни, с другой — согнутая железка. Но даже дотянуться до них не было никакой возможности. Эх, будь здесь не эти отбросы цивилизации, а настоящие воины, мы бы запросто освободились и…

«Забудь, — сказал я себе. — Не в этой компании».

Надежда все же оставалась… Махонькая такая. Меня явно захватили врасплох. И только меня одного. Побратимы наверняка станут меня искать. Стопудово. Землю рыть будут…

Но вот найдут ли?

Ладно, буду терпеть, ждать и постараюсь сохранить организм в приличном состоянии. Мое здоровье и мои навыки — ценность безусловная. Их следует беречь.

Наступило время обеда. Выглядело это так: двоих рабов (видимо, самых надежных) освободили от колодок, затем спустили вниз котел с кашей, пару мисок и пару ложек.

Так что кормили нас в буквальном смысле — с ложечки. В дырку свесился один из работорговцев и внимательно следил, чтобы «няньки» старались. Время от времени сулил им разные неприятности, если кто-то из нас сдохнет во время пути от недоедания. Отрезание ушей было одним из самых гуманных взысканий.

Жратва (жидкая ячменная каша с рыбой, пресная и пованивающая прелью) в горло не лезла, но я заставил себя проглотить всё. Не стошнило, и слава Богу. Трэль, что меня кормил, остался доволен.

После обеда всем было предложено облегчиться — в деревянную бадью. Многие бадьи не дождались. Понос, как сказано у классика, штука резкая. Так что запашок в трюме стоял… насыщенный.

Дристунам нечего было надеяться на медицинскую помощь, но санобработкой их обеспечивали: вздергивали наверх и через некоторое время возвращали трясущимися и промокшими до нитки. Мне эта гигиеническая процедура была уже знакома.

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая