Пожиратели мертвых (13-й воин) - Крайтон Майкл - Страница 3

• Предыдущая
• 3/45
• Следующая

Несомненно, следует сказать несколько слов об Ибн Фадлане – человеке, который обращается к нам через тысячелетие и чей голос доносится до нас сквозь эту толщу лет и сквозь фильтры бесчисленных переводов и переложений, сделанных на десяток языков людьми, принадлежащими к самым различным лингвистическим и культурным традициям.

О нем лично мы не знаем почти ничего. Бесспорно, он был человеком образованным и, судя по тому, какие походы и приключения сумел выдержать, не очень старым. В своей рукописи он прямо указывает на то, что относится к числу приближенных халифа, не выказывая тем не менее по отношению к своему повелителю особых восторгов. (В этом он, впрочем, не одинок: халифа аль-Муктадира дважды пытались свергнуть с трона, и в конце концов он был убит одним из собственных офицеров.)

Об окружении автора и стране, в которой он жил, мы знаем большее. В десятом веке Багдад, именовавшийся Городом Мира, был самым цивилизованным городом на земле. В нем насчитывалось более миллиона жителей – внутри знаменитого кольца крепостных стен. Багдад был средоточием интеллектуальной и коммерческой деятельности и всегда отличался роскошью в сочетании с изяществом и элегантностью. В прохладных покоях его дворцов и в благоухающих садах накапливались несметные сокровища огромной империи.

В ту эпоху багдадские арабы уже были мусульманами, причем ревностными приверженцами этой религии. Впрочем, город был всегда открыт и для людей, которые выглядели, вели себя или молились иначе, чем местные жители. В ту эпоху арабов никак нельзя было назвать провинциальным народом, отчего их свидетельства, касающиеся иноземных культур, приобретают особую ценность.

Сам Ибн Фадлан, несомненно, наделен неординарным умом и наблюдательностью. С равной заинтересованностью он описывает как детали повседневной жизни встреченных им людей, так и их верования и представления о мире. Многое из того, чему он становится очевидцем, кажется ему вульгарным, диким и варварским, но он не тратит много времени на выражение негодования по этому поводу; единожды высказав свое неодобрение, он вновь переходит к бесстрастному рассказу о своих наблюдениях. При этом он описывает увиденное, не прибегая к снисходительному тону.

Его манера письма может показаться довольно эксцентричной для читателей, привыкших к западной литературной традиции; он не рассказывает историю, которую можно было бы слушать. Нам же свойственно воспринимать как само собой разумеющееся, что восприятие драмы в нашей культуре восходит в первую очередь к устной традиции – живому исполнению своего сочинения бардом перед аудиторией, часто занятой своими делами и потому нетерпеливой либо впавшей в сонливость после обильного пиршества. Наши древнейшие эпические истории – вроде «Илиады», «Беовульфа» или «Песни о Роланде» – создавались для того, чтобы их исполняли певцы и сказители, чьей главной обязанностью было развлечение присутствующей публики.

Но Ибн Фадлан был не сказителем, а писателем, и развлечение ни в коем случае не было его основной задачей. Не входило в его обязанности и прославление кого-либо из слушающих его властителей, равно как и повторение в очередной раз с все новыми подробностями мифов того общества, в котором он жил. Напротив, его рукопись представляет собой отчет посланника, предоставляемый главе страны по возвращении из долгого путешествия; по интонации это скорее отчет ревизора, сборщика налогов, но никак не барда; автор проявляет себя как антрополог, а не как драматург. Зачастую он переходит от одного фрагмента своего повествования к другому, не использовав полностью все средства художественного описания какого-либо яркого события, обращаясь при этом к не самым выигрышным в художественном отношении деталям, не позволяя своим эмоциям и личному отношению воздействовать на общий четкий и уравновешенный стиль повествования.

Эта его бесстрастность порой кажется нам сегодня даже излишней сухостью. Читатель, не привыкший к такой скупости описания, может даже не воспринять при беглом знакомстве с текстом всю меру наблюдательности и талант автора. В течение долгих столетий после Ибн Фадлана существовала другая традиция ознакомления с путевыми заметками. Путешественники, не заботясь о правдоподобии, писали один за другим лживые, спекулятивные, откровенно фантастические отчеты о том, что им довелось увидеть в пути. Говорящие животные, покрытые перьями летающие люди, встречи с гигантских размеров чудищами и единорогами – вот типичные персонажи и сюжеты подобных путевых заметок. Всего двести лет назад вполне здравомыслящие в любом другом отношении европейцы публиковали в своих журналах очевидную чушь о том, как африканские бабуины организуют армии и ведут вполне осмысленные войны с местными фермерами. Таких примеров можно привести немало.

Ибн Фаддан никогда не опускается до домыслов и спекуляций. Каждое слово в его рукописи – это правдивое свидетельство. Если он записывает с чужих слов, это непременно отмечено. Столь же непременно оговорены события и явления, свидетелем которых он стал лично: поэтому фраза «я видел это своими глазами» так часто встречается в тексте.

В конце концов именно эта полная правдивость и делает повествование столь пугающим, леденящим кровь. Встреча автора с чудовищами из тумана, «пожирателями мертвых» описана с тем же вниманием к деталям, тем же трезвым скептицизмом и бесстрастностью, которые характерны и для других частей манускрипта.

Впрочем, обо всем этом читатель может судить сам.

Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного, Повелителя обоих миров, благословен будь величайший из пророков, наш господин и повелитель Мухаммад, избранный Богом, и да пребудет душа его в вечном мире и благодати до того самого дня, когда исполнятся его пророчества!

Это книга Ахмеда ибн-Фадлана ибн-аль-Аббаса ибн-Рашида ибн-Хаммада, подчиненного Мухаммада ибн-Сулеймана, посланника правителя аль-Муктадира к королю Сакалибы, в которой автор повествует о том, что он видел в землях тюрков, хазар, сакалибов, башкир, русов и норманнов, об их царях и об обычаях жизни народов, населяющих эти страны.

Послание от Иилтавара, царя Сакалибы, было доставлено ко двору повелителя всех правоверных аль-Муктадира. В своем послании повелитель иноземного царства обращался к нашему правителю с просьбой прислать ему кого-либо, кто смог бы наставить его на путь истинный в вопросах религии и подробно ознакомить с законами ислама; нужен был царю Йилтавару и человек, который воздвиг бы в его столице мечеть и построил передвижную трибуну, с которой можно было бы обращаться с проповедью к подданным и обращать их в истинную мусульманскую веру во всех уголках его царства; нужен был ему и советник в области возведения фортификационных сооружений и устройства работ по их строительству. Обо всем этом царь Сакалибы нижайше молил великого халифа. Посредником в передаче этого послания выступил Дадир аль-Хурами.

Повелитель всех правоверных аль-Мукта-дир, как это теперь хорошо известно, не был величайшим и справедливейшим из халифов. Слишком влекли его удовольствия этой жизни и слишком доверял он льстивым и в то же время лживым речам своих придворных, которые, пользуясь слабостями халифа, обманывали его во многих государственных делах и обогащались за счет государственной казны за его спиной. Я не принадлежал к этому кругу приближенных правителя – как по должности, так и вследствие не слишком благосклонного отношения аль-Муктадира к моей персоне. Причины же тому были следующие.

В Городе Мира жил пожилой купец по имени ибн-Карин, и было у него в достатке всего, что только можно пожелать, за исключением щедрого сердца и любви к людям. Строго хранил он от глаз посторонних свое золото, а наравне с ним и свою молодую жену, которую никто никогда не видел, но о которой все говорили как о женщине невероятной красоты. В один прекрасный день халиф направил меня с посланием в дом ибн-Карина, и вскоре я предстал перед воротами его богатого жилища и потребовал впустить меня, показав слуге запечатанное личной печатью халифа послание. По сей день мне неведомо, о чем говорилось в том письме, но это не имеет отношения к моему повествованию, а по прошествии стольких лет вовсе потеряло какое бы то ни было значение.

• Предыдущая
• 3/45
• Следующая