История нравов - Фукс Эдуард - Страница 44

Это первое слово, которое слышит молодое существо. Оно кажется всем тем волшебным заклинанием, которое откроет двери жизни. Поэтому мальчики и девочки произносят это слово как можно раньше и как можно чаще. И первый опыт, являющийся также очень рано и как бы сам собой, наталкивает большинство на единственно верное определение: «Любовь — это сладострастие».

Такой культ ранней половой зрелости есть неизбежное последствие систематического повышения наслаждения до степени рафинированности. Сибарит как мужского, так и женского пола хочет иметь нечто такое, «чем можно насладиться только один раз и может насладиться только один». Ничто не прельщает его так, как никем еще не тронутый лакомый кусочек. Чем моложе человек, тем, разумеется, у него больше шансов быть таким кусочком. На первом плане здесь стоит девственность. Кажется, ничто тогда не ценилось так высоко. Девственность — «благороднейший жемчуг в короне земных радостей». В своей книге «О браке» Т. Гиппель говорит: «Девственность подобна маю среди времен года, цвету на дереве, утру дня. Впрочем, самая прекрасная и свежая вещь не сравнится с ней. Девственность настолько прекрасна, что не поддается никакому описанию».

Воспевая такими восторженными словами девственность, никогда не имели в виду защитить ее от грубых оскорблений и грозящих ей опасностей, а хотели только провозгласить ее вкуснейшим блюдом для жуиров. Таков всегда сокровенный смысл всех гимнов в честь девственности этой насыщенной цинизмом эпохи, а часто эта мысль высказывается прямо открыто, подобно тому как в наше время знатоки восхищаются шампанским известной марки.

С этим восхвалением физической девственности женщины тесно связана та мания совращения невинных девушек, которая тогда также впервые обнаружилась в истории как массовое явление. В Англии эта мания приняла свою наиболее чудовищную форму и господствовала дольше всего, но и другие страны в этом отношении не отставали.

Систематическое форсирование периода половой зрелости — эта, быть может, наиболее бросающаяся в глаза черта половой жизни эпохи старого режима — приводило, естественно, к очень ранним половым сношениям и, само собой разумеется, к не менее частому добрачному половому общению. Одно явление неотделимо от другого. При этом важно констатировать, что это добрачное половое общение носило характер массовый, так как отдельные случаи этой категории встречаются, конечно, во все эпохи.

Наиболее интересные доказательства в пользу своеобразия половой жизни эпохи старого режима дает опять-таки неисчерпаемо богатая и в этом отношении литература мемуаров. Этот сомнительный в частностях, но в своей совокупности все же достоверный источник говорит нам о том, что началом регулярных половых сношений был именно тот вышеуказанный возраст, когда мальчик становился «мужчиной», а девочка «дамой». Магистр Лаукхарт сообщает, что его практическое посвящение в мистерии любви последовало, когда ему было 13 лет, причем его посвятила в эти мистерии опытная в вопросах любви служанка. Ретиф де ла Бретонн рассказывает в своих мемуарах, что он впервые оказался «мужчиной», и к тому же соблазнителем, когда ему не было и 11 лет, а к 15 годам он прошел уже солидную карьеру донжуана.

Казанова начал свою победоносную эротическую карьеру в 11 лет, а в 15 лет он так же может говорить о любви, «как опытный человек». Герцог Лозен 14-летним мальчиком влюблен уже в третий раз, и уже первая его связь — адюльтер. В 16 лет он считается очаровательнейшим кавалером, которому дамы охотно открывают двери спальни.

Мадемуазель Бранвилье, известная отравительница, потеряла невинность, когда ей было 10 лет, балерина Корчечелли становится десятилетней девочкой любовницей Казановы, вступавшего потом неоднократно в более или менее продолжительные связи с девочками от 10 до 12 лет. Такими примерами можно было бы пополнить целые страницы.

Само собой понятно, что мы и не думаем считать таких людей, как Ретиф де ла Бретонн, Казанова, маркиза Бранвилье и тому подобных мужских и женских донжуанов, типическими представителями мужского и женского пола. Однако, при более внимательном взгляде эти классические эротоманы отличаются от своих современников только большим числом успехов, которые они стяжали уже при первом своем вступлении в свет. А то обстоятельство, что они могли добиться таких успехов еще в ранней молодости, как нельзя лучше подтверждает правильность нашего утверждения. Их юность не только не служит им препятствием, а напротив, считается всегда их высшим преимуществом.

Другим доказательством, и притом очень важным, в пользу систематического форсирования половой зрелости в эпоху старого режима является частая повторяемость чрезвычайно ранних браков. Впрочем, это явление наблюдается только в дворянстве и денежной аристократии. Если не редкостью тогда была двенадцатилетняя любовница, то пятнадцатилетняя супруга была в дворянском классе явлением обычным. Герцог Лозён вступает в брак девятнадцати лет, тогда как его супруга не достигла и пятнадцатилетнего возраста и была «робким, застенчивым ребенком». Сесиль Воланж выходит пятнадцати лет из монастыря, чтобы вступить в брак. Многие женщины становятся в этом возрасте матерями. Один современник пишет: «Нет ничего более пикантного, чем эти матери, которые сами еще дети». Принц Монбаре, которому двадцать один год, женится на тринадцатилетней девочке. Год спустя он уже отец. А герцогиня Бурбон-Конде, дочь Людовика XIV и Монтеспан, была выдана замуж даже одиннадцати лет. И не только формально. Брак был «совершен», как гласило официальное выражение, для совершившегося полового акта.

Хотя в среднем и мелком бюргерстве браки заключались и не так рано — о причинах мы будем говорить ниже, — все же и в этих кругах женщины созревали очень рано. Яснее всего это доказывает галантная литература. Каждая девушка из мещанства видела в муже освободителя из родительской неволи. По ее мнению, этот освободитель не мог явиться для нее слишком рано, и если он медлит, она безутешна. Под словом «медлит» та подразумевает, что ей приходится «влачить ношу девственности» до шестнадцати — или семнадцатилетнего возраста — по понятиям эпохи, нет более тяжелой ноши.

Не подлежит сомнению, что столичное население более остальных подверглось совращающему влиянию половой морали абсолютизма, но было бы страшной ошибкой предполагать, что провинциальная жизнь была образцом добродетели, целомудрия и чистоты. Здесь только больше соблюдали внешнее приличие. Зато тем разительнее был тайный разврат. Нигде число девушек, вступавших в брак не нетронутыми, не было так велико, как в полудеревенских провинциальных городках. Чаще, чем где бы то ни было, не только парень, но и девушка имели здесь до брака какую-нибудь связь. Именно в провинции сложилась поговорка: «С виду девушка, а на самом деле непотребная женщина».

Чтобы дать некоторое представление о размерах добрачных половых сношений в провинциальной среде, сошлемся на главу «Оксерр» в автобиографии Ретифа де ла Бретонна. Наивный читатель, мечтающий о «добром старом времени» как о погибшем веке нравственной чистоты, придет в ужас от той грязи, которая наводнила большинство семейств и которую скрывали под маской добропорядочности и приличия. В те немногие годы, которые Ретиф провел в этом маленьком провинциальном городке — то соблазненный, то соблазнитель, — он обладал примерно сотней девушек и женщин, уроженок или иностранок, начиная с девочки и кончая зрелой женщиной. Правда, здесь мы имеем дело с победоносной карьерой эротомана, оказывавшего на женщин особо фасцинирующее влияние. Глава, посвященная Ретифом городу Оксерру, говорит, однако, не только о его личных успехах. Она показывает, что десятки его сверстников и товарищей совершали подобные же подвиги, что все эти Манон, Марианны, Нанетты и прочие красавицы эпохи считали себя созревшими для любви уже в тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет и что почти ни одна из них не думала о том, чтобы сохранить свою девственность до брака, пытаясь, напротив, сбросить ее, как надоевшую ношу.