Канцлер - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая

– Это какой же Репнинский? – перебила Елизавета.

– Из штабных. Недавно прибыл из Петербурга и погиб в первом же бою. Николай Репнинский был ранее полковником Белозерского полка, – несколько смешался Панин.

– Это из тех Репнинских, – негромко вставил Иван Иванович, – кои пошли от князя фельдмаршала Никиты Репнина. Брак его, как помните, был признан недействительным, но впоследствии дети – оба сына – получили свой герб и дозволение называться Репнинскими.

– Если у полковника Репнинского есть сыновья, то определите их сообразно возрасту в Пажеский или Кадетский корпус.

– У Репнинского есть дочь, – тихо подсказал Александр Шувалов, у него по должности была хорошая память.

– Тогда возьмите ее ко Двору и определите ко мне во фрейлины.

Это была милость, знак особого расположения к памяти героя. Панин хотел было описать самую блестящую картину боя, как сидящие в засаде именно Второй гренадерский и Нарвский полки прорвались через темный лес в самое нужное место и в самый нужный момент – не иначе сам Господь их вел! – вышли на помощь нашим, чем и обеспечили победу. Но Елизавета тяжело повела шеей, отерла платочком лицо, хотела сунуть его в сумку, но не смогла… Платок бессильно скатился по подолу государыни.

– Виват! – прошептала она одними губами.

Аудиенция была закончена.

Главная инструкция Конференции Апраксину: «…На всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение, сколько можно всегда избегаемо быть имеет», то есть Боже тебя избавь ввязываться в баталию. А Апраксин ввязался и противу всех правил – выиграл. Выиграл битву и пустил все прахом, удивив не только Петербург, но и союзников, так называемую коалицию, а более всего самого Фридриха II. Речь идет о битве на берегах Прегеля под местечком Гросс-Егерсдорф.

После победы русские солдаты испытали необычайное возбуждение, у всех была одна мысль – догнать пруссаков, добить их и на этой волне успеха взять Кенигсберг. Но против всех ожиданий, против здравого смысла Апраксин, уже занявший половину Пруссии, повернул вдруг армию к Тильзиту, а потом и вовсе пошел к Неману для размещения солдат на зимние квартиры.

Ах, как зря, как необдуманно поступил фельдмаршал! Выиграли-то чудом. Пруссаков боялись. Это была великолепно обученная, вышколенная, привыкшая к победам армия. Под Гросс-Егерсдорфом самого Фридриха II не было, но в битве принимали участие отборные полки под руководством генерала Левальда. В их задачу входило закрыть от русских путь на Кенигсберг, для чего они укрепились в городке Велау.

Пруссаки напали неожиданно во время перехода русской армии. Естественно, мы не успели перестроиться к бою. Диспозиции у русских никакой не было, да и не успели бы ее сочинить. Линия наших войск не могла вытянуться по всей длине из-за тесноты поля, зажатого с двух сторон Егерсдорфским лесом, а еще того хуже – большая часть армии и артиллерии с боезапасами очутилась за непролазным лесом, через него и пеший не продерется, а конный, да еще с пушками…

Жаркая, страшная была битва, и мы непременно потерпели бы поражение, если бы не прорвались через лес два полка гренадер под командованием генерала Румянцева. Правда, ходили слухи, что никуда их Румянцев не вел, а наоборот, велел стоять на месте, потому что был получен приказ от Апраксина всенепременно сохранить резерв. Белов сам привез приказ фельдмаршала и уже возвращался в свой полк, когда услышал вдруг крики «ура!» – громоподобные, раскатистые, как лавина. Эти звуки и вынесли его из леса. Потом рассказывали, что солдаты сами, самочинно, услыхав крики гибнувших товарищей, с небывалой стремительностью и жаром бросились через лес. Солдаты вступили с пруссаками в рукопашную. Белов повел их в самую гущу боя. Ежели русского человека завести, он смерти не боится, и это не один такой герой, не два, а весь полк, вся армия. Одним словом, пруссаки обратились в бегство, а русское командование не отдало приказа их преследовать.

Трудно описать, что делалось в нашей армии. Все ждали, что не сегодня, так завтра бросимся в погоню за неприятелем. Но не тут-то было. Два дня русская армия мылась, чистилась, хоронила мертвецов своих и чужих. Потом словно нехотя, с величайшим трудом поднялась, промаршировала пять верст в неведомом направлении и опять встала лагерем. Солдаты, ничего не понимая, шутили: «Если эдаким темпом идти, то до Кенигсберга раньше месяца не попадем…» Столица Пруссии была совсем рядом.

Скрывшиеся в Велау пруссаки только через неделю обнаружили отход русских, а обнаружив, очень удивились. Но если победители не преследуют побежденных, то надо меняться местами. Опомнившиеся пруссаки сели на хвост русской армии и стали донимать ее мелкими стычками, мешая отходу и переправе через реки, при этом они нападали на обозы, грабили провиант, то есть вели почти партизанскую войну.

Чем же объяснял Апраксин свое странное поведение? Очень просто и, по его мнению, весьма убедительно: в армии 15 000 раненых и больных, кони перебиты, фуража нет, с провиантом затруднение, а подвоз его труден. Посему доблестный фельдмаршал сообщил в Конференцию и Иностранную коллегию, что «за благо взял» сохранить армию, не подвергая ее голоду в разоренной собственной армии Пруссии, а поворотить поближе к магазинам, расположенным на берегах Немана. Правда, русские офицеры, да и солдаты, считали, что продовольствия в Велау более чем достаточно, а в Кенигсберге и того больше, но Апраксин предпочитал об этом не думать. Душа его болела за армию. Как летом мучили солдат «великие жары, коих в здешнем климате примера не бывало» (словно речь идет не о Литве, а о Сахаре!), так и теперь полки вынуждены были претерпевать «страшные непогоды и великие холода», которые попросту называются проливным дождем. Что же, фельдмаршала можно понять. Но уже двести лет спорят военные историки, впрямь ли за армию болела душа у фельдмаршала или ныла от страха, что не угодил он своей победой «молодому Двору» и будущему императору Российскому Петру Федоровичу.

Апраксину было пятьдесят шесть лет. Это был вельможа в истинном понимании этого слова. Когда после битвы генералу Кейту доложили, что под русским фельдмаршалом ранена лошадь, тот невозмутимо заметил: «Шпорами, конечно… Иначе лошадь не побежит с поля боя». Говорили, что в баталии при Гросс-Егерсдорфе Апраксин совсем потерял голову от страха и давал распоряжения одно нелепее другого[9].

Он был статен, несколько полноват, по-своему красив. Выпуклые карие глаза его смотрели приветливо, прямой, несколько длинноватый нос, правильной формы? надбровные дуги, про брови говорили, что он их мажет специальной сажей… сплетничали, конечно, они у него от природы были черны. Его девиз на войне – «воевать не для крови, но для устрашения, и воевать с удобствами». Себе и окружающим его лицам он объяснял это так: в походе фельдмаршал должен жить в привычном для него ритме, в привычной обстановке, а это значит и постель иметь пуховую, и еду в сорок блюд, и есть не на чем попадя, а на серебряном сервизе, который пожаловала ему государыня. В противном случае от неудобств настроение у фельдмаршала будет плохое, в ипохондрию впадет, а с ипохондрией кто ж выиграет войну? Как врага имать? Говорилось это как бы в шутку, с улыбкой, но доля правды в этой шутке была столь велика, что до чужих ушей, например, вражеских, прусских или французских, состоявших с нами в союзниках, эта шутка доходила как голая правда.

Вернемся в Пруссию, в холодный дождливый август, самый его конец… Вечер. Высокий крутой берег реки Ааль, костер, дождь не слишком сильный, но изнурительный, когда уже и шляпа, и камзол, и плащ давно стали тяжелыми, словно набухли от влаги. Внизу на той стороне реки виден лагерь пруссаков, там тоже жгут костры, готовят пищу и, видно, совсем не ждут нападения русских. Перед лагерем пруссаков, чуть левее, находится деревушка Бергердорф, справа за излучиной реки верстах в четырех, не более, раскинулся невидимый сверху городок Велау.

• Предыдущая
• 9/23
• Следующая