День, когда они возвратились - Андерсон Пол Уильям - Страница 18
- Предыдущая
- 18/53
- Следующая
— Придя сюда, чтобы вы меня просветили, я не должен бы рассказывать вам, что на самом деле представляют собой энейцы, — ответил Десаи. — С другой стороны, у меня такой разнообразный опыт… Ладно, как вы посмотрите на такое объяснение: энейское общество всегда строилось на вере: вере в драгоценность знаний, которая и привела к возникновению здесь колонии; вере в право на жизнь и обязанность бороться за нее, ведь в Смутные Времена Энею пришлось особенно тяжко; вере в служение, честь, традиции, которая и сделала энейское общество таким, каково оно есть. Трудные для вас времена вернулись, и люди реагируют на них по-разному: некоторые, как Айвар, отвечают еще большей эмоциональной привязанностью к существовавшей общественной системе, другие ищут убежища в сверхъестественном. Но в любом случае энеец стремится к служению чему-то великому.
Татьяна задумалась.
— Пожалуй, вы правы. Может быть. Я не думаю, правда, что термин «сверхъестественное» здесь применим, разве что только в очень узком смысле. Лучше сказать «духовное». Например, я скорее назвала бы космогнозис философией, а не религией. — Она еле заметно улыбнулась. — Мне положено это знать — я сама поклонница космогнозиса.
— Кажется, я припоминаю… Это учение в последнее время стало ведь очень модным в университетской общине?
— Которая, учтите, включает множество разных людей. Да, комиссар, вы правы. Это не просто причуда.
— И какова же доктрина?
— На самом деле никакой четкой доктрины нет. Космогнозис не объявляет себя откровением, это просто способ нащупать путь… к пониманию, к единству. Изначально интерес ко всему этому вызвала работа с дидонцами. Вы ведь догадываетесь, почему, не правда ли?
Десаи кивнул. Перед его глазами всплыла виденная им фотография: в рыже-красном дождевом лесу, под вечно затянутым облаками небом стояло существо, которое было триединым. На плоских и широких плечах четвероногой особи, похожей на единорога, восседали покрытый перьями птероид и мохнатый примат с хорошо развитыми руками. Оба они имели длинные хоботки и соединялись ими с большим животным: у них было общее кровообращение, и «единорог» ел за всех троих.
Но триада не была связана навечно; каждый ее член принадлежал к своему собственному независимо размножающемуся виду и многие функции осуществлял сам по себе. Это касалось и мышления. Дидонец — хииш — не был в полном смысле слова разумен, пока все его три части не соединятся. При этом сливались в единое целое не только системы кровообращения: три нервные системы объединялись тоже, и три мозга вместе оказывались чем-то большим, чем сумма трех составляющих, взятых по отдельности.
Насколько большим — не знал никто. Не исключалось, что это и невозможно было бы описать ни на одном понятном человеку языке. Соседний с Энеем мир был столь же окутан покровом тайны, как и в облачном. То, что общины дидонцев оставались технологически отсталыми, ничего не доказывало: по геологическим меркам, Терра была такой же всего мгновение тому назад, а условия жизни там давали гораздо больше возможностей открыть и использовать законы природы. Невообразимые трудности общения с дидонцами — даже после семи столетий усилий люди не продвинулись дальше пиджин-диалекта — тоже не доказывали ничего, кроме трюизма: что разум дидонцев бесконечно далек от человеческого.
Да и как дать определение такому разуму, если он оказывается результатом объединения трех существ, каждое из которых обладает собственной индивидуальностью и воспоминаниями и может оказываться частью самых разных триад? И что такое личность — или даже душа, — если эти бесконечные перестановки делают воспоминания бессмертными, передавая их из поколения в поколение, когда тела, испытавшие то, что стало воспоминанием, уже давно мертвы? Как много разных рас, культур, черт личности может существовать в этом мире перетекающих друг в друга на протяжении столетий бесконечно разнообразных мозаик? Чему люди могут научиться у дидонцев, а они — у людей?
Если бы не эта приманка — Дидона, — может быть, люди никогда бы и не колонизовали Эней. Он был так далеко от Терры, так беден, так суров — хотя и более гостеприимен, чем сестра-планета, но сам по себе малопритягателен. К тому времени когда терране освоили бы все более соблазнительные миры, Эней, скорее всего, был бы уже обжит ифрианцами, которым он подходил гораздо больше, чем Homo sapiens.
А насколько подходил он Строителям, все эти неисчислимые века тому назад, когда еще не появились дидонцы, а на Энее катили волны океаны?..
— Простите меня. — Десаи понял, что замечтался. — Я отвлекся. Да, мне случалось размышлять о… о соседях, — вы ведь так их называете? Влияние такого соседства на ваше общество должно быть огромным — не только в плане неиссякаемых возможностей для исследований, но и как… как пример.
— Верно, особенно в последнее время, когда, как нам кажется, в некоторых случаях удалось достичь настоящего понимания, — ответила Татьяна. В ее голосе зазвучала увлеченность. — Вы только подумайте: такой необыкновенный образ жизни, и мы оказались здесь, чтобы наблюдать… и размышлять. Может быть, вы правы, комиссар: мы здесь, на Энее, стремимся к возможности преодолеть ограничения человеческой природы. Но также возможно, что мы правы в этом своем стремлении, — Татьяна широким жестом показала на небо. — Что мы такое? Искры, разлетающиеся от костра Вселенной, чье возникновение — бессмысленная случайность? Или дети Бога? Составляющие, инкарнации божества? А может быть, семя, из которого Бог еще только должен родиться? — Немного спокойнее девушка продолжала: — Мы, поклонники космогнозиса, считаем — туг вы правы, нас вдохновили дидонцы с их непостижимым единством, с их поверьями, стремлениями, поэзией, мечтами, как ни мало мы можем это все понять, — мы считаем, что Вселенная стремится стать чем-то большим, нежели она есть, и что долг тех, кто достиг высшего уровня, помогать своим менее развитым собратьям…
Взгляд Татьяны устремился к фрагменту стены — чему-то, бывшему когда-то чем-то… — сколько столетий ни миновало, это что-то все еще сохраняло свою индивидуальность.
— Как это делали Строители, — закончила она, — или Старейшие, как их зовут землевладельцы, или… впрочем, у них много имен. Те, кто пришел раньше нас.
Десаи вскинул голову.
— Не хотел бы оскорблять ничьих религиозных чувств, — произнес он с запинкой, — но, если говорить по существу, хотя существование древней космической цивилизации, оставившей следы во многих мирах, несомненно, трудно все-таки переварить энейское представление о том, что ее представители перешли на высшую степень духовного развития, а не просто вымерли.
— Но что могло бы уничтожить такую цивилизацию? — с вызовом ответила Татьяна. — Не кажется ли вам, что даже мы, человечество, со всеми своими слабостями и недостатками, теперь уже распространились так широко, что нас невозможно полностью уничтожить? Или, если мы исчезнем, разве не останется инструментов, произведений искусства, синтезированных материалов, окаменевших костей — следов, по которым нас можно было бы опознать и через миллионы лет? Так почему же Строители должны были нам в этом уступать?
— Ну, — не уступал Десаи, — можно себе представить и такое: короткий период экспансии, когда на чужих планетах создавались лишь научные базы, без настоящей колонизации этих миров, потом упадок материнской планеты…
— Это только предположения, — прервала его Татьяна. — На самом деле вы просто не можете найти черную кошку в темной комнате, потому что ее там нет. Я же думаю, и этот взгляд многие мои коллеги разделяют, что Строителям просто не нужно было больше того, что они уже имели. К тому времени, когда они появились на Энее, они уже переросли надобность в материальном могуществе. Думаю, что они перестали нуждаться и в тех строениях, что мы теперь видим, — поэтому они их и покинули. И пример дидонцев — многие в одном — показывает нам путь, по которому пошли Строители; более того, они могли дать толчок такому направлению эволюции на Дидоне. Теперь же, в избранный день, они вернутся — ради всех нас.
- Предыдущая
- 18/53
- Следующая
