Быть трусом - Андерсон Пол Уильям - Страница 4
- Предыдущая
- 4/7
- Следующая
Некоторое время Алак стоял молча. За стенами дворца шумел ночной ветер Планеты Руфина. Почему-то звук этот мешал, он словно был чужим, как будто ветер — не просто движение воздуха… Быть может, потому, что ветер шелестел листвой неземных деревьев?..
— У тебя совсем нет плана? — пробормотал Дрогс.
— Есть один, — Алак нервно сцепил за спиной руки. — Варрис не может знать наверняка, что я не буду похищать его или вызывать подкрепление, или совершать что-нибудь фатальное. Я рассчитывал на блеф… но, похоже, он сделал ход первым. Варрис хочет быть уверенным, что заберет с собой в ад, по крайней мере, хоть одного патрульного.
— Ты можешь изучить местный кодекс дуэли, — предложил Дрогс, — и позволить Варрису убить себя способом, который выглядел бы мошенническим. Тогда король даст ему пинка, а я смогу арестовать его с помощью парализующего луча.
— Благодарю, — сказал Алак, — твоя преданность долгу просто умиляет.
— Я знаю терранскую пословицу, — продолжал Дрогс. Шутки галматианина иногда бывали не смешными. — Трус умирает тысячью смертей, герой умирает только раз.
— Да. Но видишь ли, я скорее трус, если судить по моему прошлому. Я больше предпочитаю тысячу воображаемых смертей одной подлинной. С моей точки зрения, живой трус имеет все преимущества перед мертвым героем…
Алак замолчал. Челюсть его отвисла, затем снова захлопнулась. Он шлепнулся в кресло, задрал ноги на подоконник и пригладил пальцами рыжие волосы.
Галматианин вернулся к кальяну и невозмутимо продолжил курить. Он знал признаки. Непрямое убийство иногда выглядит очаровательно дьявольским, а ничего другого Патрулю не оставалось.
Несмотря на свои претензии на высокий ранг посла, Алак обнаружил, что его ценили очень низко — в сопровождающие ему дали лишь одного уродливого гуманоида. Но это могло оказаться полезным.
Презрительно равнодушных дворян Вайнабога не интересовало где он находится, и на следующее утро Алак отправился в аббатство Гриммок.
Аудиенция с Гулмананом была предоставлена без задержки. Алак пересек мощеный двор, прошагал мимо Храма, где монахи в клобуках проводили довольно впечатляющее богослужение, и вошел в большую центральную башню. Он очутился в большой комнате, обстановка которой поражала богатой материей, вышитой золотом и серебром. Одну стену закрывали книжные полки с большими красивыми фолиантами. Аббат сидел выпрямившись на резном троне из редкого дерева. Алак сделал предписанный этикетом поклон и был приглашен сесть.
Старые глаза задумчиво наблюдали за ним.
— Что привело тебя сюда, дитя мое?
— Я из другого мира, ваша святость, — ответил Алак. — Вашу веру я понимаю мало и считаю позором, что не узнал больше.
— Нам еще не удалось привести на путь Истины ни одного чужака, — мрачно подтвердил аббат, — за исключением сэра Варриса. Но, боюсь, в его набожности больше хитрости, чем веры.
— Позвольте, по крайней мере услышать, во что вы верите, — попросил патрульный со всей серьезностью, какую мог изобразить при дневном свете.
Гулманан улыбнулся. Его худое голубоватое лицо покрылось морщинами:
— Подозреваю, дитя мое, что ты неспроста ищешь дорогу к Истине. Скорее всего, у тебя на уме есть более срочный вопрос.
— Ну… — собеседники обменялись улыбками. Дурак не смог бы управлять аббатством, Алак отдал должное уму Гулманана. Но в то же время, он подтвердил свое желание. Потребовался час на изложение того, что он хотел узнать.
Тунсба была монотеистическим государством, с развитой сложной теологией. Ритуалы отправлялись эмоционально, а заповеди были вполне гибкими, оставляя место плотским слабостям. Как и в средневековой Европе церковь представляла собой мощную организацию, была интернациональной, хранила знания и постепенно цивилизовывала варварскую расу. Каждый священник был монахом, живя в большом или малом монастыре; каждый монастырь управлялся настоятелем, в данном случае — Гулмананом, ответственным перед центральным Советом в городе Аугнакаре. Но из-за больших расстояний и медленной связи влияние высшей власти было незначительным.
Духовенство принимало обет безбрачия и жило по своим собственным законам, со своим судом и наказанием, полностью отделенное от гражданского общества. Каждая мелочь их жизни, вплоть до одежды и питания, определялась обязательным для всех, без всяких исключений, каноном. Обряд вступления в лоно церкви, если вас примут, сводился к одной клятве, но выйти обратно было не так легко: требовался декрет Совета. Монаху ничего не принадлежало. Любая собственность, которую он имел прежде, возвращалась его наследникам, любой брак, который он успел заключить, автоматически аннулировался. Даже Гулманан не мог назвать одежду, носимую им, или земли, которыми он управлял, своими собственными. Все принадлежало корпорации, аббатству. И аббатство было богатым: столетиями знатные тунсбанцы дарили ему земли и деньги.
Естественно, между церковью и королем существовал конфликт. Оба оспаривали власть, оба настаивали на своем приоритете. Некоторые короли убивали или сажали в тюрьму своих аббатов, некоторые, наоборот, полностью подчинялись власти церкви. Морлак придерживался середины, рыча на Храм, но не атакуя его.
— …Я понял, — Алак склонил голову. — Благодарю, ваша святость.
— Надеюсь, я ответил на все твои вопросы? — сухо спросил аббат.
— Ну… есть несколько деловых вопросов, — Алак помолчал немного, еще раз оценивая собеседника. Гулманан казался предельно честным, прямой подкуп будет оскорблением. Но честность может оказаться более уступчивой, чем принято думать…
— Да? Говори без страха, дитя мое. Ни одно твое слово не выйдет за эти стены.
Алак решился.
— Как вы знаете, моя задача заключается в перемещении сэра Варриса в его собственное королевство для наказания за многие злые дела.
— Он заявляет, что был прав, — уклончиво ответил Гулманан.
— И он верит в это. Но во имя своей веры он готов убить больше людей, чем живет на вашей планете.
— Я уже думал над этим…
Алак глубоко вздохнул и быстро заговорил:
— Храм вечен, не так ли? И значит, он должен смотреть на столетия вперед. Нельзя позволять одному человеку, чьи достоинства, по меньшей мере, сомнительны, стоять на пути прогресса, который может означать спасение тысяч душ.
— Я стар, — сказал Гулманан устало. — Моя жизнь была не настолько святой, как я мог бы желать. Если ты предлагаешь, чтобы мы оба действовали со взаимной выгодой, так и скажи.
Алак коротко объяснил, что задумал, и закончил словами:
— …И земли будут принадлежать вам, ваша святость.
— И неприятности тоже — добавил аббат. — Нам хватает стычек с королем Морлаком.
— Эта будет не серьезней. Закон на вашей стороне.
— Тем не менее, честь Храма не должна пострадать.
— Короче, вы хотите большего, чем я предложил?
— Да, — прямо ответил Гулманан.
Алак ждал. Капельки пота усеяли его лоб. Что он будет делать, если аббат потребует невозможного?
Морщинистое голубое лицо стало печальным.
— Твоя раса знает много, — начал Гулманан. — Наши крестьяне растрачивают свои жизни, борясь со скудной почвой и сезонными нашествиями насекомых. Есть способы улучшить их судьбу?
— Это все? Конечно, есть. Помогать народам, когда они хотят этого, один из главных принципов нашей политики. Мои… мой король будет только рад послать вам специалистов, фермеров… чтобы показать, как…
— И еще… чистая жадность с моей стороны. Но иногда, по ночам, глядя на звезды и пытаясь понять рассказы торговцев, что этот наш мир — всего лишь мошка, летящая через непостижимую бездну… я чувствую боль от незнания, почему все так устроено. — Гулманан наклонился вперед от волнения. — Возможно ли… перевести несколько ваших книг по той науке, астрономии, на тунсбанский?
Алак считал себя закоренелым циником. По требованию служебного долга он часто и с легким сердцем нарушал самые торжественные клятвы. Но последнее обещание он собирался выполнить, даже если рухнут небеса.
- Предыдущая
- 4/7
- Следующая
