Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны - Форт Мэтью - Страница 19

• Предыдущая
• 19/67
• Следующая

На широкой бетонной площадке между школьным зданием и огородом толпилось более ста пятидесяти учащихся. Некоторые из них помогали накрывать столы яркими, разноцветными бумажными скатертями — желтыми, зелеными, розовыми, оранжевыми, — каждая из которых была украшена вырезанными из бумаги, разрисованными и наклеенными морковками, кабачками, луком или перцем. За столами на веревках, натянутых между цементными колоннами, висели постеры, сделанные самими детьми и рассказывающие об основных этапах Прогетто Орто Сколастико. Когда я приехал, их внимательно изучал маленький мальчик, одетый в джинсы, штанины которых были здорово загнуты наверх, и в белую курточку с синими полосками на рукавах. В течение нескольких минут он стоял неподвижно, сложив руки на груди. За его спиной стайка девочек и мальчиков окружила учителя.

— Quanti pennarelli, Giuseppe? (Сколько фломастеров, Джузеппе?)

— Trenta sette, signora. (Тридцать семь, синьора.)

— Non sipreoccupa. (Не волнуйся.)

— Primo scriviamo. (Сначала мы пишем…)

— Io, signora, iol Sono. (Я, синьора! Я!)

— Calma te, Satva. (Успокойся, Сальва.)

В это время другие дети в нарядных сине-зеленых колпачках снимали урожай латук-салата, которому была отведена роль «героя дня». Они аккуратно расставляли пучки по коробкам корнями вниз. По одной коробке дети поставили на столы, а остальные составили в тени позади. Этим занимались примерно сто пятьдесят учащихся в возрасте от восьми до десяти лет, и я подумал о том, как бы отнеслись к подобной инициативе их английские сверстники. Возможно, точно так же. Заниматься таким делом куда интереснее, чем сидеть в классе. Почему во времена моего детства мы никогда не продавали овощи, которые выращивали для своих родителей? Это куда более приятное и оригинальное занятие, чем регулярное выпрашивание у них денег на школьную столовую либо на поход в тренажерный зал или в бассейн.

— Сколько стоит один пучок латука? — спросил я парнишку.

— Boh. Non lo so (Понятия не имею), — ответил он.

На бордюре, окаймлявшем сад, сидела, положив подбородок на сцепленные ладони, маленькая девочка в розово-серых кроссовках и в бело-розовой футболке, с розовой лентой в темных волосах.

В начале десятого начали прибывать родители. Было заметно, что они принадлежали к разным социальным слоям, но все принарядились. В основном пришли женщины, хотя собралось немало и мужчин, которые решили поддержать коммерческую инициативу своих ненаглядных чад. Атмосфера была непринужденной и доброжелательной. Все терпеливо ждали начала мероприятия. Время от времени в гул голосов врывались трели мобильных телефонов.

— Да, этот базар — прекрасная идея, очень полезная для детей, — решительно заявила одна из мам в джинсах, футболке и кроссовках.

— Они должны знать, как достаются деньги, — поддержала ее другая мама.

— Мы начинаем забывать наше прошлое, наши традиции, — сказала третья.

— Им очень нравится то, что они делают, — подтвердила женщина в джинсах. — И они гордятся результатами своего труда.

Наконец все было готово, появились директриса и высокопоставленные гости, и начались речи. В Италии ни одна церемония не обходится без весьма продолжительных демонстраций ораторского искусства. Слова текли нескончаемым потоком. Всех благодарили и награждали аплодисментами. Разумеется, нашлось место и наставлениям. Родители, а их было человек сто, стояли и терпеливо слушали выступавших с удивительной доброжелательностью. За каждым столом сгрудились сине-зеленые колпачки, и самые нетерпеливые дети комментировали происходившее с явным неодобрением.

Наконец, ровно в десять часов, базар объявили открытым, и началось паломничество к столам и самый настоящий бедлам. В сравнении с происходящим рынок на виа Бенинтенди казался таким же организованным и упорядоченным, как деревенское торжество. Возбужденные родители рвались к столам, размахивая купюрами. Дети держали пучки латука подобно невестам, цепко следящим за своими букетами. Учителя пытались контролировать родительское рвение и коммерческий энтузиазм подопечных. Постепенно родители продвигались вперед, и те, кто поначалу оказался в задних рядах, прокладывали себе путь к столам. Потребовалось пополнить запасы латука, и сборщики урожая вернулись на огород. Все дети были заняты делом, и происходившее явно доставляло им удовольствие.

— Сколько стоит латук? — снова поинтересовался я у мальчика, который незадолго до этого уверял, что не имеет понятия.

— Due euro, signor. (Два евро, синьор.)

Каким бы неосведомленным в этом вопросе он ни был ранее, в нем явно проснулись инстинкты уличного торговца: официально каждый пучок латука стоил один евро.

Торговля прошла с невероятным успехом — таково было общее мнение.

Даже Паскуале был доволен, весел и полон энергии, когда я с большим сожалением прощался с ним. Его искреннее восхищение очарованием родного города, его достойное угощение, интеллигентность и отчаяние заставили меня по-другому взглянуть на Кальтаниссетту. Мне захотелось задержаться здесь, но дорога звала меня. Впереди меня ждали другие города.

Бывают ситуации, когда необходимость переезжать с места на место воспринимается сродни тирании. Как часто мне хотелось задержаться там, где я находился, лучше узнать этот город, наслаждаться обществом его жителей еще хотя бы день или два. Это были необычные отношения: познакомиться и подружиться с людьми, на несколько дней войти в их жизнь, оказаться вовлеченным в их дела, чуть лучше понять то, что определяет их жизнь, почувствовать дружескую симпатию, а потом сознательно поставить точку, вырвать корни и уехать. Мне так никогда и не удалось привыкнуть к таким поспешным расставаниям.

Популярная фраза «альтернативное использование земли», которая говорится применительно к сельскому хозяйству Британии, всплыла в моей памяти, когда в золотистом вечернем свете передо мной предстали ухоженные просторы фермы Сан-Джованелло между Кальтаниссеттой и Энной. Я заподозрил, что история этого места обычная для Сицилии — и она о болезненном столкновении прошлого и настоящего.

Ферма принадлежала Пьетро ла Пласа и его жене. Она входила в феодальное поместье барона Барточелли Д'Альтамиры, одного из испанских вельмож. Пьетро — его коричневое лицо смотрело на мир из-под копны седых волос точно так же, как смотрит на мир робкое, но любопытное животное, — по материнской линии был дальним родственником Д'Альтамиры. Это огромное поместье сохранялось в первозданном виде вплоть до принятия салического закона [30], который увековечил принцип права старшего сына на наследство, но был отменен британцами во время Наполеоновских войн. С тех пор поместье без конца делилось между детьми, что не могло не сказаться на его экономической жизнестойкости. Дополнительный удар по нему был нанесен в пятидесятых годах двадцатого века, когда была закрыта шахта, в которой добывали серу.

Доля огромного поместья Д'Альтамиры, принадлежащая Пьетро, сократилась до семидесяти пяти гектаров, не слишком рентабельных даже при условии выращивания градационного набора, состоящего из экологически чистых пшеницы, олив (для получения масла), миндаля и винограда разных сортов. Поэтому ему и синьоре ла Пласа приходится принимать постояльцев вроде меня и оказывать им такие услуги, как катание на пони, спа-процедуры и тому подобное. Короче говоря, делать все возможное, чтобы удержаться на плаву. У меня возникло чувство, что это большая нагрузка для супругов ла Пласа, которые по стилю своей жизни и по своим манерам напоминали обитателей Счастливой Долины в Кении в прежние времена. Однако не приходилось сомневаться в том, что они неравнодушны к хорошей кухне.

В тот вечер я был единственным гостем, обедавшим в удобной деревенской столовой, и у меня возникло чувство, будто я еще и зритель в зале, для которого будет разыгран спектакль. Если бы не мое присутствие, у супругов ла Пласа выдался бы свободный вечер. Но шоу должно продолжаться, пусть даже ради меня одного. Обед, приготовленный синьорой ла Пласа, начался с аранчини величиной с плавучую мину и с хрустящей корочкой из мягкого риса, рубленой свинины и бобов. Блюдо оказалось очень ароматным и вкусным.

• Предыдущая
• 19/67
• Следующая