Я спешу за счастьем - Козлов Вильям Федорович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/55
- Следующая
— Михаил Сергеевич, архитектор, — сказал Ягодкин. — Калечит наш город…
Мне пододвинули стул.
— Все, что найдешь на столе съедобное, уничтожай. — Ягодкин посмотрел на архитектора.Нальем ему водки?
Михаил Сергеевич поднял свой стакан, понюхал и сморщился.
— Такую дрянь пить? — сказал он.
Ягодкин посмотрел на бутылку, на меня, покачал головой:
— Не нальем мы тебе, Максим… Ни к чему это.
Они уже были навеселе. Одна бутылка стояла пустая. Вторая — лишь наполовину опорожнена. Мне пить не хотелось, и я был рад, что так вышло. Я пододвинул себе тарелку с квашеной капустой и стал есть.
Михаил Сергеевич поднял стакан и сказал:
— Я этой площади дал красивое название: «Театральная». Здесь будут цветы и фонтаны. Напротив театра установят бюст Рокоссовского. Влюбленные придут сюда. Они не посмеют не прийти. Вечером на площади загорятся матовые шары. И все, больше никаких украшений! Да, еще ступеньки… Они будут спускаться от театра к шоссе. Эта площадь будет! А потом я уеду отсюда ко всем чертям!
Михаил Сергеевич выпил, ткнул вилку в капусту, но закусывать не стал. Они заговорили о градостроительстве. Многое мне было непонятно, но я с удовольствием слушал их. Они видели город таким, каким он будет через семь — десять лет. Они проектировали этот город. Они строили. И когда начался у них спор об улице, которой еще и в помине не было, я удивился их молодой горячности. Михаил Сергеевич вскочил с места и заходил по комнате. Он был небольшого роста, но мне казался великаном. Он рукой в воздухе чертил направление улиц и проспектов, называл номера кварталов, которые появятся через три года.
Ягодкин был против стандартного домостроения.
— Нужно строить навек, а эти деревянные коробки — чепуха! — говорил он. — Это убого, понимаешь, Миша?
— Не могут люди ждать твоих каменных небоскребов, интересное дело! — сердился Михаил Сергеевич. — Ты ведь знаешь, что такое землянка… Хочешь, чтобы люди сидели там, как кроты, еще несколько лет? А стандартные дома не так уж плохи!
— Через пятнадцать — двадцать лет их на слом?
— На слом!
— И всё строить заново?
— Не всё… Постепенно заменим. Мало разве сейчас заложили многоэтажных коробок?
Я так и не понял, сумел один из них убедить другого или нет. Оба оказались большими упрямцами. Обо мне они позабыли. Позабыли и про водку. Михаил Сергеевич мерил комнату из угла в угол, размахивал руками. Ягодкин сидел на подоконнике у раскрытой форточки и курил.
— Ты сходи к ним, которые в землянках, и объясни им, что ради интересов градостроительства нужно еще с годик подождать. Да тебя, интересное дело, выбросят в дымовую трубу, — говорил Михаил Сергеевич. — Наплевать им на твои белокаменные палаты с кафельными ваннами, им подавай жилье с крышей над головой. И быстрее подавай! Нужно строить в три смены. Строить без передышки. И зимой и летом. А вы, интересное дело, свернули работы.
— Штукатурить нельзя, раствор мерзнет. И люди на лесах не выдерживают больше двух часов. Как в карауле. Ты не представляешь себе, какой там ветер! На сорок третьем объекте плотника сорвало с четвертого этажа. Он фрамугу подгонял…
Потом они заговорили о войне. Из их отрывочных фраз я понял, что оба они фронтовики и прошли нелегкий путь от Москвы до Берлина. И снова спорили, горячились.
— А ну ее к бесу, войну, — сказал архитектор. — Дорогой ценой всем нациям достался мир. Если на нашей планете не все ослы, то не будет войны. К черту войну, интересное дело!
Я не вмешивался в разговор, только слушал.
То они говорили спокойно, то вскакивали со стульев и бегали по комнате, стряхивая пепел куда попало. В такие минуты они напоминали мне петухов.
Мне нравилось смотреть на них, слушать. Они заговорили о ленинградской архитектуре, и я дал себе слово непременно побывать в этом городе. Завтра же возьму в библиотеке книжку о Ленинграде. Они оба любили этот город и хорошо знали его. Когда речь зашла о Ленинграде, перестали бегать и дымить. Лица их стали задумчивыми.
Кажется, сегодня впервые я отчетливо понял, как мало я знаю. И сразу загрустил. Буду ли я когда-нибудь таким же умным и знающим? Сколько надо увидеть, прочитать, пережить, чтобы вот так свободно разговаривать на любую тему…
Наверное, у меня было очень расстросмшое лицо, потому что Ягодкин обнял меня за плечи и спросил:
— Хочешь икры? Отличная штука. — И достал из-за окна целую банку.
— Как там отец в Смоленске? — спросил Ягодкин.
— Пока живут в пассажирском вагоне… Отец обещал сюда приехать в командировку.
— В феврале? — оживился Ягодкин. — На зональное совещание?
— Привет вам просил передать.
— Завтра же напишу ему, — сказал Ягодкин.
В двенадцатом часу ночи мы распрощались с Ягодкиным.
— Молодчина, что заглянул, — сказал инженер. — Теперь дорогу знаешь? Заходи.
Я уже был внизу, когда Ягодкин меня окликнул.
— Когда у тебя день рождения? — спросил он.
Я удивился. Грешным делом, подумал, что инженера под конец все-таки развезло.
— В ноябре, — сказал я. — Седьмого ноября.
— Долго ждать, — усмехнулся Ягодкин. — Я хочу тебе одну вещь подарить. — Он полез в карман. «Зажигалку, — подумал я. — Зачем она мне?» Ягодкин достал зажигалку, папиросы. Закурил:
— Приехал я сюда из Германии на мотоцикле… Второй год на складе ржавеет. Не новый. Но если с ним повозиться — пойдет.
Таких подарков мне еще никто не делал, и я не знал, что сказать. Правда, во время войны мой дядя майор привез с фронта парабеллум. Это был царский подарок. Я ему сто писем написал. Потом дядя, видно, опомнился, стал требовать назад, но я не отдал, сказал, что один офицер отобрал. Дядя поверил.
— Приходи на стройку, — сказал Ягодкин. — Вместе сходим на склад.
— Как-то неудобно…
— Ерунда, Максим! Забирай эту трещотку — и делу конец.
— А как же вы?
— Некогда заниматься мотоциклом… Да и годы, брат…
— Зачем ты притащил его сюда? — спросил Михаил Сергеевич. Он стоял внизу и слушал наш разговор.
Ягодкин не сразу ответил. Лицо его стало отчужденным. Он провел рукой по лбу, на котором собрались морщины, и негромко сказал:
— Для Витьки… У меня был сын. Твой ровесник, — посмотрел он на меня.
Михаил Сергеевич кашлянул в кулак и спросил:
— Который час?
— Время бежит… — думая о своем, сказал Ягодкин. — Говорят, время залечивает раны… Не все.
— Если их бередить, — сказал Михаил Сергеевич.
— Забирай мотоцикл, Максим. — Ягодкин положил мне руку на плечо. — Тебе эта штука пригодится.
— Приду, — сказал я. — Завтра.
На улице было пустынно, тихо. Небо черное. От одного уличного фонаря до другого — пятьдесят шагов. Желтые пятна света перемещались на тротуаре. По железным крышам домов словно разгуливал кто-то в тяжелых кованых сапогах. Это январский ветер свирепствовал. Забирался под железо. Плясал на крышах, свистел, урчал в водопроводных трубах, глухо гудел на чердаках, залетая в слуховые окна. Михаил Сергеевич поднял воротник черной меховой тужурки, спрятал лицо. Ветер сорвал с его головы высокую цигейковую шапку и швырнул на дорогу. Шапка перевалилась с боку на бок и, подпрыгнув, резво покатилась вперед. Я еле догнал ее.
— Веселая погодка, интересное дело, — сказал Михаил Сергеевич, покрепче нахлобучивая шапку на голову.
— Что с его сыном? — спросил я. — Погиб?
— Есть такая пословица: «Пришла беда — отворяй ворота», — сказал Михаил Сергеевич. — Витька погиб. После войны, на пятый или шестом день, нашли с приятелем в лесу фугасный снаряд, ну и давай его ковырять… Так и похоронили вдвоем. Мало что от них осталось.
Михаил Сергеевич замолчал.
— А еще какая беда?
— Ягодкин демобилизовался через год после воины. Он командовал саперным полком. Работы хватало. Немцы столько позакладывали мин, что еще, наверное, лет двадцать будут рваться… Вернулся домой, а дома… В общем, жена его сошлась с другим. Пришел он вечером, и вечером ушел. Два таких удара могут и быка свалить. Жену он очень любил… Вот как иногда бывает в жизни, юноша!
- Предыдущая
- 34/55
- Следующая
