Рыцарь-маг - Ковальчук Игорь - Страница 2

• Предыдущая
• 2/87
• Следующая

Лишь в следующий после прыжка миг молодой рыцарь вспомнил, что, пожалуй, змея значительно лучше будет чувствовать себя в воде, чем он, и вряд ли ему удастся, если что, спасти свою возлюбленную в облике гигантского удава. Но было уже поздно. Корабль скрылся из виду.

Потом он подумал, что, если поблизости скалы, значит, и берег недалек. Нужно было только продержаться на плаву и не захлебнуться. Надежда питает человека до самого последнего мига его жизни. Он изо всех сил работал руками и ногами, следя за тем, чтоб не сбиться с ритма, в котором волны поднимались и опускались. Самое страшное — испугаться и запаниковать. В такой ситуации свои движения невозможно контролировать разумом, человек начинает биться в воде, беспорядочно махать руками, судорожно хватать ртом воздух — и в легкие проникает вода. Однажды Дик едва не утонул, он до сих пор помнил обжигающую боль, наполнявшую его тело при каждом вдохе. Тогда ему казалось, что он дышит не воздухом, а раскаленным металлом.

Воспоминание об опыте детства почему-то успокоили его. Он представил себя рыбой, юркой, непотопляемой и такой же хладнокровной. Сравнение очень помогло ему. По крайней мере, была надежда продержаться, пока, может быть, под руку не подвернется что-нибудь плавучее. Он взлетал на вершины крутых водных холмов, втягивал воздух и позволял морю утянуть себя в глубину, потому что знал — это ненадолго. Потом его снова вытолкнет, и он успеет вдохнуть.

Вдруг что-то холодное коснулось его плеча, и молодой рыцарь увидел рядом мокрую черную чешую. Правда, лишь на мгновение, пока змея не пропала в воде, потом снова появилась и опять пропала. На короткий миг над пеной и зелеными гребнями поднялась плоская, удлиненная голова с равнодушными желтыми глазами, прикрытыми тонкой пленкой, с длинным раздвоенным языком, показывающимся, трепеща, в щели приоткрывшегося рта. Если б что-то подобное с ним случилось год назад, он, наверное, от испуга тут же ушел бы под воду, но теперь, хоть сердце екнуло, удержался от паники. Голова исчезла, потом снова появилась, и под сильно загребающую правую руку подсунулось веретенообразное змеиное тело.

Оказалось, что этот прекрасно плавающий удав — отличная опора для утопающего. Дику показалось, что он оперся о незыблемую скалу, и сразу сознание, все же несколько взбудораженное, успокоилось: он убедился, что не может быть ничего страшного в этом бурном море. Хоть двадцать штормов — если есть такая опора для руки, все в порядке. Дик перестал загребать руками и обнял змею, чтоб удобней было держаться.

Сперва Серпиана рассекала волны, как хороший парусный корабль, но потом вспомнила о спутнике, которому при такой скорости удавалось вдохнуть полной грудью лишь в редкие мгновения. Она поплыла медленнее, и Дик подтянулся выше, впервые с того момента, как прыгнул за борт, задышав более-менее свободно. Водяной пыли стало поменьше, и воин разглядел галеру, переваливающуюся с волны на волну, как грузная женщина. Корабль шел довольно далеко, но раз его видно, значит, нетрудно будет доплыть.

— Плыви к галере! — крикнул молодой рыцарь.

Неизвестно, слышала ли змея, поняла ли, направление движения ее не изменилось, но галера стала приближаться. Глаза залепляло пеной, и когда Дик извернулся и протер лицо, галера оказалась совсем рядом, казалось, прямо над их головой вздымались весла. Дик отпустил змею и крикнул ей:

— Превращайся.

Черное чешуйчатое тело описало вокруг мужчины круг, нырнуло, и рядом с ним появилась мокрая девушка, холодная, как и вода вокруг. Она обняла молодого рыцаря руками, он обхватил ее и только тогда стал кричать и махать руками. Приближаться к галере с борта он боялся: удар тяжеленного весла, которым ворочали сразу двое сильных гребцов, без труда мог размозжить голову. Когда ряд вздымающихся весел закончился, Дик изо всех сил рванулся к борту.

Его заметили и раньше, грести стали медленнее и с кормы в воду бросили длинный канат. Бросили умело, так что бухта растянулась во всю длину. До момента, когда пенька набрякнет и начнет тонуть, оставалось какое-то время, и оба торопились скорее добраться до веревки. Серпиана плыла сама и первой уцепилась за канат, подала руку спутнику. Она чувствовала себя в воде как рыба.

Их тянули на борт медленно, видимо, считая, что пловцы обессилели и не смогут без помощи держаться на поверхности. Дик сильно работал ногами, одной рукой обняв Серпиану, и когда их подтянули на корму, все выглядело так, словно именно он спасал ее и именно она обессилена. Забравшись на галеру, Дик уложил Серпиану на палубу и посмотрел на тех, кто столпился вокруг.

— Теплый плащ? — спросил кто-то.

— Да, — сказал молодой рыцарь. Вернее, попытался сказать. При попытке выдавить из себя какой-либо звук нутро обожгло огнем, и мужчина, давясь воздухом, повалился набок. Он так и не понял, насколько устал и как изрядно наглотался воды.

Кипр — прекрасный остров, изобилующий равнинами и долинами, с невысокими, но скалистыми горами, поросшими лесом, он покрыт олеандровыми и тамарисковыми зарослями, кустами фриганы и марквиса, оливковыми и апельсиновыми рощами. Остров этот когда-то был посвящен языческой богине Греции Афродите, и, несомненно, богиня красоты не случайно выбрала именно его. Долины Кипра уютны и прекрасны, в зарослях густой свежей зелени прячутся хрустальные ключи, холодные до ломоты в зубах, и крестьяне верят, что, если умыться водой из такого ключа, милость богини будет с тобой. Языческие традиции и поверья все еще были живы, хотя на Кипре давно уже было множество церквей и монастырей. Древние мифы и новая вера мирно уживались рядом.

Крестьяне обрабатывали землю чуть ли не круглый год, пасли скот, собирали виноград и фрукты, делали отличные вина, давили оливковое масло. Даже зимой земля готова была давать урожай. Остров был богат, красив и знаменит, там останавливались купцы, и не один город богател от торговли Запада с Востоком, Севера с Югом. Прежде Кипр принадлежал Византийской империи и приносил ей немалый доход. Но потом здесь поселился внучатый племянник императора Мануила Исаак, гордившийся тем, что имеет право называть себя Комнином, как сам базилевс. Наверное, это и придавало ему смелости, когда он отдавал приказы завернуть транспорт с данью, предназначенной Мануилу, и наблюдал за тем, как чиновников-византийцев развешивают на столетних дубах.

Местным жителям такие порядки понравились. Оно и понятно: нет для крестьянина наслаждения большего, чем посмотреть, как корчится в агонии представитель власти, которого он больше всего ненавидит, — сборщик податей. Крестьянин наивен, он не думает о том, что смерть одного сборщика вовсе не означает, что налоги собирать больше не будут. Наоборот, на место одного мытаря непременно придет другой и еще злее будет выколачивать деньги, используя свою власть, такую недолгую, такую шаткую.

Восстание было поднято, и император, сумевший отправить против обнаглевшего родственника только семьдесят кораблей с воинами, потерпел поражение. Для Византии наставали тяжелые времена, когда золото, которым владели базилевсы, уже ничего не решало. Земля горела под ногами государей в расшитых золотом и драгоценными камнями одеждах, их божественное происхождение не могло дать им даже уверенности в завтрашнем дне. И не нужен был русский воевода Олег или князь Владимир, чтоб заставить задрожать высокие каменные стены Константинополя — хватало родичей правителя.

Отделился от государства один остров, откололась от единого патриархата Церковь: должно быть, кипрскому епископу лестно было возложить на себя митру патриарха, а потом в благодарность провозгласить Исаака Комнина императором Кипра. Наверное, это возвышало его в собственных глазах, хотя абсурдность ситуации была очевидна всем. Какой император? Какой патриарх? Все равно что на островке посреди дельты реки, где поместится лишь один человек, где приживется только маленький кустик тамариска, учреждать епископат.

Но — законно или нет — новоявленный государь Комнин правил на Кипре шестой год. Он был не хуже всех других государей, злоупотреблял властью не больше остальных, подати не уменьшились, даже немного увеличились — на содержание войска, на постройку укреплений. Но одно дело — роптать на базилевса (где он там — не видать), а другое — на императора, который рядом. Боязно. Государь Исаак был строг и суров, на деревьях развешивал без колебаний, так что проще было молчать и платить.

• Предыдущая
• 2/87
• Следующая