Наследник - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/71
• Следующая

— Тебе пора, доченька. Тебя ждут.

Девушка вздрогнула и проснулась.

Снаружи было еще темно, однако в предрассветных сумерках через щели в стенах давно не чиненного овина уже можно было различить пустые столы с рассыпанной на них посудой, опрокинутые бочонки и двух мужиков, спящих между ними. Лесослав тоже еще посапывал, с головой завернувшись в кошму.

Стараясь его не потревожить, Зимава поднялась, быстро оделась и, выскочив наружу, побежала к лесу.

До жердяной избушки девушка добралась уже в свете поднявшегося солнца, иссушившего росу и разогнавшего слабый промозглый туман. Ведьма к этому часу не только поднялась, но и уже успела собрать какие-то коренья, помыть их и теперь увязывала в пучки для просушки.

— Поздно встаешь, милая моя, — укоризненно покачала головой старуха. — Грех сие большой для хорошей знахарки. Травы многие токмо утром брать надобно, пока они чистые и свежие, рассвета ожидают. К вечеру же соков дурных скапливается столько, что рази на отраву они и годятся. А кого нам травить в наших дебрях? Такого, сколь себя помню, никто ни разу не спросил.

— Здравствуй, бабушка Ягода, — поклонилась ученица.

— Хотя да, чего это я? — с доброй усмешкой крякнула ведьма, собрала готовые связки и побрела к избе. — Тебе знахарство более ни к чему. Ты теперича мужняя жена, и заботы у тебя ныне совсем иные будут. Помогло хоть тебе зелье мое с заклятием — и то славно. Не зря, стало быть, копила.

— Помогло, да не совсем! — мотнула головой Зимава. — Я просила самого лучшего, а он даже не князь и не боярин. Ну, разве только в дружину намерен наняться — может, хоть не селянкой простой теперь буду?

— Хотела князя — надо было просить князя. Хотела боярина — надо было желать боярина, — невозмутимо ответила ведьма, протискиваясь в низкую дверь. — Ох, косточки мои, косточки. Токмо после парилки горячей от них и отдыхаю… Ты же, милая, просила лучшего. Вестимо, такого и получила. Вот токмо чем он князей лучше будет, еще не понимаешь.

— Он меня даже не хочет, бабушка!

— Вот как? — остановилась старуха на пути к дальней стене. — Отчего? Плотью слаб али на другую загляделся?

— Сказывал, не хочет пустой близости. Единение душ ему надобно. И чтобы умом тронуться. А иначе он несогласный.

— Эва оно как! — закашлявшись, рассмеялась старуха. — Каков муженек-то твой оказался…

— Ты можешь его приворожить? Чтобы дурь его пропала и жизнь наша как у всех стала?

— Приворожить дело несложное. Вот тут у меня туесок березовый воском запечатан. Слеза березовая на растущей луне… Ну, я тебе о сем обряде сказывала, как ее и когда собирать и чем нашептывать. Зелье крепкое, на трех весенних лучах заговоренное, лавандой завороженное, можжевельником опутанное. В кисель избраннику добавишь — разом по тебе с ума и сойдет…

Собрав нужные емкости, ведьма выбралась к столу, села на лавку, разложила перед собой коробки. Открыла одну, вынула ладанку, протянула девушке:

— Вот, на шею себе повесь. Уговор ты помнишь: как счастливой себя ощутишь, в волосы свои цветок папоротников вставить должна. Однако ныне ты, вижу, не счастьем светишься, а тревогой маешься. Посему… Посему… — Баба Ягода открыла один берестяной короб, порылась в ленточках и нитках, закрыла, взяла другую коробку, полную сухих цветочных лепестков, изумленно воззрилась на это сокровище, закрыла, почесала в затылке: — Где же они? Я же их сразу пять штук делала! За лето обычно аккурат четыре или пять приворотов просят…

Ведьма недовольно забурчала и полезла наверх, к жердяному потолку, поверх которого было навалено старое, давно потерявшее аромат сено, пошарила, вернулась вниз, закрутила головой:

— Да где же они? О-хо-хох, с памятью, видать, нелады. Хотя с тобой, вон, не ошиблась. Хотя чародейство, ох, какое сложное было. И кстати, милая… О твоей просьбе. Ты ведь сама не князя просила, а лучшего мужа на всей земле. Так ведь он тебе, похоже, и достался.

— Это как, баб Ягода?

— Да ты ведь сама посуди… Ты о чем мечтала в юности своей? О любви ты, чадо неразумное мечтало, о любви. О страсти такой, ради коей и запреты забываешь, и наказы родительские, и душа чтобы горела, и сердце из груди выпрыгивало, и мысли путались, лишь к одному сводясь… К взглядам единственного своего, к прикосновениям, к голосу его и шагам знакомым. Да… Вот и подарило тебе заклятие мое не дурака похотливого, не старика богатого, не мерина выхолощенного, а такого мужа, коему не титьки твои и попу мять хочется, не такого, что брюхатить будет наскоро перед сном ночным, да и забывать опосля, какова по имени, — а такого, коему любовь твоя нужна, а не ноги раздвинутые. Чтобы дыханье запиралось, чтобы губы горели и глаза звали. Вот уж никак не думала, будто есть на свете мужики, которые бабу не огуляют при полной такой возможности. Кои любви хотят, а не сладостей доступных. Откуда он только взялся для тебя такой? Мыслю, и вправду второго похожего на всей земле не сыщешь… О, вспомнила! — Ведьма наклонилась под стол и достала лукошко, полное маленьких, туго скрученных, берестяных туесков размером в большой палец, с толстыми желтыми полосками пчелиного воска на местах склейки и кончиках. — Вот, сама же вниз поставила, дабы от тепла воск не потек. Жарко в доме днем, припекает солнышко. Великий Хорс ныне в силе. Ладанку-то надень, почто замерла?

— Что? А, да… — Зимава накинула ремешок себе на шею, заправила емкость с цветком под рубашку на грудь.

— Вот, бери. — Ведьма поставила один из берестяных пальчиков на стол. — Кисель свари, а как корец мужу наберешь, в него и вылей. Ну, ты знаешь. И не будет у тебя никаких хлопот ни с мужем, ни с любовью этой проклятущей. Одни муки от нее, треклятой.

— Почему никаких хлопот? — не поняла девушка. — Коли это зелье приворотное, то любовь после него, стало быть, будет?

— Ну, откуда же любовь после зелья? — Старуха подняла глаза и вцепилась в ее зрачки своим черным взглядом. — Зелье — это лучшее средство любви никогда не испытать, не ощутить, не увидеть. Бери, не сумневайся. На что она тебе? Не бывает от любви ничего хорошего.

— Не то ты что-то говоришь, баб Ягода, — заподозрила неладное ученица старой ведьмы. — Как же это: коли зелье для любви, а ее и не будет?

— Так ведь таких, как ты, страдалица, через этот порог в моей жизни не одна сотня переступила. И те были, что любви хотели. И те, что избавиться стремились от сего наваждения. И те, что в счастии искупались. И сказать тебе, в чем меж ними разница?

— В чем? — переспросила Зимава.

— Коли девица сама любовь свою нашла, — ответила ведьма, — то смотрит она каждый день в глаза своего суженого и думает: как же он меня любит, как он меня жаждет, как старается приголубить, приласкать, радость и удовольствие доставить, как мною любуется, как мною живет и токмо обо мне думает. Как глубоко на сердце я ему запала, как хороша для него оказалась. Как чудесно, что мы вместе! Какая я счастливая! А что думает девица, туесок у меня купившая, когда вечером ее муж обнимает? А думает она: какое хорошее зелье бабуля Ягодка варит! Как оно хорошо мужикам умишки травит! И ведь просит ведьма совсем недорого… Ну, чего ты замерла, молодуха? Вот они, капли приворотные, забирай. Тебе даром отдам.

Старуха взяла туесок и переставила ближе к Зимаве. Однако та, наоборот, отпрянула, спрятав руки за спину:

— Прости, бабуля. У меня там муж, наверное, встал. Я побегу… — Она выскочила из избушки, метнулась через утоптанную полянку, нырнула в заросли орешника, по тропинке выскочила в ельник, промчалась до опушки и только там остановилась, обхватила руками одинокую липу и крепко прижалась к стволу щекой.

Внутри медленно угасала знакомая искорка. Точно такая, как возникла вчера после разговора с Лесославом. Словно девушка опять попыталась коснуться запрещенного смертным волшебства. И даже немного ощутила, каким оно может быть: одновременно и страшным, и притягательным.

Холодок от шершавой коры немного остудил ее мысли, успокоил, вернул в реальность. Девушка отпустила дерево, поспешила в деревню, где отоспавшиеся селяне уже разбирали по домам свою посуду, лавки и столы.

• Предыдущая
• 21/71
• Следующая