Заир - Коэльо Пауло - Страница 21
- Предыдущая
- 21/57
- Следующая
Я вновь ищу ответ на неизменно возникающий вопрос: почему же она ничего мне не сказала? Быть может, это и есть пресловутый вопрос Ганса? Быть может, Эстер решила, что должна спасти мир — не о том ли шла речь в нашем тогдашнем разговоре о любви и войне? — и «готовила» меня к тому, чтобы я сопровождал ее на этом пути?
Я не свожу глаз с рельсов. Мы с Эстер тоже двигаемся параллельно друг другу и никогда больше не пересечемся. Две судьбы, которые... Рельсы.
Далеко ли они друг от друга?
Чтобы отделаться от Заира, я спрашиваю об этом кого-то из железнодорожников, оказавшихся на платформе.
— 143,5 см или 4 фута и 8,5 дюйма, — отвечает он. Судя по виду, он в ладу со своей совестью, гордится своей профессией и опровергает «idee fixe» Эстер — о том, что на самом дне души у каждого из нас таится глубокая печаль.
Но ответ он мне дает совершенно бессмысленный — 143,5 см или 4 фута и 8,5 дюйма.
Бред какой-то. Почему не полтора метра? Или не пять футов? Должна быть какая-нибудь круглая цифра, которую легко запомнить вагоностроителям и железнодорожникам.
— А почему? — настырно осведомляюсь я.
— Потому что таково расстояние между колесами.
— Но ведь расстояние между колесами зависит от ширины колеи?
— Вы считаете, что я обязан знать все о поездах, потому лишь, что работаю на вокзале? Как есть, так есть.
Он уже не похож на всем довольного счастливца, которому нравится его работа: на первый вопрос он ответить сумел, но не более того. Я извинился, и в ожидании поезда не сводил глаз с рельсов, интуитивно чувствуя — они хотят мне что-то сказать.
Как это ни странно, они словно рассказывали историю моего супружества — да и не только моего.
Приехавший американец оказался — при всей своей известности — симпатичней, чем я ожидал. Я отвез его в мой любимый отель и вернулся домой. Там к своему удивлению я застал Мари — она объяснила, что из-за погодных условий съемки откладываются на неделю.
— Сегодня — четверг. Я думала, ты пойдешь в ресторан.
— Хочешь со мной?
— Хочу. Или тебе лучше будет одному?
— Лучше одному.
— Нет! Я пойду с тобой! Не родился еще мужчина, который будет направлять мои шаги.
— А ты знаешь, что ширина железнодорожной колеи — 143,5 см? Почему?
— Можно поискать ответ в Интернете. А это важно?
— Очень.
— Ну хорошо, оставим пока ширину колеи. Кое-кто из моих приятелей оказался твоим горячим поклонником. Они считают, что человек, который мог написать «Время раздирать и время сшивать», или историю пастуха, или о паломничестве по пути Сантьяго, должен быть настоящим мудрецом и знать ответы на все вопросы.
— Что, как ты знаешь, не вполне соответствует истине.
— А что есть истина? Как же ты доносишь до своих читателей смысл того, что находится за гранью твоего понимания?
— А это не за гранью моего понимания. Все, о чем я пишу, составляет часть моей души, все это — уроки, которые я усваивал на протяжении всей жизни и которые пытаюсь применить к себе самому. Я — читатель своих собственных книг. Они показывают мне такое, что я уже знал, но не сознавал, что знаю.
— А читатель?
— Полагаю, с ним происходит то же, что и со мной. Книга — да и не только книга, это может быть все что угодно: фильм, музыка, сад, панорама гор — что-то выявляет у нас в душе. А выявить — это значит сдернуть с чего-то уже существующего покрывало и вновь набросить его. Согласись, что это не то же самое, что пытаться толковать секреты того, как лучше жить.
Ты ведь знаешь, сейчас я страдаю от любви. Это страдание может быть лишь спуском в ад — а может стать и откровением. Лишь в ту пору, когда я писал «Время раздирать и время сшивать», мне открылась во всей полноте моя способность любить. Я познал ее, покуда выстукивал на машинке слова и фразы.
— А духовная сторона? То, что присутствует на каждой странице любой твоей книги?
— Пожалуй, мне начинает нравиться твое намерение пойти сегодня в армянский ресторан. Ибо там ты откроешь, вернее, осознаешь, три важные вещи.
Первое: в тот миг, когда люди решаются всерьез решить какую-нибудь проблему, оказывается, что они готовы к этому гораздо лучше, нежели полагали.
Второе: вся наша энергия, вся наша мудрость идут из одного и того же неведомого источника, который принято называть Богом. И с тех пор, как я вступил на свое, громко говоря, поприще, я пытался почитать эту энергию, я делал все, чтобы не утратить с ней контакт, чтобы следовать ее знакам и знамениям. Я старался учиться, когда делал что-либо, а не когда задумывал сделать это.
И наконец, третье: человек в скорбях своих не одинок — всегда найдется тот, кто мыслит, радуется или горюет схожим образом, и это дает нам силы достойно ответить на бросаемый нам вызов.
— Сюда входит и несчастная любовь?
— Сюда входит все. Страдаешь — прими страдание, ибо оно не исчезнет потому лишь, что ты делаешь вид, будто его не существует. Радуешься — прими радость, даже если ты боишься, что когда-нибудь она исчезнет. Одни способны воспринимать жизнь лишь через самоотречение и самопожертвование. А другие чувствуют себя частью человечества, лишь когда думают, что «счастливы». А почему ты спросила?
— Потому что влюблена и боюсь страдания.
— А ты не бойся. Единственный способ избежать несчастной любви — не любить вовсе.
— Я знаю — Эстер присутствует здесь. Ты ничего не рассказал мне о встрече в пиццерии, кроме того, что у этого юноши начался припадок. Это — дурной знак для меня. А для тебя, наверное, хороший.
— Отчего же? И для меня это — дурное предзнаменование.
— Знаешь, о чем хочу спросить тебя? Хотела бы знать, любишь ли ты меня так же сильно, как я люблю тебя. Хочу спросить, да не решаюсь. Почему у меня всегда складываются такие изломанные отношения с моими возлюбленными? Сама знаю — потому что сама себя заставляю быть чувственной, умной, исключительной, фантастичной... Усилие соблазна заставляет меня давать самое лучшее из того, что у меня есть, и это мне помогает. Помимо всего прочего, мне очень трудно ужиться и с самой собой. И я не знаю, удачен ли этот выбор.
— Тебя интересует, способен ли я еще любить некую женщину, несмотря на то, что она бросила меня без объяснения причин?
— Я прочла твою книгу. Способен.
— Ты хочешь спросить, способен ли я, несмотря на мою любовь к Эстер, любить и тебя тоже?
— Я не решаюсь задать этот вопрос, ибо ответ может непоправимо испортить мне жизнь.
— Ты хочешь знать, способно ли наше сердце выдержать любовь не к одному человеку, а, скажем, к двоим сразу?
— Поскольку этот вопрос не так прям, как предыдущий, скажу: «Да, хочу».
— Думаю, что способно. Если только предмет нашей любви не...
— ...становится Заиром. Но я так просто тебя не отдам. Дело того стоит. Мужчина, который может любить женщину так, как ты любил — или любишь — Эстер, вызывает уважение и желание побороться за него. А теперь, чтобы доказать тебе, как сильно я хочу быть с тобой рядом, как много ты значишь для меня, какое важное место ты занимаешь в моей жизни, я выполню твою просьбу, хоть это и полная чушь. Я узнаю, почему расстояние между рельсами составляет 4 фута и 8,5 дюйма.
Хозяин армянского ресторана в точности исполнил свое намерение, о котором толковал мне, — теперь представление шло не в задней комнате. Зрительным залом стал весь ресторан. Мари с любопытством оглядывала публику, время от времени вслух удивляясь тому, какая она разношерстная.
— Еще и детей с собой взяли! Абсурд какой-то!
— Может быть, им не с кем их оставить.
Ровно в девять часов на сцене появилось шестеро — двое музыкантов в восточных одеяниях и четверо давешних молодых людей в белом. Официанты сейчас же прекратили разносить заказы; посетители замолчали.
- Предыдущая
- 21/57
- Следующая
