Щит и меч. Книга первая - Кожевников Вадим Михайлович - Страница 161
- Предыдущая
- 161/175
- Следующая
Вайс подошел к Герду, протянул руку:
— До ссвидания, господин ротмистр.
Но Герд, будто не видя протянутой руки, с недоступным выражением лица произнес сухо:
— Желаю вам с честью выполнить ваш долг.
Иоганн мельком поймал тусклый, неприязненный взгляд Герда и сделал вывод, в котором, правда, еще не был окончательно уверен.
Выброску их в тыл Герд не рассматривает как подвиг. Это ясно. Герд не сумел притвориться, будто провожает его как героя на подвиг, и тем самым кое-что выдал Вайсу. Он чем-то озабочен. Уж не тем ли, что так откровенно беседовал с Вайсом и, когда они были в абвергруппе № 315, слишком подчеркивал перед офицерами свое к нему расположение? Но почему это теперь его беспокоит?
Иоганн решил первым подняться по трапу в самолет, чтобы прыгать последним. Зачем? Чтобы выгадать лишние минуты. Они могут пригодиться.
Окна в кабине самолета были заклеены черной бумагой, в какую обычно заворачивают фотопленку.
Самолет выкатился на взлет тотчас, как захлопнулась дверца за Хакке, — у Хакке на груди была подвешена рация, он вошел последним.
Батареи с питанием находились у Синицы.
Несколько минут летели в полном мраке, потом зажглась лампочка в потолочном плафоне.
Синица объявил, что помирать на голодное брюхо не собирается, и развернул свой пакет с едой. На каждого была бутылка водки.
Хакке почти не притронулся к еде, но, держа бутылку в руке, часто отхлебывал понемножку из горлышка.
Синица ел и пил смачно. Он быстро охмелел, стал болтливым. Подбрасывая на ладони ампулку с ядом, сказал, нежно на нее поглядывая:
— Говорят, мгновенно: раз — и готов.
— Кто говорит? — спросил Вайс. — Те, кто пробовал?
— Правильно! — расхохотался Синица. Потом спросил с надеждой: — Все ж таки химия, а вы, немцы, в ней великие мастера, не то что мы, сиволапые... — Вздохнул: — Эх, Россия! — Дунул на другую ладонь: — Была — и нет. — Пожаловался: — А я все ж таки хухрик.
Вайс спросил:
— Хухрик? Это что по-русски?
— Так... — сказал печально Синица. — Вроде тех, кто сами себя обмошенничивают, а других не умеют. Небось те, кто поумнее, сидят себе в Берлине на заседаниях и сочиняют контрреволюции, а тех, кто попроще, тех, как меня вот, швыряют, будто мусор с балкона на головы прохожим.
— Вам это не нравится?
— Нет, почему же! — насторожился Синица. — У каждого своя доля.
Хакке явно презирал Синицу, недовольный, очевидно, тем, что этого русского поставили с ним как-бы в равное положение. Он сказал доверительно Вайсу:
— Я полагаю, что этот тип должен быть только нашим носильщиком.
Вайс кивнул. Снова отхлебнув из бутылки, Хакке пробормотал раздраженно:
— Я полагаю, моя кандидатура была выбрана господином ротмистром потому, что я сообщил партии о некоторых его чрезвычайно вольных взглядах.
— И что же? — спросил Вайс.
Побагровев, Хакке ответил озлобленно:
— Мне дали строжайше понять, что господа, подобные Герду, находятся вне досягаемости. И мы, наци, обязаны им, а не они нам. Как вам это нравится?
— Насколько я помню, — строго сказал Вайс, — все крупнейшие промышленники и финансисты оказала фюреру поддержку в самом начале его пути, о чем я вам не рекомендовал бы забывать.
— Да, — согласился Хакке, — это верно. Но я проливал кровь за фюрера.
— Да, но не на фронте и не свою.
Хакке задумался, потом сказал обиженно:
— С гестаповцами так не обращаются, как со мной, их не посылают на подобные задания, они работают в тылу...
— Почему же вам выпала эта участь?
Хакке опять приложился к бутылке, еще больше побагровел, закашлялся, вытер мокрый рот ладонью и прошептал, дохнув в лицо Вайса перегаром:
— Потому, что я, как и многие другие ветераны движения, многовато знаю кое о чем таком... Поэтому вот, — Хакке похлопал себя по спине, где, как горб, возвышался парашют, — меньше свидетелей. Людвиг Рем предупреждал нас, что фюрер пойдет за наш счет на сделку. Вот и получилось, — он скривил рот, — господин Герд — фигура. А я, старый ветеран, наци, — у этого фабриканта под каблуком... И фюрер тоже.
— Господин Хакке, — осуждающе произнес Вайс, — я не желаю слушать ваши рассуждения.
Хакке откинулся к стенке кабины, внимательно и долго смотрел на Вайса, потом сказал совершенно трезвым тоном:
— Это не мои рассуждения.
— А чьи же?
— А ты как думаешь, — грубо заявил Хакке, — мне безразлично, с кем я буду работать? Нет, парень, не безразлично. Я тебя пощупал. Понял?
— И что же?
— А ничего, — сказал Хакке. — Ничего. Сойдешь за ангелочка. Только вот, лумаю, советские тебя сразу отгадают.
— Почему?
— Уж очень ты немец, из тех, кому еще в «гитлерюгенд» вкалачивали, каким должен быть немец.
— Да, я такой, — с гордостью согласился Вайс.
— Но ни кто не будет знать, что ты и с петлей на шее захочешь поорать: «Хайль Гитлер!» Ни кто.
— А ты где в это время будешь? — спросил Вайс. Предупредил: — Ветеран! Запомни: струсишь — я тебя сразу же к твоему Рему отправлю...
— Правильно, — сказал Хакке. — Правильно говоришь, командир. Настоящие слова, — и протянул руку.
Но Вайс не подал своей. Сказал холодно:
— Ладно, посмотрим, каков ты там будешь.
— Тоже правильно. — И Хакке, довольно улыбаясь, объявил: — Крепкий ты парень, вот такой, какие нам нужны.
И, слушая Хакке и говоря с ним, Иоганн упорно думал, чем вызвано решение «штаба Вали» забросить его в тыл. Он засек время взлета, по его расчетам, самолет уже должен был миновать линию фронта и лететь над советской территорией. Но моторы почему-то работают на одном и том же режиме, и нет расслабляющего ощущения высоты. Вайс знал, что по инструкции самолету полагается брать над территорией противника потолок от четырех тысяч до шести тысяч метров и кабина снабжена кислородными аппаратами. Странно.
Потом он думал о том, что ему придется сразу же овладеть рацией Хакке. Надо дать знать Центру об опасности, которую представляет сейчас группа, куда входит Гвоздь, а также сообщить о месте своего приземления. Но как завладеть рацией? Применить оружие?
Он может пристрелить и Хакке и Синицу еще в воздухе, когда те будут висеть под ним на парашютах: ведь он прыгает последним.
- Предыдущая
- 161/175
- Следующая
