Наследник - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 61
- Предыдущая
- 61/71
- Следующая
— Просто я хотел сказать, что мне приятно прикасаться к тебе. Обнимать и целовать. Всегда. Даже когда нас никто не видит. Всегда… — Ротгкхон сглотнул и торопливо добавил: — Только ты меня все равно встречай на улице, хорошо?
— Конечно, я своего не упущу… — Зимава подняла голову, поймала влажными глазами его взгляд и спросила: — И что теперь будет? С нами? Со мной и тобой?
— Что с нами будет?.. — Ротгкхон закрыл глаза, даже стиснул, мучительным усилием воли разрывая спутавшую душу пелену, возвращаясь из безумия в реальный мир. До боли прикусил губу и только потом ответил: — Ничего. С нами не будет ничего. Это было… Неправильно. Мы оба совсем забыли, кто я такой. Я не человек. То есть я не совсем человек. Тот мир, из которого я пришел и в который вернусь, — для тебя это ужас, мрак, помешательство, кошмар. Ты не способна в нем выжить. Он тебя убьет, высосет твой рассудок, раздавит. Ты не сможешь там существовать.
— Лучше кошмар рядом с тобой, чем Золотой мир без тебя!
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — покачал головой вербовщик. — А я знаю. Я не могу так с тобой поступить. Это будет подло.
— Нет, не делай этого! — испугалась Зимава.
— Милая, от нас не зависит ничего. — Он повернулся, сел на ступени. — Нашу судьбу определила воля Империи.
— Нет! — Девушка так и не разжала рук и теперь оказалась спиной у него на коленях.
— Я сказал об этом в наш самый первый день, — пригладил ее волосы Ротгкхон. — Я пришел ненадолго. Твой мир не способен стать моим, а мой будет кошмаром для тебя. Все предопределено с того самого мига, когда мы встретились. Мы могли принести друг другу пользу — мы это сделали. Теперь мы должны разойтись.
— Уже?
— Все решится завтра, — задумчиво ответил он. — Я ведь, как ты понимаешь, князю и дружинникам многое недоговариваю. Если смогу сговориться с волхвом, то дней через десять все кончится. Ты будешь свободна от уговора и сможешь начать новую жизнь. А я… Я буду по тебе скучать. Честное слово. В первый день такого и подумать не мог.
— А если не сговоришься? — с надеждой спросила Зимава.
— Если волхв меня раскусит… — поморщился вербовщик. — Тогда возможные варианты начинаются с Перунова суда…
— Это все Лада… Лада! — Девушка мотнула головой, разжала руки и вскочила. — Я проклята! За что же так? Лучше бы она меня убила…
Хлопнула дверь в дом, вербовщик остался на ступенях один. Вытащил нож, примерился, метнул в ворота. Попал в столб.
— Проклятье! — Он поднялся и пошел за ножом. Выдернул, спрятал, поправил засов. — Что же ты язвой-то не осталась, Зимава? Как бы сейчас все было просто и хорошо. Нет, лучше все-таки было с обычной легендой внедряться. Наемник-бродяга, и все.
Эта ночь стала первой в их совместной жизни, когда они спали врозь. Ротгкхон, засидевшись на кухне допоздна, вытянулся на лавке и дремал на ней до утра. Зимава, долго и молча возясь с пирогами, наверх тоже не пошла. И тоже спала на лавке. Но на другой.
Когда вербовщик проснулся, она была уже на ногах. Увидев, как муж поднимается, принесла и поставила перед ним ковшик с рыжим хлебным квасом и блюдо с горкой пряженцев:
— Все-таки мне это удалось, — улыбнулась она, сев напротив.
— Что? — не понял Ротгкхон.
— Испечь пироги, когда ты дома. Ты ведь просил, помнишь? И каждый раз норовил за дверь, как квашня поспевала. Сегодня повезло. Пробуй. Эти — с соленой рыбой, мои любимые. Эти — с капустой, а эти — с луком. И если сегодня с тобой что-нибудь случится, леший, я в твой поминальный костер все равно брошусь, так и знай!
От такого потчевания Ротгкхон чуть не подавился квасом, закашлялся, покачал головой:
— Не, не бойся. На самом деле я очень живучий.
— Вот и постарайся, — сухо сказала она.
— Если получится, то это будет подвиг, — ответил вербовщик. — Вот такой, маленький, — он отмерил от столешницы три вершка, — но все равно подвиг.
— Чем докажешь?
— На слово не поверишь?
— Поверю. — Она все-таки улыбнулась, и голос дрогнул, стал теплее.
— Я вернусь сегодня. И завтра, и послезавтра. У нас будет еще много дней.
— Приходи, — согласилась она. — Жена все-таки.
— Да… Окошко, смотрю, уже светится. Мне пора.
— Зипун надень. Холодно уже. Скоро, видать, морозы вдарят. Вот детворе баловство будет — с вала на реку кататься. Уже мечтают.
— Да, повеселятся, — согласился Ротгкхон, понимая, что этого ему никогда не увидеть. Улететь отсюда он должен намного раньше.
Новенький нарядный зипун, синий, с красными шнурами, он послушно надел, опоясался только ножами — идти в святилище с мечом ему показалось не очень правильным. Намотал портянки, натянул сапоги, покрутился:
— Такое ощущение, что чего-то забыл… Пояс, подсумок… Из-за меча, что ли? Ладно, пошел.
— Я провожу. А то калитка опять незапертой останется.
Зимава, накинув только теплый пуховый платок, вышла с ним, выпустила на улицу. Ротгкхон, настраиваясь на сложную беседу, пошел на север, через слободу. Толкаться в центре ему не хотелось.
— Лесосла-ав!
Вербовщик обернулся, покачал головой:
— Зипун надевать заставила, а сама чуть не голой выскочила. — Он пробежался навстречу, обнял: — Ты чего?
— Вот, корзинку с пирожками возьми. Неудобно к волхвам с пустыми руками. Подарить что-то надобно, — сунула ему подношение Зимава. — Я туда разных отобрала.
«На улице надобно поцеловать, — привычно всплыло голове вербовщика. — Чтобы люди видели, какая у нас дружная, хорошая семья».
Ротгкхон наклонился к холодным и обветренным губам девушки, но тут внутри его что-то вдруг сломалось, и он не просто коснулся их, а стал целовать много и жадно, схватил ее на руки, прижал к себе, шепча на ухо песню звезд на певучем языке илуни. Какая-то иная, посторонняя сила вывела его к дому, ибо сам он не заметил, как попал на двор и поднялся в избу. Да и не мог всего этого совершить человек в ясном рассудке, имперский офицер, планирующий сложнейшие спецоперации.
— К друидам империю! — Это были его слова, вырвавшиеся в тот краткий миг, когда он перестал целовать глаза Зимавы и стал целовать ее плечи. Она брыкалась, отпихивая то ли его, то ли путающуюся везде одежду, пояс с ножами загрохотал по ступеням, юбка затрещала сбоку, роняя переломанные костяные крючки.
— Нет, нет! Сломаешь! Сломал… — Она смеялась, откинув голову, выгибаясь перед ним обнаженной белой вселенной, желанным чудом, которое хотелось поглотить, ласкать и воспевать одновременно, и он скользил по этому чуду губами и руками, прижимая и отталкивая, чтобы видеть и не терять. — Любый, любый мой!
Сумасшедший прижал ее к себе, уже ничего не понимая, но продолжая стремиться к ней, нырнул в горячие сладострастные волны, глубже и глубже, забывая дышать и думать. Он кружился в океанских водоворотах, кружил сам, взмывая ввысь и падая обратно, разгораясь огнем, пожаром, безумным вулканом, взрыв которого был способен разнести всю планету — и удержать который ему оказалось не по силам.
— Н-нет! — Но взрыв случился, превратив страх в невыносимое для человека наслаждение, и… — Ой… — Он понял, что снова ощущает ее поцелуи, и что она ластится и мурлыкает, гладя его по груди и животу. — Мое чудо, сокровище, мое… — Ротгкхон простонал, перейдя с имперского официального на местный русский: — Ты — величайшее чудо вселенной, Зимава. Самое большое ее сокровище…
— Родный мой, любый. Наконец-то ты со мной…
Да, она тоже не мурлыкала. Она разговаривала. Похоже — это как раз с ним случился небольшой эмоциональный шок… Местами переходящий в серьезный нервный срыв. И все-таки… Как же это было хорошо…
— Ради этого стоило жить. Ради этого стоило тебя встретить.
— Ради этого стоило ждать, — ответила ему девушка, прижавшись к его груди щекой.
Ротгкхон, постепенно приходя в себя, приподнял голову, осмотрел постель, больше напоминающую место жестокого побоища, себя, Зимаву, уронил голову назад:
— Великие друиды, какая дикая антисанитария! Надеюсь, об этом никогда не узнает ни один инспектор. Меня же разжалуют…
- Предыдущая
- 61/71
- Следующая
