Право первой ночи - Красавина Екатерина - Страница 39
- Предыдущая
- 39/66
- Следующая
— Алло! — сказал Губарев как можно суше.
— Ты на меня сердишься?
— Нет, не сержусь, но я беспокоюсь за ребенка. Ты оставляешь ее вечерами одну. Все может случиться. Время сейчас беспокойное.
— Ой, ой, ой, не читай мне нотаций. Я сама все знаю и про время, и про разгул преступности… Но она же сидела дома.
— Здесь тоже разные ситуации бывают. Могут позвонить в дверь, потом ворваться в квартиру…
— Какие страсти-мордасти!
Губареву насмешливый тон жены не понравился.
— Конечно, тебя все это волнует мало. Тебе лишь бы где-то развлекаться по вечерам.
— Я, между прочим, не развлекалась. А была у подруги.
Что ты оправдываешься передо мной? Мне совершенно все равно, где ты была и с кем. Мне Дашку жалко.
— Раньше за тобой такой заботы не наблюдалось.
— Давай не будем цепляться. Ты по какому вопросу звонишь?
— Ни по какому. — И Наташка повесила трубку.
Фу ты, черт, выругался Губарев. Чего она звонила? И так настроение паршивое, так она еще больше его испортила. Ехать домой не хотелось. Работать — тоже. «Может, в театр сходить, — неожиданно подумал Губарев, — когда я там был в последний раз? Кажется, лет пять назад. Позор! И это москвич! Люди специально приезжают в столицу, чтобы соприкоснуться с очагами культуры, походить по театрам, музеям и картинным галереям. А я? Бирюк бирюком! В театре не был уже сто лет. — Последний раз они ходили в театр еще с Наташкой. Губарев потер переносицу. — По-моему, это был спектакль в Вахтанговском театре — „Пиковая дама“. — Точно! Была весна, они еще прошлись по Арбату. Поглазели по сторонам. Наташка хотела, чтобы ее нарисовал один из бородатых художников, но Губарев зашептал, что все они — шарлатаны, изобразят ее так, что и мать родная не узнает. К тому же они капитально опоздают к началу спектакля. Лучше прийти в театр заранее, не спеша раздеться, побродить по фойе. Наташа согласилась с ним, но время от времени Губарев ловил на себе ее чуть обиженный и огорченный взгляд. Как у ребенка, которому обещали сладкое, а в последний момент взяли и передумали. „Я был не прав, — размышлял Губарев, — Наташке хотелось неожиданного сюрприза, праздника. Ну нарисовал бы ее этот „пикассо“, и что? В конце концов я уже и не помню, как мы слонялись по фойе, разглядывая портреты актеров, а так был бы портрет на память. Наверное, нашу семейную жизнь и погубила скука и рутина. Мы жили как заведенные. Изо дня в день одно и то же. Никаких сюрпризов, незапланированных событий. Все расписано по дням и минутам. Как в санатории. Или в тюрьме. А отпуск?.. Никогда он не совпадал с Наташкиным. Так и отдыхали порознь. Когда жена и дочь проводили лето в деревне в Смоленской губернии, я вкалывал как лошадь в Москве. А мог бы быть понастойчивей. Выпросить у начальника отпуск летом. Поехали бы все вместе на юг. Так давно мечтали об этом. Как махнем к морю. Солнце, пляж, горячий песок, купанье в море до посинения. — Губарев тяжело вздохнул. — И где все это? Только подумать: люди строят какие-то планы, суетятся, дергаются. А что получается на самом деле? Из всего задуманного сбывается всего лишь один процент. Или и того меньше. Надо не планы строить. А действовать. И ничего не откладывать на завтра. Жизнь коротка до ужаса. Даже не успеваешь календари выкидывать. Года летят, как осенняя листва с дерева. — Губареву стало грустно. Так грустно, что он не знал, что делать с этой сосущей тоской. — Нет, дома мне станет еще хуже. Интересно, Витька ушел уже или нет?“ Он позвонил по телефону. Витька был на месте.
— Зайди ко мне, — попросил Губарев. — Прямо сейчас.
Когда Витька вырос на пороге, Губарев обратился к нему:
— У меня к тебе просьба одна.
— Какая?
— Я хочу пойти на концерт. Твоя гречанка сегодня где-нибудь выступает?
Если бы Губарев попросил у Витьки билет на Марс, он и то, наверное, удивился бы значительно меньше.
— Н-на концерт? — переспросил Витька, чуть заикаясь.
— Да. На концерт. На что-нибудь веселенькое.
Да не смотри ты так на меня! Я что тебе, питекантроп пещерный? На концерт сходить не могу?
— Нет, почему. Конечно, не питекантроп. Просто это так… странно.
— Ты не рассуждай, а веди. Где сегодня Софья пиликает?
— В Малом зале консерватории, — сказал Витька, с подчеркнутой гордостью выговаривая эти слова. — У них сегодня последнее выступление. А потом гастроли. В Праге и Польше.
— Значит, впереди разлука? Ответом был Витькин вздох.
— Ну ничего, это тоже полезно. Для укрепления чувств. Тогда вперед, в консерваторию. Вперед, вперед, труба зовет. Правда, в данном случае это не трубам скрипка.
Садясь в кресло зала консерватории, Губарев испытал невольный трепет. «Отвлекусь ненадолго. А может, мне музыка так понравится, что я стану завсегдатаем консерваторий и опер.» Стал же Витька меломаном. Правда, здесь чувства свою роль играют… А у меня — тоска. Меланхолия…»
Зал был наполовину пуст. Или полон. Смотря с какой точки зрения на это посмотреть.
— Лето, — с сожалением прошептал Витька. — Неподходящий сезон.
— Да… неподходящий.
— Вечно вы иронизируете, — вспыхнул Витька.
— Так я и говорю, неподходящий. Ты чего подковырку в моих словах выискиваешь?
На них сзади зашикали. Губарев обернулся. За ним восседала величественная дама с высокой прической и таким толстым слоем макияжа на лице, что оно напоминало маску. Майору даже стало жутко. Как будто он увидел призрак с того света.
— Больше разговаривать не будем, а то слушателям не понравится, — шепнул Витька. — Здесь не кино с попкорном.
— Будем молчать, — также шепотом ответил Губарев. Он подумал о даме за спиной. Такая, если ей что не понравится, может запросто кинжал в спину всадить. И при этом даже не поморщится.
Началось выступление. Витька шепнул Губареву, что Софья стоит второй справа от конца. Но майор и сам ее увидел. Без подсказок. Гречанка напоминала крупную хищную птицу, распростершую крылья над скрипкой. Губарев искоса посмотрел на Витьку. Он сидел, не дыша, вытянув шею, и чуть покачивался в такт музыки. Что любовь с людьми делает, вздохнул майор. Невинными агнцами становятся. Бери их голыми руками. На коленях у Витьки лежал большой букет белых лилий, купленный заранее.
— Это любимые цветы Софьи, — пояснил он майору перед концертом.
— Ты, наверное, всю зарплату на букеты тратишь?
— Это мое дело, — ответил помощник.
— Конечно, твое, просто я как старый товарищ тебе советую…
Но тут майор осекся. Что он мог советовать? Его семейная лодка дала течь, новый брак на горизонте не маячил, сногсшибательных романов тоже не было. И кто он такой, чтобы давать советы в сердечных делах? Пусть Витька поступает, как хочет. Будет, что на старости лет вспомнить…
Музыка накатывала волнами. Губареву казалось, что он то взмывает вверх, то с головокружительной скоростью несется вниз. В бездну. Тут у него екало сердце. А потом все начиналось сначала: умопомрачительный взлет и стремительный спуск. Наконец концерт закончился. Послышались аплодисменты. Над ухом Губарева раздались такие мощные хлопки, как будто бы палили из пушки. Очевидно, дама с лицом, похожим на маску, весь свой нерастраченный темперамент вложила в эти аплодисменты.
— Так и оглохнуть можно, — пробормотал Губарев, почесывая в ухе.
— Что? — не понял Витька.
— Это я так…
— Я пойду, преподнесу букет.
— Иди. Только не споткнись, — пошутил Губарев.
Но Витька его уже не слышал. Он шел с букетом, как с драгоценным сосудом, из которого страшно пролить хотя бы каплю ценнейшей влаги. Он донес букет до сцены и вручил его своей гречанке, которая вцепилась в букет хищной лапкой. Как ни старался Губарев, он не мог относиться к Софье с симпатией. Ну не нравились ему такие женщины. И все тут. Слишком крупные, массивные, они подавляют… Губарев вдруг неожиданно вспомнил ручку Наташи. Такую маленькую, с изящными пальчиками, которые он любил в молодости перебирать и целовать. Волевым усилием Губарев прогнал воспоминания и сосредоточил внимание на Витьке, который вернулся на свое место.
- Предыдущая
- 39/66
- Следующая
