Вечерний день - Климман Михаил - Страница 2

• Предыдущая
• 2/13
• Следующая

Никаких ключей у старухи не было, и, по ее утверждению, она о них никогда не слышала. Палыч провел рукой по ребристому боку, стряхнул пепел, в последний раз затянулся и погасил сигарету. Пора приниматься за тщательный, сантиметр за сантиметром и с лупой в руках осмотр ларца.

В этот момент в дверь позвонили.

Платонов подозрительно взглянул в глазок. На пороге стояла незнакомая симпатичная женщина лет тридцати пяти, рыжеватая с роскошными зелеными глазами. Из-под домашнего халата выглядывал ворот теплого свитера. Никого больше в панорамный глазок видно не было, и Палыч открыл дверь.

– Здравствуйте, – сказала женщина немного хриплым голосом, – я ваша новая соседка и зовут меня Анастасия. Давайте дружить.

Такое странное, немного детское предложение почему-то Платонова не растрогало, а напрягло. Он давно уже ни с кем не дружил и потребности такой не испытывал.

– Что вам нужно? – почти грубо спросил он. Женщина удивленно взглянула на него и явно расстроилась:

– Вообще-то – сода, – растерянно сказала она, и Владимир Павлович понял, что хрипотца в голосе не всегдашняя, а простудного происхождения, – продуло где-то меня, молоко и мед у меня есть, а соды нет.

– Когда вы переехали? – смягчился Платонов.

Следовало бы пригласить гостью в дом, но со дня смерти Наташи, сколько он помнил, ни одна женщина еще не переступала этот порог, да и мужчин по пальцам можно было перечесть. Но держать простуженную женщину на сквозняке…

– Идите к себе и не стойте на лестнице, здесь дует, – прервал он Анастасию, которая открыла было рот, чтобы ответить на его вопрос. – Я сейчас принесу, – добавил он и захлопнул дверь.

Владимир Павлович по природе своей не был ни хамом, ни женоненавистником, но его отвлекли именно в тот момент, когда он собрался вплотную заняться ларцом, да еще ему совсем не понравилось, что его новая соседка привлекательная женщина, ведь он опасался, что она будет водить шумные компании, но…

Но она просто слишком симпатичная, чтобы быть соседкой одинокого мужчины шестидесяти трех лет от роду, слишком симпатичная и одинокая, потому что если бы она не была одинокой, то отправила бы за содой своего мужа, отца, свекра, сына или кого-нибудь из женской родни.

Он раздраженно открывал и закрывал ящики на кухне, пытаясь вспомнить, где у него эта чертова сода. Платонов точно помнил, что она у него была, конечно же не для выпечки пирогов, а для избавления от изжоги. Две попавшиеся банки с белым порошком оказались с мукой и сахарной пудрой («Откуда и зачем у меня мука и пудра?»), и только третья оказалась со знакомым резким вкусом.

«Когда она действительно сюда перебралась? – Теперь, когда сода нашлась, Платонов нашел новый повод для раздражения. – Вчера ее не было, я целый день был дома и услышал бы, если бы кто-то возился на лестничной площадке…»

Получалось, что Анастасия въехала в квартиру за те три с половиной часа, пока Палыч добывал шкатулку. Он стоял в прихожей и раздумывал над тем, в чем идти: надеть уличные ботинки или отправиться к соседке в домашних тапочках.

«Странно, неужели квартиру опять сдают? Не может женщина перевезти все свои манатки за такое короткое время в новую квартиру, в которой она собирается жить долго».

Платонов еще раз взглянул на ларец и как был, в тапочках пересек лестничную площадку.

Анастасия открыла сразу, будто бы ждала за дверью. В руках у нее была (Платонов улыбнулся про себя) книга «Код да Винчи». В глубине квартиры виднелись нераспакованные ярко-голубые сумки и разнообразные свертки.

– Вот, возьмите, – Владимир Павлович протянул соседке полчашки соды, – еще неплохо бы топленое масло добавить.

– Я бы вас пригласила, чаем напоила настоящим зеленым, – приветливо улыбнулась она, – только у меня тут такой кавардак, еще ничего не успела разобрать, да и хворью своей боюсь поделиться. А топленое масло я с детства терпеть не могу.

– Да это я так, – почему-то смутился Платонов, – если что понадобится – звоните или заходите.

Шестым чувством он понял, что общаться они с этой женщиной будут, и пожалел ее одну, больную в пустой неуютной квартире. Пожалел и тотчас же отругал себя за слишком радушное приглашение – еще чего доброго действительно начнет ходить.

Через два часа Владимир Павлович сидел в кресле, ноги привычно лежали на стуле, а в руках у него была прихваченная у старухи книжка. Он много слышал об этом самом «Коде да Винчи», все собирался купить и прочитать, но то было не до этого, то забывал. Поэтому, когда заметил ее на полке и, взяв, пролистнул, а вдова Лерина вдруг расплылась и проквакала, что мужу эта книжка очень нравилась, и она в знак особого расположения дарит ее Платонову, он отказываться не стал.

С самого начала роман Владимиру Павловичу не понравился. Написано было лихо, с кучей поворотов и событий, но психологически построено плохо и не убеждало совершенно. К тому же через несколько десятков страниц, а читал Платонов быстро, он начал ловить автора на ошибках и вранье.

То у него император Константин крестился только на смертном одре, потому что всю жизнь был и оставался язычником, то еврейский царь и творец псалмов Давид оказался из рода царя Соломона, то шестнадцатая глава «Деяний апостолов» рассказывала о некоем Силе, который голый и израненный лежит в темнице.

И если первое было замаскированной ложью, на самом деле в то время многие благочестивые христиане крестились только на смертном одре, потому что считалось, что, смыв крещением все грехи, они так чистыми, не согрешив ничем, отправятся прямо в рай, то второе и третье было просто глупостью. Потому что Давид был отцом Соломона и поэтому никак не мог происходить из его рода. А глава «Деяний» рассказывала все-таки об апостоле Павле, и Сила был упомянут в ней только один раз. Он действительно подвергся наказанию и был в тюрьме с Павлом, но речь-то все-таки была не о нем. Да и про то, что они голые и израненные лежали в темнице, нигде не было упомянуто.

Платонов с досадой отложил книгу и, чтобы успокоиться, опять посмотрел на свое новое сокровище. Почти час осматривая шкатулку с лупой в руке, он обнаружил еще как минимум две замочные скважины и два подозрительных отверстия, которые тоже могли быть предназначены для ключа, только не понятно было, как к ним подобраться.

Следующий этап работы с ларцом должен был начаться послезавтра, потому что днем Болтун был занят, а вечером не мог сам Владимир Павлович по причине работы в гардеробе цирка.

Болтун, которого в нормальной жизни звали Бронислав Исаакович, занимался техническим антиквариатом, механическими игрушками, музыкальными шкатулками и вот такими сложными замками. Основной доход – реставрация, доведение до ума и последующая продажа поломанных механизмов.

Болтуном его прозвали потому, что говорил он без умолку, именно так он объяснял всем интересующимся происхождение своего прозвища. Но Палыч знал, что это – только одна сторона медали. Другая была достаточно опасной – Броне нельзя было сказать ничего мало-мальски важного, через полчаса вся Москва уже обсуждала сообщенные по секрету новости. Но в данной ситуации особого выбора у Платонова не было – никого больше, связанного со старинными предметами и понимающего в технике, он не знал. Был, говорят, еще кто-то в Питере, но совсем не такого класса, как Болтун.

Как говорил один усатый товарищ: «Других писателей у меня нет». А надежда на то, что Болтун подберет что-нибудь к замкам (у него было несколько сотен разнообразных ключей и ключиков), все-таки была.

Во время осмотра ларца пришло окончательное решение оставить покупку себе. Затейливая вязь орнамента на металлических полосах, непонятные знаки возле обнаруженных замочных скважин, просто цветовое сочетание желтовато-белого металла с темным деревом делали довольно-таки суровый предмет нарядным и таким, что англичане, а особенно американцы, называют словом «funny». К сожалению, русские эквиваленты вроде «забавный» или «смешной» не совсем точно передавали все оттенки смысла этого популярного слова. Совершенно несомненно было и то, что кроме очевидной финансовой и коллекционной ценности шкатулка еще и радовала глаз. Она стала самой крупной по размеру вещью из собрания Платонова и, пожалуй, самой заметной. Только серьезный и тонкий специалист в антиквариате, копаясь («Господи, не допусти») в квартире Владимира Павловича, мог понять, заметить и оценить по достоинству все его сокровища. Кому, например, придет в голову, что висящая на стене в дешевой рамочке акварельная марка торгового дома «Мюр и Мерилиз» принадлежит кисти Василия Кандинского?

• Предыдущая
• 2/13
• Следующая