Ведьма с Портобелло - Коэльо Пауло - Страница 4

• Предыдущая
• 4/50
• Следующая

У нас было все, кроме детей, о которых мы так страстно мечтали. И, стало быть, не было ничего.

Мы испробовали все на свете: давали обеты, совер­шали паломничества в места, считавшиеся чудотвор­ными, консультировались с врачами, ходили по знаха­рям, принимали патентованные лекарства и всякого рода целебные снадобья. Дважды мне делали искус­ственное осеменение. Оба раза случился выкидыш, а на второй мне пришлось еще и удалить левый яичник. После этого ни один врач не соглашался пойти на по­добный риск.

И тогда кто-то из многочисленных друзей, знавших о нашей беде, предложил единственно возможный вы­ход – усыновить ребенка. Еще сказал, что у него есть связи в Румынии, что позволит ускорить дело.

Месяц спустя мы полетели в Бухарест: наш друг вел какие-то важные переговоры с диктатором – я забыла, как его звали (Николае Чаушеску. – Прим. ред.), – кото­рый тогда правил страной, так что нам удалось избежать всякой бюрократической волокиты и беспрепятственно оказаться в трансильванском городе Сибиу, где и находил­ся детский дом. Там нас ждали с кофе, сигаретами, мине­ральной водой и стопкой уже подписанных документов. Оставалось лишь выбрать ребенка.

И нас провели в очень холодную комнату, где сто­яли детские кроватки. Я пыталась понять, как матери могли оставить своих детей, и первым моим побужде­нием было взять их всех, всех до единого, увезти в нашу страну, где много солнца и свободы. Но я тут же поняла, что это – безумная идея. И мы стали бродить между колыбелями, слушая, как хором заливаются лежащие в них младенцы. Важность решения, которое мы должны были принять, внушала нам ужас.

За целый час мы с мужем не обменялись ни единым словом. Выходили в приемную, курили, пили кофе – и возвращались. Так повторялось несколько раз. За­метив, что сотрудница, занимавшаяся нами, проявляет признаки нетерпения, и поняв, что решать надо сейчас же, сию минуту, я повиновалась инстинкту, который осмелюсь назвать материнским, и, словно бы найдя свое дитя, в этом воплощении выношенное и рожден­ное другой женщиной, указала на колыбельку, где ле­жала девочка.

И та самая сотрудница, что явно начинала терять терпение, предложила нам подумать еще. Но я уже сде­лала выбор.

Смирившись, она осторожно, стараясь не задеть моих чувств (она знала, что у нас – высокие связи в ру­мынском правительстве), шепнула на ухо так, чтобы не слышал мой муж:

– Добра не будет. Это – дочь цыганки.

Я ответила, что культура в генах не заложена и что трехмесячная девочка станет нашей с мужем дочерью и мы воспитаем ее в соответствии с нашими традициями и обычаями. Она будет ходить в ту церковь, куда ходим мы, загорать на пляжах, где любим бывать мы, свои пер­вые книжки прочтет по-французски, а когда придет вре­мя – поступит в американскую школу в Бейруте. Я тогда ничего не знала о цыганской культуре, да и сейчас – тоже. Мне было известно лишь, что они кочуют с места на место, редко моются, обманывают людей и носят серь­ги. О них говорят, будто они воруют детей, но ведь здесь произошло как раз обратное: ребенок был брошен – как будто для того, чтобы о нем заботилась я.

Сотрудница еще пыталась разубедить меня, но я уже подписывала бумаги. Когда мы летели в Бейрут, мир, казалось, преобразился. Бог придал моему бытию смысл, и мне было теперь ради чего жить и бороться в этой юдоли слез. Все наши усилия получили теперь оправдание.

Шерин росла умницей и красавицей. Наверно, все родители так говорят о своих детях, но моя дочь и вправду была исключительна. Когда ей было уже лет пять, один из моих братьев сказал мне, что, если она когда-нибудь захочет уехать работать за границу, имя выдаст ее происхождение, а потому лучше назвать ее нейтрально – ну вот хоть Афиной. Тогда я не знала, что это не только название греческой столицы, но и имя бо­гини мудрости. И войны.

Может быть, и мой брат знал это, а кроме того, пре­красно разбирался в том, какие проблемы может сулить в будущем арабское имя: он занимался политикой и хо­тел спасти свою племянницу от тех бед, которые чер­ными тучами, пока заметными только ему одному, уже собирались на горизонте. Самое удивительное – Ше­рин понравилось звучание этого слова. В тот же день она стала называть себя «Афина» – и отговорить ее не удалось никому. Чтобы доставить ей удовольствие, мы согласились, уповая в душе, что увлечение ее скоро пройдет.

Способно ли имя воздействовать на жизнь того, кто носит его? Ибо время шло, имя прижилось, а мы при­выкли к нему.

В двенадцать лет обнаружилось, что она очень ре­лигиозна: ежедневно ходила в церковь, наизусть знала Писание, и это было одновременно и благодатью, и про­клятием. Я опасалась за судьбу своей дочери в мире, с каждым днем все сильнее раздираемом на части религи­озной рознью. В этом возрасте Шерин уже не раз гово­рила нам – так, будто это само собой разумеется, – что у нее есть целый сонм невидимых друзей – ангелов и святых, чьи изображения мы видели в церкви. У всех детей бывают видения, о которых они по достижении определенного возраста перестают даже вспоминать. Они склонны одушевлять своих кукол или плюшевых мишек. Но когда однажды я пришла за Шерин в школу и услышала, что «ей предстала женщина в белом, похожая на Деву Марию», то решила, что уж это – чересчур.

Я, разумеется, верю в ангелов. Верю, что они разго­варивают с маленькими детьми, но если это происходит с подростками, значит, что-то не так. Я знаю несколько случаев, когда пастушкам или крестьянам, уверявшим, что видели женщину в белом, это в конце концов слома­ло жизнь, ибо люди бросались к ним в неистовой жажде чуда, священники впадали в озабоченность, а в дерев­ни стекались тысячи паломников. Бедняги оканчивали свои дни в монастыре. Ну так вот, все это меня очень встревожило: в таком возрасте девочкам полагается интересоваться тонкостями макияжа, красить ногти, смотреть душещипательные сериалы по телевидению. А тут что-то не то. И я обратилась к специалисту.

– Напрасно беспокоитесь, – сказал он.

Для врача-педиатра, занимающегося детской психо­логией, невидимые друзья были всего лишь проекцией снов, помогающей ребенку выявить свои желания, вы­сказать чувства. Так что тревожиться не о чем.

– Да, но видение женщины в белых одеждах? – ска­зала я.

На это он ответил, что дело, быть может, в том, что наш с мужем взгляд на мир немного чужд Шерин, наши объяснения не вполне ее устраивают. И предложил по­степенно готовить почву для того, чтобы со временем рассказать ей, что она – наша приемная дочь. По его мнению, самое скверное произойдет, если она сама обо всем догадается – в этом случае она потеряет веру во все и поведение ее может стать непредсказуемым.

С этого дня мы начали разговаривать с дочерью по-иному. Не знаю, остается ли в памяти человека то, что называется «первоначальные впечатления бытия», но мы с мужем, как могли, пытались показать Шерин, что мы ее любили и любим так сильно, что ей нет нужды искать убежища в воображаемом мире. Она должна была понять, что и видимый мир – прекрасен, а папа с мамой уберегут ее от любой опасности. Бейрут был красив, пляжи – залиты солнцем, заполнены людьми. Стараясь избегать открытого столкновения с «женщи­ной в белых одеждах», я теперь уделяла дочке больше времени – приглашала домой ее одноклассников и не упускала ни малейшей возможности проявить к ней нежность и ласку.

Это принесло свои плоды. Более того – мой муж ча­сто уезжал по делам, и Шерин скучала по нему. Во имя любви я решила изменить стиль его жизни, и теперь мы больше времени проводили втроем.

Все шло хорошо до той ночи, когда она с плачем вбе­жала ко мне в спальню, твердя, что ей страшно и что она ощущает – ад совсем близко.

Муж в очередной раз был в отъезде, и я сперва подума­ла, что в такое отчаянье девочку привела разлука с ним. Но при чем тут близкое соседство ада? Неужели она услышала об этом в школе или в церкви? И я решила, что наутро от­правлюсь к ее учительнице.

Шерин меж тем продолжала неутешно рыдать. Я подвела ее к окну, показала Средиземное море, освещенное полной луной, блещущие в небе звезды, людей, прогуливающихся по бульвару перед нашими окнами. Попыталась успокоить, но она, дрожа всем телом, плакала все так же горько. Про­возившись с ней впустую полчаса, я стала терять терпение, прикрикнула на нее, велела прекратить, она, дескать, уже не ребенок. Потом я подумала, что это может быть связано с началом месячных, и спросила, не было ли крови. – Много… много крови, – ответила она. Я взяла вату, попросила ее лечь, чтобы можно было полечить ее «рану». Пустяки, думала я, завтра все ей объ­ясню. Но менструации не было. Шерин еще поплакала не­много, но вскоре устала и почти сразу же уснула: А наутро пролилась кровь.

• Предыдущая
• 4/50
• Следующая