Южная Африка. Прогулки на краю света - Мортон Генри Воллам - Страница 32

• Предыдущая
• 32/117
• Следующая

Таким образом, размышлял я, на вершине пикетбергской горы сложился особый микрокосм. Небольшая община — словно нарочно изолированная в интересах чистоты эксперимента — на протяжении восьмидесяти лет сохраняла традиционный образ жизни. Прямо-таки готовый срез южноафриканской жизни вековой давности: хозяин-фермер со своими домочадцами, их обслуживают несколько десятков слуг, которые давно уже превратились в членов семьи. И все они усердно трудятся, благоустраивая не только усадьбу, но и окружающую местность. Кстати сказать, чернокожие слуги жили в своих отдельных жилищах, которые тоже переходили по наследству из одного поколения в другое. Великолепный образчик той патриархальной жизни, которую некогда вели буры.

— А почему ваш батюшка решил обосноваться на горе? — поинтересовался я.

— Видите ли, земля здесь была намного дешевле, чем внизу. Думаю, это соображение сыграло не последнюю роль. Кроме того, отец уже был знаком со здешним типом вельда. Ему приходилось обрабатывать такую землю под Каледоном. Я часто слышал рассказы отца о том далеком треке 1866 года. Он выехал на вагонес женой и двумя ребятишками. С собой забрал всю скотину, какая у него была… ну и слуг, конечно. Последнюю ночь трека они провел на ферме у подножия горы. И хозяин, у которого они остановились, сказал моему отцу (очевидно, чтобы подбодрить): «Ты отправляешься в горы на вагоне,но помяни мое слово, очень скоро спустишься оттуда пешком». Ничего не скажешь, веселенькое напутствие!

— В те дни горы были совсем неисследованными и дикими, — продолжал старший Версфельд. — Наверх вела лишь одна каменистая тропа. Повсюду бродили леопарды, так что вскоре поголовье наших овец сильно поуменьшилось. Помню, мама рассказывала, как в первую же ночь леопард забрался в краальи утащил овцу прямо у них из-под носа.

Отец мой был прогрессивным фермером, он следил за всеми новыми веяниями. Со временем завел у себя мериносов, начал выращивать табак и даже производить собственное вино. Вот с пшеницей пришлось намучиться — не росла в горах, хоть ты тресни! Первую партию зерна отец закупил в долине и привез сюда на спинах лошадей. Затем дела пошли на лад, и в 1879 году он решил построить нормальную дорогу. Все строительство велось собственными силами — руками наших рабочих, а сам отец выступал в роли инженера. И что вы думаете? Проложили настоящую горную дорогу по южному склону горы! Затем десять лет спустя взялись строить новую дорогу — теперь уже на восточном склоне. Между прочим, прогремели на всю Южную Африку!

Дело в том, что прокладкой крупных горных дорог всегда занималось государство, и лишь наша была построена усилиями частного лица! Кроме того, отец прославился благодаря изобретению особого поворотного механизма хомута, позволявшего быстро (практически мгновенно!) разворачивать упряжку из двенадцати мулов. Вы, возможно, не знаете, что тяжелую повозку с длинной упряжкой гораздо легче разворачивать на спуске, чем на подъеме или даже на ровном месте. Не буду вдаваться в подробности, но вы уж поверьте на слово человеку, который всю жизнь этим занимается. Так вот, мой отец изобрел такую конструкцию хомута, которая уравнивала скорость разворота — что на подъеме, что на спуске. До него ничего подобного не существовало, во всяком случае у нас, в Южной Африке.

— Кажется невероятным, но весь Версфельдпасс — а в нем без малого три мили — построили за три месяца. И потратили на это всего двести фунтов! А люди потом целых пятьдесят пять лет пользовались его дорогой. Лишь три года назад проложили новую, более короткую дорогу. Вы спросите, как моему отцу удалось так быстро построить горную дорогу? А я вам расскажу! Фокус в том, что у нас работали не наемные строители, а свои, фермерские работники. Они были как одна большая семья — во всем помогали друг другу. Но одновременно и соревновались! Ну, знаете, как бывает соперничество между братьями. Выходит, скажем, бригада поутру на работу. Каждый из работников получает свою полоску в двенадцать футов и стремится во что бы то ни стало закончить работу раньше соседа. Между прочим, они это сами придумали — насчет соревнования. А что? Все они были здоровыми, сильными мужчинами. И знали, что работают не «на чужого дядю», а для себя и на любимого хозяина. Можете не верить, но они гордились своей работой! Вот как строилась наша дорога…

Я спросил, не страдал ли он в детстве от одиночества. Все-таки они вели очень уединенную жизнь в горах…

— Ну уж нет! — перебил меня мистер Версфельд со смехом. — Жизнь здесь какая угодно, но только не одинокая! Посчитайте сами. У моих родителей было пятнадцать детей. Двое, правда, умерли в младенчестве, но остальные тринадцать благополучно выросли. Кроме того, с нами жили шестеро детей отцовской сестры, которая неожиданно овдовела, и еще двое детей одного из отцовских братьев. Так что здесь всегда бегала целая ватага мальчишек и девчонок. Двадцать один человек — это вам не шутки. Почитай, целый школьный класс! Да-да, у нас и гувернантки свои были. Помню, одна приехала прямо из Англии. Она была внучкой сельского священника. С ней тоже приключилась интересная история. За несколько лег до ее приезда у нас появился новый работник — бывший моряк, мастер на все руки. Сам пришел в горы и нанялся работать к моему отцу. Представляете, как он удивился, увидев нашу новую гувернантку? Оказывается, они оба были из одной деревни и ее дедушка в детстве крестил моряка. О, нет! Нашу жизнь никак не назовешь одинокой. Большая дружная семья! А нам, ребятишкам, тут и вовсе было раздолье. Мы лазили по горам, ездили верхом (для этих целей отец держал полную конюшню лошадей), плавали в реке и даже танцевали. В музыкантах недостатка не испытывали — к нашим услугам было трое чернокожих скрипачей. А еще к нам часто приезжали люди из долины — и поучиться фермерскому делу, и просто так, погостить.

— В ту пору в горах водились не только леопарды, но и зебры, — вспоминал мистер Версфельд. — Потому и самая высокая гора получила название «Зебра-Коп». Знаете, какое это прекрасное зрелище, когда черно-белые лошадки пасутся на солнечном склоне! Их можно было видеть до 1903 года, а потом они начали постепенно исчезать.

Думаю, их отстреливали чернокожие из англиканской миссии. Они всегда брали с собой ружья, когда отправлялись в горы на сбор баку.Кстати, о ружьях. Мой отец еще пользовался ружьем, которое заряжалось с дула. Когда я дорос до огнестрельного оружия, в ходу уже были ружья, заряжавшиеся с казенника.

Мы прогулялись по тенистым дубовым аллеям, осмотрели поля и фермерские постройки. Распрощавшись с радушными хозяевами и вернувшись к своей машине, я обнаружил на заднем сиденьи целый ящик великолепных спелых персиков. Спускаясь по старой горной дороге, я размышлял об увиденном. «Сколько людей живет у подножия пикетбергской горы, — думал я. — Все они время от времени поглядывают на вершину. Но мало кто вспоминает о ферме наверху и — уж тем более! — о тех героических усилиях, которые предприняла простая южноафриканская семья, чтобы ее возвести».

Полагаю, многие и не слышали эту историю. А очень жаль! В наше время, когда весь мир живет в разладе с самим собой, когда доминирующим настроением является всеобщее чувство неудовлетворенности, людям было бы весьма полезно познакомиться с эпопеей семейства Версфельдов. Ибо на общем мрачном фоне жизнь маленькой горной общины выглядит подлинным золотым веком.

Солнце уже утратило свой ослепительный блеск и начало потихоньку сползать за линию горизонта, когда я проезжал через Рибек-Уэст. Именно здесь, на этих склонах, южноафриканский политик (я бы даже сказал, политик-философ) некогда пас своих овец. Прежде чем начать спуск по дороге, ведущей к Малмсбери, я еще раз обвел взглядом окрестности и был вознагражден: в просвете между эвкалиптовыми деревьями я заметил величественную голубую тень — это была Столовая гора.

• Предыдущая
• 32/117
• Следующая